Борис Громов - Мадам Гали. Свободный полет
Запад вволю «надышался» импрессионистами, переключился на более поздних художников — Мондриана, Брака, Поллака, Миро… Появились книги о творчестве Сикейроса, Ороско, Диего Риверы, Пикассо. А затем и наши интеллектуалы, поначалу целиком захваченные западным искусством, вспомнили о своих художниках начала века. Оказалось, что после гениального Врубеля и русского импрессиониста Коровина в России, независимо от Запада, появились свои авангардисты: Кандинский, Шагал, Малевич и другие.
Их начали искать. И тут оказалось, что большинство художников этого периода собрано в коллекции Грека!
— Ему невероятно везло, — завидовал Бутман. — Однажды, во время очередной экспедиции «на село», Костаки обратил внимание на доску, которой было заколочено окно сарая. Оказалось — картина Любови Поповой. Хозяева согласились отдать ее за кусок фанеры!
В конце шестидесятых интерес к русскому авангарду наконец проснулся на Западе. О собрании московского грека там уже были наслышаны. Костаки вообще был ярчайшей личностью Москвы, с необычайно широким кругом знакомых. Достаточно сказать, что он дружил с Рихтером и Плисецкой. А кто только не побывал в квартире Грека на проспекте Вернадского, стены которой от потолка до пола были завешаны шедеврами: крупнейшие западные искусствоведы и музейщики, всевозможные знаменитости и те, кому таковыми еще предстояло стать, дипломаты, советские чиновники и полуопальные искусствоведы, пройдохи-спекулянты и богемные красотки. Самое забавное, что хозяин отнюдь не был человеком богемы и бережно хранил свой налаженный семейный быт…
Гали слушала и не переставала удивляться — как же это такой человек «прошел мимо». Потом поняла — они по-разному смотрели на мир. Но в то время ни она, ни Бутман, попивая на берегах Рейна «Кельш» и восхищаясь талантами Грека, не могли представить, насколько драматический поворот судьбы ожидает коллекционера в недалеком будущем.
Вскоре о коллекции Грека появились статьи в английских и американских журналах, прозвучал рассказ по «Голосу Америки». Когда западные музеи стали обращаться в Министерство культуры с просьбой продать работу Малевича или Поповой, чиновники были вынуждены отвечать, что в советских музеях таких художников нет, а все работы этого периода сосредоточены в собрании Костаки. Официальные лица в КГБ поняли, что коллекция стоит больших денег, и забеспокоились. За квартирой началось наблюдение, телефоны прослушивались. Костаки занервничал — и не ошибся. В его отсутствие кто-то проник в квартиру, но на первый взгляд ничем поживиться не успел: все картины занимали свои места на стенах. Но, проверив через неделю запасники, коллекционер обнаружил, что из папки пропало восемь полотен Кандинского, большая пачка рисунков и гуашей Клюна и некоторые другие работы. Через год произошла вторая кража. И снова из запасника. А через три дня новая беда — в поселке Баковка сгорела дача, где хранилось немало работ, в основном молодых художников.
Шел тогда семьдесят седьмой год. Костаки возмутился — никакой защиты! А ведь он поставил в известность милицию, что коллекция завещана народу. Тогдашний министр культуры Фурцева даже галерею под это собрание построить обещала. И Костаки решил обратиться за помощью прямо к Брежневу. Он написал письма ему и Андропову, председателю КГБ. Указал, что украдены работы, предназначенные для Третьяковской галереи, и их необходимо найти как народное достояние. Сообщил и о своих подозрениях. И параллельно обратился в Управление по обслуживанию дипкорпуса с просьбой помочь получить аудиенцию у Андропова. Через день пришли двое в штатском и сообщили, что товарищ Андропов готовится к предстоящему съезду партии и принять товарища Костаки не может.
Однако вскоре Костаки вызвали: «Разберемся, не волнуйтесь. Человека, которого вы подозреваете, допросят». Но подозреваемому дали отбыть на постоянное место жительства в Англию.
Обманутый Костаки дал интервью французским и английским корреспондентам. История ограбления известного коллекционера, завещавшего свое собрание государству, обошла все «вражеские голоса».
Началась откровенная травля. Предупредили: если он станет настаивать на расследовании, в газетах появятся статьи «Костаки — спекулянт картинами». Костаки ответил, что в ответ расскажет о методах работы советского КГБ западной прессе. Война была объявлена. По телефону постоянно звонили и угрожали коллекционеру и его детям. Приходилось выслушивать матерную ругань, под окнами дома появилась машина и развернула в сторону квартиры трехметровую антенну.
Костаки перестал спать по ночам, стал бояться ездить с родными на машине. Через год нервы сдали, и коллекционер решился на отъезд. Он предложил оставить в СССР большую и лучшую часть коллекции с тем, чтобы ему разрешили часть работ увезти с собой, — на этот капитал он мог прокормить семью за границей. Министерство культуры предложило продать всю коллекцию за пятьсот тысяч рублей…
Помог заместитель министра иностранных дел Семенов…
На Западе коллекционеру пришлось продать часть собрания: надо было как-то устраиваться. Ни Костаки, ни его жена Зина, ни дети, несмотря на благосостояние и пышный прием, не чувствовали себя на Западе своими.
Коллекцию Костаки с колоссальным успехом показали в нескольких главнейших музеях. В 1989-м он, уже тяжело больной, приехал в Москву на открытие выставки в Третьяковской галерее, состоявшей по большей части из его коллекции. Теперь его принимали как мецената… Георгий Дионисович Костаки умер в Афинах в 1990 году. Несколько лет назад правительство Греции приобрело те двадцать процентов, которые он привез с собой, за тридцать пять миллионов долларов. Теперь эта великолепная коллекция русского искусства хранится в Салониках.
И хотя Гали прекрасно понимала, что им с Эдиком придется потратиться гораздо больше, чем Греку, она решила действовать именно в данном направлении.
Дома в Москве мама, глядя на дочь, спросила:
— Ты какая-то неспокойная, Галочка. Что-нибудь в Париже не так?
— Ну что ты, мамочка, я просто-напросто устала. В самолете было душно, соседка попалась ужасная — храпела весь перелет. Что пишет Иза? Внуков она тебе обещает или нет?
Изольда с помощью Гали удачно вышла замуж и обитала в Австрии. Софья Григорьевна теперь жила одна, в новой квартире, которую предоставили Гали за операцию «Расстроенный рояль».
— Пишет, что с трудом привыкает. Ты ведь знаешь — ей тяжело даются иностранные языки. Не то что тебе, — обняла дочку Софья Григорьевна. Она категорически отказывалась оставить навсегда Москву и жить в Париже. И Гали ничего не могла с этим поделать. — Как ты намерена провести ближайшие дни, девочка?
— Завтра мы с тобой побудем вдвоем — только ты и я. А в субботу поеду в гости. Меня пригласили на дачу к Голубевым.
Люся Голубева — Люсьена, которая училась вместе с Гали в школе, — жила теперь не на Арбате, а в Сокольниках. Телефона ее Софья Григорьевна не имела. Да и саму Люсю помнила плохо. Но порадовалась за дочку — вспомнить юность всегда приятно. У Софьи Григорьевны Бережковской именно юные годы были лучшим временем в жизни.
— Мамочка, у тебя есть плетеная корзинка? Голубевы планируют поход за грибами, и я хочу появиться в полном вооружении.
Корзинка в доме нашлась. Порывшись в кладовке, Гали обнаружила еще два необходимых для задуманной операции предмета — стамеску и молоток. Если Софье Григорьевне вдруг и понадобится срочно молоток, то вряд ли она подумает, что его исчезновение связано с Гали.
Утром в субботу Гали осторожно, чтобы не разбудить мать, наспех выпила чашку кофе и вышла на улицу. В метро она с удовлетворением обнаружила, что ничем не отличается от остальных пассажиров. В резиновых сапогах и ветровках, с рюкзаками и корзинами — начался сезон опят — москвичи отправлялись на третью охоту. На Рижском вокзале Гали взяла билет: «До станции Новый Иерусалим и обратно, пожалуйста». Как велел Бутман, села в последний вагон. За окнами мелькали пригороды, леса, деревушки. «Надо же, стоило шесть лет прожить во Франции, чтобы первый раз поехать на электричке на вроде бы собственную дачу». «Сольешься с толпой дачников и грибников, не привлекая внимания. Далее станешь выбираться к нашему поселку…» Нашему! Дачку-то конфисковали. Плохо без машины. Но Эдик прав: автомобиль — это опасно. Случись что — гаишники права станут требовать. Наша милиция не парижские ажаны — на слово не поверят.
Люди, выходившие из электрички, разделились на два ручейка: один потек по узенькой тропочке, которая вела в деревню, за которой стояли дачи, второй очень быстро рассыпался веером — грибники устремились к лесу. Гали пришлось отправиться в лес, а там уже — выходить «на точку». Добираться до тайника следовало невероятно сложным путем: на этом Бутман настаивал жестко. «Ну какой грибник топает в дачный поселок, ни к кому не заходит — что он там забыл?» Гали ненавидела грибные походы и никогда в них не участвовала. Ей больше нравились дары леса в готовом виде, например запеченные в сметане с чесноком шампиньоны или маринованные шляпки моховиков. Однако, не желая выглядеть белой вороной, она старательно шарила палочкой в траве и под кустами — увидев, как это делает бабуля, пожелавшая ей удачи, Гали немедленно отломала длинную ветку.
