Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение
И он двинул подбородком вниз, куда-то нам под ноги.
Я увидела в паре ярдов от своих ног бетонный круг, напоминавший крышку, закрывавший какую-то дыру в земле.
Мне стало очень плохо. Про это место рассказывали друг другу мы, дети, при этом оставаясь в полной уверенности, что такого места не могло и не может быть.
Не сплю ли я?
А Леонг, помолчав, начал заключительную часть разговора, как и положено — такую же легкую и ненапряженную, как вступительную:
— Я расскажу вам, госпожа де Соза, чем мы занимаемся. Активы тайного общества Кхиань Теик, как известно, были переведены в несколько открытых зарегистрированных обществ: По Хок Сеа, Хоккьен Конгси и другие. Создалось множество таких организаций в конце прошлого века. Деньги обществ пошли также на реконструкцию зданий и храмов — уже в нашем веке. Об этом было бы неплохо написать в очерке для газеты. Еще я бы назвал Общество взаимного усовершенствования, оно помогает бедным. У него своя театральная труппа, которая дает благотворительные концерты. Общество это зачитывало приветственный адрес на юбилей королевы Виктории, если вы помните, когда это было. Есть Китайская литературная ассоциация. Восемь лет назад открыто Общество яркости и новизны. Это образование, культура, спорт и музыка.
Я молчала, не сводя глаз со страшного, еле различимого сейчас в ночи бетонного круга среди плит двора. Манговое дерево не шевелило ни одним листочком.
Леонг встал со скамьи и начал провожать меня.
— Мы также заняты еще одной серьезной проблемой, — так же медленно выговаривал слова он, медленно продвигаясь по двору к выходу. — Опиум считается китайской болезнью. Но это не так.
Я вспомнила Тони и кивнула.
— У нас есть благотворительные программы для лечения опиумоманов, — размеренно говорил человек с женским лицом. — На Чулиа-стрит вы можете увидеть вывеску: Пенангская антиопиумная ассоциация. Вице-президент ее — знаменитый доктор У Льен Те. Он работает там с 1906 года, сейчас немолод.
Он остановился передо мной, женщина в пижаме появилась в некотором отдалении у него за спиной.
— Если вы когда-нибудь начнете решать вопрос, на какие виды благотворительности пожертвовать деньги, то настоятельно советую вам обратить внимание на этот вариант благородной деятельности, — сказал он на прощание.
Культура, спорт, музыка, опиум? «А как же сборы в джунглях и клятвы с надрезанием пальцев?» — могла бы спросить я. Но это было бы даже не глупо, а просто смешно — тем более с человеком, от которого Ричард не счел возможным скрывать про меня ничего. Включая мои способности жертвовать на благотворительность. Как и серьезность моей просьбы.
И все же, даже понимая, что вопросы мои серьезны, Леонг хотя и нашел самое невероятное время и место, чтобы принять меня, — но при этом не сказал ничего. Как это понять?
Удачливая шпионка не выходит, как собака с поджатым хвостом, от человека, поговорить с которым и не мечтала бы иная, менее удачливая шпионка. Такой провал — этого просто не может быть. По крайней мере со мной.
Однако же, после предельно вежливого прощания, я оказалась у закрытых ворот с рулем велосипеда в руках.
Улица была абсолютно пуста, на ней не было ни одного человека.
Из темноты в тусклый конус света вокруг фонарного столба ползли клубы дыма, пахнущего горящей газетой.
15. Ночь голодных духов
Оказаться в китайских кварталах Пенанга в такое время, как сейчас — в десять часов вечера, — обычно не только не проблема, а огромное удовольствие. Потому что именно к этому моменту здесь начинается вторая жизнь, ночная. Вот только «ночная жизнь» здесь не совсем та, что в хорошо знакомых мне городах, типа Лондона или… не хочется лишний раз произносить это название… Лос-Анжелеса.
Китайцы ночами работают, они и ранним вечером бы работали. Но с восьми до десяти вечера у многих — вечерняя языковая школа, где учат мандаринскому или, скажем, кантонскому диалекту, не считая английского. В то же время, то есть после заката, открывают двери (или садовые калитки) группы физического развития, в последнее время сосредотачивающиеся на боксе и джиу-джитсу. Как минимум этому развитию служит целлулоидный шарик для пинг-понга, мелькающий размытой белой дугой в свете электрических ламп, свисающих с ветвей какой-нибудь джакаранды.
А уже потом, по ночной прохладе, на вторых этажах домов вновь оживают длинные комнаты с рядами швейных машинок — вы слышите их стрекот снизу, с асфальта, и сквозь распахнутые жалюзи видите освещенные косые потолки, на которых мелькают тревожные тени от лопастей вентиляторов.
На самих же улицах оказывается к этому моменту толпа, которая идет к цехам, или столам, залам клановых ассоциаций — или оттуда. И вот эта толпа шумит, хохочет, теребит звоночки мороженщиков, быстро — стоя — ест что-то вкусное. Электричество или керосин освещает внутренности вновь оживших магазинчиков и заштукатуренные своды колонн перед входом. Созвездия света окружают тележки с едой и сковородками на огне, и время от времени к жадной тьме над головами улетают языки пламени и клубы золотого пара.
Собственно говоря, есть ощущение, что китайцы не спят вообще никогда. Но на самом деле китайские кварталы попросту живут посменно.
Поэтому душный молчащий мрак, в котором я оказалась, выйдя со странной встречи с человеком из клана Леонгов, меня поразил. Я свернула за первый же попавшийся угол — и там тоже увидела безлюдье, черноту, закрытые ставни, разве что иногда тусклые янтарные пятна света где-то над головой, под взмывающими в небо темно-серыми треугольниками крыш.
Постороннему человеку было бы никак не догадаться, что это — тот самый квартал, что сиял огнями и гудел голосами еще, возможно, вчера ночью. А сейчас я не узнавала улицу в собственном городе — только странные клочья обожженной бумаги вяло шевелились под ногами, как живые.
Я прибавила шагу, продолжая вести велосипед в поводу, — прежде чем сесть в седло, надо было сначала разобраться, куда ехать. Потому что… мне стыдно было в этом признаться даже самой себе… но в этом небольшом, в сущности, городе… который за час можно пройти пешком…
А ведь я, вроде бы, правильно все сделала — повернула из ворот направо, и метров через двести следовало пойти налево. Ничего не понимаю.
А, вот табличка — Карнарвон-стрит. На которой я не бывала, кажется, уже целую вечность, с детства. И каким же это образом я оказалась здесь, если мечтала попасть совсем в другое место, в любую точку, из которой на фоне черного неба виднеется белый, как грудь англичанки, купол мечети Капитана Клинга?
Здесь, на Карнарвон-стрит, еще теплилась какая-то жизнь — были открыты две лавки, на асфальте перед одной из них дымилась жаровня, и в ней тлели, с тем самым запахом горящей газеты, бумажные клочья.
Вот теперь я поняла, что это за клочья. Потому что оказалась на улице гробовщиков и поставщиков похоронных принадлежностей — что никак не улучшило моего несколько неуверенного настроения.
Я посмотрела секунду на быстро исчезающие на моих глазах бумажные домики, автомобили, банкноты с большим количеством нулей и надписью на английском «адская ассигнация».
Теряющийся во мраке дым уносил эти дары душам усопших родственников и друзей на тот свет — пусть они ни в чем не нуждаются там.
Я повернулась к лысому китайцу в дверном проеме, чтобы спросить, где Эспланада — в том конце улицы или в противоположном.
Для того чтобы окинуть взглядом мои белые юбку и блузку, ему потребовалась какая-то доля секунды. И почти так же быстро он захлопнул перед моим носом железную гармошку, запиравшую магазин, загремел замком.
Я не поверила своим глазам: он, кажется… меня боялся.
Я повернулась на каблуках и уже без удивления увидела, что вторая лавка за это время тоже успела закрыться, и даже свет в ней не горел.
Я осталась одна на замусоренном обгорелыми бумажками тротуаре.
Это было черт знает что.
Чтобы справиться с мелкой дрожью, я начала на ходу сочинять абзацы из своего очерка:
«Каждый выросший на острове Пенанг ребенок хоть раз слышал жуткие истории о скрытом от посторонних глаз дворике где-то в лабиринтах китайских кварталов. Дворике с колодцем, в котором давно уже никто не берет воду.
Там, в этом легендарном месте, расположен Зал героев — основанный в 1890-м храм предков лидеров общества Ги Хинь, со множеством их мемориальных табличек. На них — фамильные иероглифы тех, кто был убит в войнах за пенангские улицы, за Ларут. На втором этаже, сзади стены с табличками — Зал ветеранов, место сбора ассоциации старых членов Ги Хинь. Состояли в нем рабочие, по большей части плантационные, или металлисты, и еще рыбаки.
Ги Хинь, как считается, выросло из „Красной лиги“ в Китае — этим именем называется одна из первых, изначальных триад. Но после нескольких катастрофических войн проигравшие — Ги Хинь с ее союзником Белым флагом — как бы сгинули.
