Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Что произошло с твоим паспортом? — спросил Пим.
— Сынок, я буду с тобой, как всегда, откровенен. Эти мерзавцы в твоей школе — ловкие сутяги. Им требуется наличность, и ни днем позже назначенного срока. Ты говоришь с ней на ее родном языке, вот что важно. Ты ей нравишься. Она тебе доверяет. Ты мой сын. Я мог бы послать Маспоула, но я не был бы уверен, вернется ли он. Перси Лофт — слишком большой законник. Он отпугнет ее. А теперь шмыгни-ка к окну и посмотри, не уехали ли «райли». И не попадай в луч света. Они не могут заявиться сюда. У них нет ордера. Я законопослушный гражданин. Выглядывая из-за облупленного зеленого шкафчика, Пим устремляет все внимание вниз на улицу, следя за теми, кто, в свою очередь, осуществляет слежку. «Райли» все еще там.
Одеял на кровати нет, и они вынуждены довольствоваться шторами и гардинами. Сон Пима прерывист. Он мерзнет и грезит о баронессе. Один раз его будит рука Рика, с силой опустившаяся на его плечо, в другой раз — придушенный голос отца — он на все лады распекает какую-то «суку Пегги». Уже на рассвете он вдруг ощущает мягкую женственную тяжесть нижней части отцовского тела, облаченного в шелковую рубашку и кальсоны, тяжесть эта неотвратимо теснит его, заставляя думать, что на полу ему было бы удобнее. Утром Рик по-прежнему не может выйти, поэтому Пим отправляется на вокзал Виктории один, уложив скудные свои пожитки в чемодан Рика — хромовый, телячьей кожи, с медными инициалами Рика под ручкой. На нем одно из верблюжьих пальто Рика, хотя пальто это и великовато для него. Баронесса, выглядящая на этот раз еще более изысканно, ждет на платформе. Мистер Каннингхем провожает их.
Уже в поезде в уборной Пим вскрывает врученный ему Риком конверт и достает оттуда пачку новеньких десятифунтовых купюр и первую в его жизни инструкцию для проведения тайных встреч.
«Ты проследуешь в Берн и остановишься в „Гранд-Палас-отеле“. Помощник управляющего, господин Бертль — классный парень, и со счетом все улажено. Синьор Лапади отыщет баронессу и отведет тебя на австрийскую границу. Когда Лапади вручит тебе ларец и ты самым решительным образом удостоверишься, что все содержимое на месте, ты отдашь ему прилагаемые деньги, но никак не раньше. Это наши сбережения, сынок. Деньги, которые ты везешь, достались нам не так легко, но, когда дело это завершится, никто из нас не будет больше знать никаких забот».
* * *Я не стану распространяться относительно деталей «операции Ротшильд», Джек, — дни сомнений и дни надежд самым неожиданным образом сменяли друг друга. И я совершенно не помню, какие именно встречи на углу или условленные пароли предшествовали медленному погружению в безрезультатность — состояние, столь памятное мне по десяткам операций, которые проводил я с тех пор; и точно так же я не помню процентного соотношения скептицизма и слепой веры, проявленных Пимом, тогда как миссия его приближалась к своему неизбежному финалу. Вне всякого сомнения, с тех пор мне пришлось принимать участие не в одном десятке операций, проводимых со столь же малой надеждой на успех, где ставкой были вещи куда серьезнее, чем деньги. Синьор Лапади вел переговоры исключительно с баронессой, которая весьма небрежно передавала информацию мне.
— Лапади говорить с Vertrauensmann, милый, и, когда Пим спрашивает, что такое Vertrauensmann, она ласково улыбается.
— Vartrauensmann — это человек, которому можно верить. Не вчера и, может быть, не завтра. Но сегодня ему можно верить до конца…
— Лапади нужно сотню фунтов, милый, — говорит она спустя день или два. — Vertrauensmann знать человека, чья сестра знать начальника таможни. Лучше заплатить сейчас и подружиться.
Помня инструкции Рика, Пим оказывает должное сопротивление, но баронесса уже вытянула руку и очаровательно, многозначительным жестом потирает друг о друга два пальчика. «Хочешь красит дом, так придется сначала купить кисть», — объясняет она и, к изумлению Пима, задрав юбки чуть ли не до талии, засовывает банкноты в чулок. — Завтра мы купим тебе красивый костюм.
— Ты дал ей денег, сынок? — гремит вечером Рик через Ла-Манш. — Святой Боже, да кто, ты думаешь, мы такие? Позови-ка Елену!
— Ты не кричать на меня, милый, — спокойно говорит баронесса в трубку. — У тебя чудесный мальчик, Рики. Он со мной очень строгий. Я думаю, однажды он станет знаменитый актер.
— Баронесса считает, что тебе цены нет, сынок. Ты уже говорил с ней самым решительным образом?
— Только так и говорю, — заверил его Пим.
— Ты уже ел там настоящий английский бифштекс?
— Нет, мы немного экономим.
— Сделайте это за мой счет. Сегодня же!
— Хорошо, папа. Сделаем. Спасибо.
— Да благословит тебя Бог, сынок.
— И тебя тоже, папа, — вежливо отзывается Пим и, приняв позу покорности, вешает трубку.
Куда как важнее для меня воспоминания о его первом платоническом медовом месяце с этой незаурядной женщиной. Рука об руку с Еленой Пим бродил по старой части Берна, пил легкие швейцарские вина и посещал «чаи с танцевальной программой» в роскошных отелях, предоставив своему прошлому кануть в Лету. В благоухающих духами нарядных магазинчиках, которые баронесса находила словно каким-то нюхом, они сменяли ее потрепанный гардероб на меховые манто и сапожки для верховой езды а-ля Анна Каренина, которые потом скользили на схваченных морозцем плитах тротуара, и унылую школьную форму Пима на кожаную куртку и брюки, на которых не предусматривались пуговицы для подтяжек. Даже будучи неглиже, баронесса настаивала на том, чтобы услышать суждение Пима о новом туалете, и кивком приглашала его в увешанные зеркалами кабинки, где Пим помогал ей с выбором, а она как бы невзначай позволяла ему кинуть восхищенный взгляд на ее прелести — прелести женщины эпохи рококо — сосок, беззаботно обнажившуюся выпуклость ягодицы, а то и интригующую тень между округлых бедер, когда она ныряла из юбки в юбку. «Это Липси, — взволнованно думал он, — такой была бы Липси, не предпочти она смерть».
— Gefall’ ich dir,[24] дорогой?
— Du gerállst mir sehr.[25]
— Когда-нибудь у тебя будет хорошенькая девушка и ты говорить ей так, и она сойти с ума! Ты не думаешь, что это платье очень вызывающее?
— Я думаю, что оно прекрасно!
— О’кей, тогда мы купим два. Второе для моей сестры Зазы, она моего размера.
Поворот белого плеча, небрежное движение, которым она поправляет выбившуюся кружевную оборку белья. Приносят счет, Пим подписывает его, адресуя скуповатому господину Бертлю, и поворачивается к ней спиной, чтобы скрыть слишком явные признаки своего смятения. У ювелира в Герренгассе они покупают жемчужное колье для второй сестры, которая живет в Будапеште, а потом вспоминают еще о маме в Париже и покупают для нее кольцо с топазом — баронесса заедет к ней по пути домой. Это кольцо с топазом и сейчас у меня перед глазами, я вижу, как оно мерцает на ее свеженаманикюренном пальчике, в то время как она водит им взад-вперед, выбирая форель в аквариуме в ресторане нашего роскошного отеля, а метрдотель с сачком наготове почтительно склоняется к ней.
— Nein, nein[26] милый, nicht[27] эту, ту, ja, ja, prima.[28]
На одном из таких обедов, а может быть и последнем, Пим, движимый любовью и смущением, счел необходимым поведать баронессе о своем намерении постричься в монахи.
— Не говори мне больше об эти монахи! — сердито потребовала она, с шумом бросив нож и вилку. — Я столько видела эти монахи! Монахи в Хорватии, монахи в Сербии, в России! Господи, мир погубят эти монахи!
— Ну, это спорно, — сказал Пим.
Не одна забавная история и интимно-доверительная выдумка понадобились Пиму, прежде чем в карих глазах ее опять зажегся свет.
— А ее имя было Липси?
— Так мы ее называли. Я не должен открывать вам ее настоящее имя.
— И она спала с таким малышом, как ты? Ты был с женщиной так рано? Она была проститутка, наверное?
— Может быть, просто одиночество толкнуло, — схитрил Пим.
Но она оставалась задумчивой, и, когда Пим, как всегда, проводил ее до дверей спальни, она, пристально вглядевшись в него, взяла между ладоней его голову и принялась целовать его в губы. Потом губы ее внезапно раскрылись, губы Пима — также. Поцелуи становились страстными. Пим почувствовал, как к бедру его прижалась незнакомая выпуклость. Он ощутил ее тепло и мягкость волос на шелковистой коже, когда движения ее стали ритмично повторяться. Она шепнула: «Schatz».[29] Он услышал какой-то тонкий звук и испугался, не сделал ли ей больно. Она повернулась, и шея ее оказалась возле его губ. Доверчивые пальцы протянули ему ключ от спальни, но, пока он открывал дверь, она не смотрела на него. Он нашел замочную скважину, повернул ключ в замке и придержал дверь, пропуская ее. Возвращая ей ключ, он увидел, что свет в ее глазах потух.
— Вот так, мой дорогой! — проговорила она. Она расцеловала его в обе щеки и вгляделась в его лицо, как бы ища в нем что-то, ею утерянное. И только наутро он понял, что она целовала его на прощанье.
