Семен Лопато - Искушение и разгром
Он кивнул:
— Ну это понятно.
— В этом году школу кончает. Мать пишет, они с девчонками хотят, как школу кончат, всей компанией на юг ехать. Вот написать хочу, чтоб ни фига не пускала никуда.
— Почему?
— Почему? — она как-то сквозь улыбку, затуманено-растроганно посмотрела куда-то мимо него. — Потому что она сейчас будет такой же, какой я была в ее годы. Это значит — мальчики без счета, пьянки-гулянки и все такое. Пока вместе жили, я ей хоть что-то могла подсказать, объяснить, вломить, если надо, а сейчас только переписываемся, а в письме что напишешь. А она такая же раздолбайка, как и я.
— Пишешь ей?
— Угу. Раз в неделю, что б ни случилось, сажусь и пишу. И она мне пишет — со стихами, с картинками, классные такие. Полгода уже ее не видела. Я по ней чуть ли не больше, чем по родителям, скучаю.
Она, скользнув взглядом по стойке, вазам на стене и портьерам, снова повернулась к нему:
— Ну что? Еще накатим?
Им принесли еще мартини.
— Значит, ты одна живешь?
— Угу. Ну, в квартире одна. Так-то у меня чуть не каждый день друзья бывают. Подруги — все ж знают, что у меня всегда квартира свободная, — она, словно развеселившись при воспоминании, с каким-то странным выражением спрятала глаза. — У одной из них на следующей неделе на свадьбе гуляю. Она в следующие выходные замуж выходит — за моего бывшего мужчину.
— То есть как?
— Ну так. Пожениться решили.
— А как же ты?
— А что я? — она, словно обидевшись за подругу, непонимающе посмотрела на него. — Может, у них от этого счастье будет на всю жизнь, что ж я, мешать буду? — Она, увлеченно вспоминая, заблестев глазами, посмотрела куда-то мимо него. — Это еще зимой было. Мы с ним вечером у меня сидим, ну я и ее позвала, ей все равно вечером деваться некуда. Ну там, музыка, свечи. Он сначала со мной танцует, а потом все с ней, с ней. Чего-то они там шепчутся. Ну я ее потом на кухню поговорить вызвала — мол, как это вообще? Она — бе, ме. Ну чего, может, это судьба у них, не мешать же им.
— Он что, псих? Как же это сравнивать можно — она — и ты?
Она наставительно-умудренно посмотрела на него.
— А вот, видно, подходят друг к другу. Не ссориться же с ней из-за этого.
— Ты думаешь?
— А чего? — она махнула рукой. — Все это фигня, — она задорно посмотрела на него. — Мужчины приходят и уходят, а подруги остаются.
Он крутанул головой:
— Ты, наверно, хорошая подруга для своих подруг.
— Угу, — она, словно ожидая этого, кивнула. — Везде, где работала, у меня друзья оставались. До сих пор звонят, приходят, — она, растрогавшись при воспоминании, посмотрела куда-то вдаль. — В той квартире, где я дворником была, там особенно классно было. Такая компания подобралась, по утрам все дворниками работали, а днем всякие там художники, кто-то еще там учился. У меня там все друзья перебывали. Та подруга, которая замуж выходит, тоже там жила, я ее туда с Профсоюзной перетащила, — она, словно вспоминая что-то, пряча глаза, хихикнула. — Я ее сегодня к восьми к себе звала, вчера еще договаривались, сейчас, небось, уже весь палец себе там отдавила, на звонок нажимая.
— А чего ж ты так?
— Чего… — она с каким-то странным выражением посмотрела на него. — С тобой встречаться пошла.
Она, вновь перескочив на свои воспоминания, страстно покрутила головой:
— Когда дом ломать стали, до слез жалко было — так не хотелось уезжать. — Словно что-то мгновенно решив для себя, она как-то просто-утвердительно кивнула. — Мы сегодня с тобой туда сходим. Я уж год там не была, хоть посмотреть, как там теперь и что.
Он с недоумением посмотрел на нее.
— А это разве недалеко?
— Угу. Десять минут отсюда. Я ведь в этом районе два года жила. И в этом баре мы с девчонками сколько раз бывали. Я прямо обалдела, как ты меня сегодня в этот бар позвал.
Она, сжимая стакан, с лучистой улыбкой, широко раскрытыми повлажневшими глазами посмотрела на него.
Секунду он смотрел в ее глаза. Вновь охваченный каким-то странным чувством, что все, что бы ни было сейчас сказано, не имеет никакого значения, бездумно-легко он посмотрел куда-то сквозь нее.
— Я никогда не работал в молодежной компании. Как в институт распределился, сразу в компанию таких зубров попал, всем лет по пятьдесят, отставные военные. Лаборатория закрытая, все сидят за своими столами, гробовая тишина, за весь день никто слова не проронит. Я человек не особо общительный, но иногда до того доходило, что подсаживался к своему начальнику обсудить какой-нибудь абсолютно ясный для меня вопрос, лишь бы человеческий голос услышать. Институт режимный, все двери на кодовых замках, за весь день не с кем словом перемолвиться. И так все годы.
Он посмотрел на нее:
— Представляешь?
Сияющее глядя на него, она радостно помотала головой:
— Не-а.
— Ну и слава богу. — Чувствуя, что она чего-то ждет, он с готовностью посмотрел на нее. — Ну что, сейчас пойдем?
Она кивнула.
— Можно и сейчас. Но это не обязательно, ты не гони. Я просто давно уже туда хотела, но это без проблем, ты не торопись. Можно и еще немного здесь посидеть. — Она хитро посмотрела на него. — Если ты еще мартини закажешь.
Им принесли еще мартини.
Перескакивая с одного на другое, они проговорили еще несколько минут. Подозвав официанта, он расплатился, она взяла свои цветы и сумку, и они вышли на улицу. Поголубевшими от весеннего неба глазами, ожидая, пока проедут машины, она посмотрела сквозь весенний воздух.
— Тут недалеко, минут десять от силы. Вечер классный, в такую погоду лучше всего гулять. И район тут классный, сейчас увидишь, какие дома красивые.
Он кивнул:
— Мы будем целоваться в подъезде.
— А мы и идем почти в подъезд, — бесстрастно кивнув на эту фразу, которую он, внутренне напрягшись, пустил как пробный шар, она вновь заблестевшими глазами посмотрела на него. — Тут улочки узкие, ребята, у кого машины были, их всегда здесь оставляли, там так узко, что двум машинам не разъехаться. Я этим путем каждый раз домой ходила.
Переждав наплыв машин, они перешли улицу. Пройдя несколькими переулками, зажатыми между старых, мрачно-затейливых зданий, они вышли к маленькому перекрестку, где на углу стоял обшарпанный остов трехэтажного, без украшений, здания. Окна без рам и стекол зияли пустотой, внутренние переборки были разрушены, от дома остались лишь стены и крыша. Запрокинув голову, она несколько секунд стояла неподвижно, глядя на верхний этаж, сжимая пальцами натянутый ремешок висевшей на плече сумки. Словно вспомнив о его присутствии, она обернулась к нему.
— Вон мои окна.
В глазах ее на секунду блеснули слезы. Отвернувшись, она пошла по переулку в сторону скверика. Он двинулся за ней. Остановившись у детской песочницы с грибком, она расстегнула сумку, шаря в поисках сигарет, и, не найдя их и закрыв сумку, потерянно-ясными глазами посмотрела на него.
— Я здесь два года жила, — сказав это и словно забыв о нем, она, повернувшись, посмотрела куда-то в сторону. Шагнув к ней и притянув за плечи, он стал целовать ее. Не противясь ему и даже слегка касаясь его руками, словно безучастно позволяя ему делать это, она смотрела куда-то вверх, не отталкивая его, но переживая что-то свое, чувствами не присоединяясь к нему. Подождав, пока он отстранился от нее, она снова раскрыла сумку, шаря в ней и перебирая ее беспорядочное содержимое.
— Сигареты на столе забыла.
Он с готовностью посмотрел на нее:
— Пойдем купим?
Она махнула рукой:
— Не надо.
Повернувшись, она пошла через детскую площадку, ничего не сказав ему, не жестом, скорее мягким поворотом тела соглашаясь, чтобы он следовал за ней. Невольно отстав на секунду, глядя на ее широкие, круглые икры, он догнал ее. Подняв голову, она словно с обидой оглядела скверик.
— Моей любимой собаки нет.
— Собаки?
— Ну да. Вернее, я у нее была любимая, — она влажно блестящими глазами посмотрела вверх. — У меня шуба была, старая, енотовая, рыжая. А у комендантши собака была, тоже рыжая. Она была как моя шуба. Когда я в шубе подметать выходила, она от меня балдела, всюду за мной как привязанная ходила. Когда я как-то раз домой поехала, всю дорогу до вокзала со мной пробежала, хотела со мной на Профсоюзную ехать. Я ей в вокзальном буфете две палки колбасы скормила, она от нее забалдела, тогда только согласилась остаться. Вот я пришла, а ее нет.
Он кивнул:
— Она, наверно, воспринимала тебя как вожака стаи.
— Ни фига она меня не воспринимала. То есть воспринимала, пока я была в шубе, а летом и облаять могла. — Она покрутила головой. — Ладно, все это фигня.
Выйдя из скверика, они прошли между старинными домами. Впереди, в просвете переулка показалась улица с несущимися машинами. Посветлевшими глазами, уже улыбаясь, она с комической обидой посмотрела перед собой.
