Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Ротшильд, милый, — негромко произносит дама и поднимает вялую руку так, чтобы Пим мог поцеловать или пожать ее.
— Слыхал эту фамилию, не правда ли, сынок, с твоим-то образованием? Барон Ротшильд? Лорд Ротшильд? Граф Ротшильд? Банк Ротшильдов? Уже не хочешь ли ты сказать, что тебе неизвестно наименование этого великого еврейского клана, распоряжающегося сокровищами поистине соломоновыми?
— Нет, конечно, я слышал эту фамилию.
— Вот и хорошо. Тогда садись и выслушай то, что будет угодно этой даме тебе поведать, потому что дама эта — баронесса! Садись, садись, сынок. Располагайся между нами. Как он тебе нравится, Елена?
— Красивый, дорогой, — говорит баронесса.
«Он хочет запродать меня ей, — не без некоторого удовольствия думает Пим. — Я его последняя, отчаянная сделка».
Так устроен мир, Том. Все течет, и безумие оставаться на месте. Твой отец и дед сидят, тесно прижавшись к еврейской баронессе в пустоватых, похожих на бордель покоях Уэстэндского дворца с отключенным электричеством и мистером Каннингхемом, как до меня постепенно доходит, стоящим на страже у двери — глупая конспирация, сравнимая лишь с позднейшими глупыми ухищрениями, в которых упражнялись сотрудники Фирмы, — а баронесса тем временем негромким голосом начинает свой монолог репатриантки и страстотерпицы, один из тех монологов, которые я и дядя Джек слушали потом сотни раз, но с той лишь разницей, что для Пима все это совершенно внове, и бедро баронессы уютно притиснуто к бедру молодого послушника.
— Я смиренная вдова, и семья моя очень простая, хоть и набожная. Мне выпало счастье сочетаться браком, увы, столь кратким, с ныне покойным бароном Луиджи Свободой-Ротшильдом, последним отпрыском могущественной чешской ветви этого семейства. Мне было семнадцать, ему — двадцать один, можете себе представить наше блаженство! В Чехии нашей резиденцией был «Дворец нимф» в Брно, дворец этот разграбили сначала немцы, потом русские, осквернили, как оскверняют женщину — в буквальном смысле этого слова. Моя двоюродная сестра Анна поженилась с главой бриллиантового концерна «Де Бирс» в Кейптауне. Обстановку домов, которые ей принадлежат, даже вообразить себе невозможно, хотя чрезмерную роскошь я не одобряю. — Пим также этого не одобряет, о чем с набожной гримаской сочувствия пробует поставить в известность баронессу. — С моим дядей Вольфрамом я не общалась, за что теперь благодарю Господа Бога. Он сотрудничал с нацистами, и евреи вздернули его вниз головой. — Пим выпячивает челюсть в знак сурового согласия. — Мой дядя Давид отдал все свои гобелены в «Прадо». Теперь, когда он бедный, как раскулаченный крестьянин, почему бы музею не дать ему сколько-нибудь денег на то, чтобы ему кушать? — Пим сокрушенно качает головой, изображая отчаяние при мысли о низости испанской души.
— Моя тетя Уолдорф… — Тут она разражается рыданиями, в то время как Пим прикидывает, скрывает ли полумрак слишком явные признаки его физического возбуждения и не замечает ли их баронесса.
— Какой позор! — негодует Рик, пока баронесса успокаивается, пытаясь взять себя в руки. — Подумай, сынок, эти большевики могли бы как гром среди ясного неба нагрянуть в Эскот и бесчинствовать, и грабить напропалую! Дальше, дальше, дорогая! Попроси ее продолжать, сынок! Зови ее Елена, она любит, когда ее так называют. Снобизм чужд ей. Она такая же, как мы.
— Weiter, bitte,[21] — говорит Пим.
— Weiter, — одобрительным эхом отзывается баронесса и прикладывает к глазам носовой платок Рика. — Jawohl,[22] милый. Sehr gut![23]
— Но каков выговор! — восторгается, стоя в дверях, мистер Каннингхем. — Ни намека на акцент, вот это по-нашему, ей-ей, уж поверьте мне.
— Что она говорит, сынок?
— Она успокоилась, — заверяет его Пим, — и может продолжать.
— Она прелесть! Я буду не я, если не позабочусь о ней!
Пим тоже собирается позаботиться. По крайней мере — жениться на ней. Но пока, к его досаде, ему приходится слушать, как она на все лады расхваливает своего покойного мужа-барона:
— Мой Луиджи был не просто владелец огромного дворца, он был финансовый гений и до войны занимал пост президента компании Ротшильдов в Праге.
— По богатству им равных не было! — говорит Рик. — Ведь так, сынок. Ты же учил историю! Что скажешь?
— Они даже подсчитать свое богатство не могли, — от дверей подтверждает Каннингхем с гордостью импрессарио. — Правда, Елена? Спросите ее, не стесняйтесь!
— Мы такие концерты давать, милый, — доверительно сообщает Пиму баронесса, — со всего мира знаменитости! Мы строить дом из мрамора. Зеркала, культура… как здесь, — предупредительно добавляет она, указывая на бесценное, сделанное по фотографии полотно, запечатлевшее знаменитого Принца Мангуса в его лошадином загоне. — Но мы все потеряли.
— Не совсем все, — тихонько вворачивает Рик.
— Когда пришли немцы, мой Луиджи не хочет бежать. Едва заметив нацистских свиней с балкона, он взять в руки винтовку. С тех пор известий о нем не было.
Следует еще одна необходимая пауза, во время которой баронесса аккуратными глотками потягивает бренди из хрустального графина — этот и другие такие же графины в ряд стояли на полу — а Рик, к негодованию Пима, подхватывает эстафету рассказа, частично потому, что уже устал слушать, а главным образом потому, что приближается суть рассказа, а, по кодексу его «двора», сообщать суть — это привилегия Рика.
— Барон был хорошим человеком, сынок, и хорошим мужем, он сделал то, что сделал бы всякий хороший муж на его месте, и поверь мне, если бы твоя мама могла бы это оценить, я бы тоже сделал это для нее хоть завтра!
— Я знаю, что сделал бы, — говорит Пим.
— Барон взял кое-что из самых больших сокровищ дворца, поместил их в ларец и отдал этот ларец своим очень хорошим друзьям — своим и присутствующей здесь прекрасной дамы — и распорядился: когда Англия выиграет войну, вручить его очаровательной и сейчас здесь присутствующей молодой супруге.
Баронесса знает на память все меню и опять выбирает Пима своим слушателем, для чего ей требуется привлечь его внимание прикосновением нежной ручки, которую она кладет на кисть его руки.
— Наша гутенберговская Библия в прекрасном состоянии, милый, один ранний Ренуар, два анатомических этюда Леонардо, первое издание «Каприччос» Гойи с автографом художника, три сотни золотых американских долларов, два рисунка Рубенса.
— Каннингхем говорит, что такие сокровища стоят дороже бомбы, — произносит Рик, когда баронесса, по-видимому, заканчивает свое перечисление.
— Атомной, — уточняет от дверей мистер Каннингхем.
Пим изображает тонкую улыбку, давая понять, что великое искусство цены не имеет. Баронесса перехватывает эту улыбку и встречает ее с пониманием.
* * *Проходит час. Баронесса и ее телохранитель отбыли, и отец с сыном остаются одни в неосвещенной комнате. Шум транспорта внизу за окном затих. Полулежа бок о бок на постели, они поедают рыбу с хрустящим картофелем — блюдо, за которым был откомандирован Пим, снабженный драгоценной фунтовой бумажкой из заднего кармана Рика. Запивают они это «шато‘д‘икемом» из бутылки от «Лэрродс».
— Они все еще там, сынок? — спрашивает Рик. — Тебя они видели, эти люди в «райли», дюжие такие молодцы?
— Боюсь, что да, — отвечает Пим.
— Ты ведь веришь ей, сынок, да? Только не щади моих чувств! Веришь этой красавице или считаешь ее беспросветной лгуньей и авантюристкой до мозга костей?
— Она фантастическая женщина, — говорит Пим.
— В твоем голосе нет убежденности. Давай выкладывай, сынок. А то, что она наш последний шанс, значения не имеет.
— Да нет, просто я не совсем понимаю, почему она не обратилась к своим сородичам.
— Ты не знаешь этих евреев, как я их знаю. Среди них встречаются превосходные люди. Но можно встретить и других, которые, едва взглянув на нее, поспешили бы снять с нее последнее пальто. Я задавал ей те же вопросы. И тоже действовал без всякого стеснения.
— А кто этот Каннингхем? — спрашивает Пим, едва сдерживая антипатию.
— Старикан Канни — классный парень. Когда провернем это дело, я возьму его к себе в долю. Специалистом по экспорту и иностранным делам. Это будет настоящий сорвиголова. Уже одно его чувство юмора стоит тех пяти тысяч в год, что он станет получать. Сегодня он был не в форме. Напряжен.
— А в чем состоит дело? — спросил Пим.
— В доверии, оказанном твоему старикану, вот в чем. «Рики, — сказала она мне, она меня так называет, она ведь тоже не церемонится со мной. — Рики, я хочу, чтобы ты добыл мне этот ларец, продал его содержимое, а деньги вложил в одно из своих хитрых предприятий, и я хочу, чтоб ты снял с меня груз забот и выделил мне десять процентов в год пожизненно со всеми необходимыми гарантиями и заранее установленной суммой на тот случай, если ты скончаешься раньше меня. Я хочу, чтоб деньги эти перешли к тебе и послужили бы на благо общества, пущенные в дело таким образом, какой ты в мудрости своей измыслишь». Это большая ответственность, сынок. Если б у меня был паспорт, я занялся бы этим сам. Я послал бы Сида, если б он был достижим. Сид не отказался бы. Рогатый скот и свиньи. Вот что станет моим поприщем потом. Пора и честь знать.
