Чингиз Абдуллаев - Бремя идолов
Кошкин не любил много говорить. Он показывал и требовал повторить за ним каждое движение. Лишь однажды он взорвался — когда вместе с несколькими ребятами шел по бульвару и увидел девочек с двумя ухажерами — те сидели на лавочке. Девицы были явно местные. На них были совсем коротенькие мини-юбки, и они смеялись шуткам долговязых кавказских парней, не скрывавших своего повышенного интереса к двум малолеткам. Девчонкам было лет шестнадцать-семнадцать, парням — по двадцать с лишним. И хотя все сидели на скамейке и мирно беседовали, Кошкина это почему-то задело.
— Суки, — громко сказал он. — Б… продажные.
Девочки в испуге переглянулись, не понимая, кого хромой имеет в виду. А Кошкин изрек еще кое-что, после чего у кавказцев вытянулись физиономии; девушки же покраснели до корней волос.
— Ты кто такой? — вскочил один из парней. — Уходи отсюда, инвалид.
Палочка, на которую опирался Кошкин при ходьбе, часто вводила многих в заблуждение. Казалось, этого человека можно толкнуть — и сбить с ног. Но толкать Кошкина не рекомендовалось никому. Первый парень бросился на него, но тотчас же отлетел к скамейке. Второй попытался ударить Кошкина — и оказался на земле. Кошкинские ребята хотели вмешаться, но тот крикнул:
— Не лезьте! — И ребята замерли, зная, что наставник ничего не повторяет дважды.
Это была даже не драка — побоище: двое молодых кавказцев против офицера спецназа, пусть даже и хромого. В какой-то момент один из парней вытащил из кармана нож, что и решило его судьбу. Кошкин не просто отнял нож, он избил обоих до потери сознания — переломал им ребра, изувечил лица, отбил почки, словно вымещал на этих «пришельцах» всю свою ненависть к «черным», когда-то лишившим его стопы. И хотя стопу Кошкин потерял в бою, когда выстрелом из миномета его ранило в ногу, он тем не менее не скрывал своей ненависти к «черным», из-за которых закончилась его карьера военного.
Прохожих, пытавшихся унять разбушевавшегося спецназовца, не подпустили ребята. Лишь когда оба кавказца лежали на земле без движения, Кошкин наконец успокоился. Он погрозил кулаком обезумевшим от страха девочкам и сказал:
— Пошли отсюда. — После чего повернулся, поднял свою палочку и зашагал по аллее — герой в глазах окружавших его ребят.
С этой минуты ненависть к «черномазым» овладела душами кошкинских ребят.
Теперь они охотились за каждым кавказцем, появившимся на их улицах. Нет, они не брили черепа, как фашиствующие молодчики, не катались в черных кожанках на мотоциклах — просто помнили установку: любой «черный» это не просто враг; это насильник, покушающийся на честь русских женщин, это хитрый торгаш, обманывающий москвичей на рынках, это враг, убивающий русских парней. И они мстили «врагам».
Несчастные приезжие часто даже не понимали, за что их бьют. Один раз, правда, вышла осечка. Выяснилось, что они избили итальянца, которого приняли за грузина. Итальянское посольство выступило с гневным заявлением, участковый несколько дней собирал «объяснительные», но потом Кошкин отправился в милицию и все уладил. Другой раз оказалось, что парни избили архитектора, имевшего московскую прописку, но оказавшегося, на свою беду, осетином. Эта ошибка стала для ребят уроком. Теперь они не бросались на каждого прохожего, а выясняли, куда он идет, откуда приехал, с кем встречается и почему. Среди смуглых людей могли оказаться и москвичи, а также граждане других государств — таких они не трогали. Били только «людей кавказской национальности», «чуреков» — тех, что из среднеазиатских республик, и негров. Арабов почти не трогали, вьетнамцев и китайцев отпускали, надавав им тумаков и отобрав весь товар.
Коля помнил тот день, когда Кошкин отобрал еще пять человек. Среди них были Павел, а также Славик, здоровенный парень, на вид гораздо старше своих семнадцати. Кроме того — Тарас и всегда ироничный и дерзкий Роман, уже имевший судимость. Пятым оказался Коля. Кошкин повез их в своей машине за город и объявил, что хочет провести с ними специальные занятия.
Этот день Коля вспоминал с восторгом. Кошкин отвез их на полигон, где переговорил с каким-то прапорщиком. «Прапор», даже выдал им оружие и разрешил потренироваться. Лучшим стрелком оказался Роман, впрочем, он и раньше стрелял в тире лучше всех. Худшим был Тарас, но Кошкин пообещал заняться с ним по индивидуальной программе.
Они возвращались домой счастливые, переполненные впечатлениями. Кошкин слушал разговоры ребят, молча глядя на дорогу. Несмотря на свою ногу, он водил машину очень прилично. Именно тогда Кошкин впервые сказал:
— Через две недели у нас серьезное дело, ребята.
— Какое дело? — спросил сидевший впереди Тарас; его, как самого мощного, сажали обычно рядом с водителем. Остальные четверо устраивались на заднем сиденье.
— Устроим небольшое представление, — сквозь зубы проговорил Кошкин.
— Какое представление? — не унимался Тарас.
— Узнаешь, — глянул в его сторону Кошкин.
И Коля понял: все решено. Но он еще не знал, что за день до того события в их семью придет горе.
Через десять дней Кошкин собрал всех пятерых: он долго рассказывал о том, почему «наши» проиграли в Грозном. Ребята не понимали, почему Кошкин все это рассказывает, а он не объяснял — просто рассказывал; и ненависть, которую он не скрывал, была в каждом его слове. А потом он попросил Колю передать брату, чтобы тот зашел к нему за билетами. К этому времени Артем уже работал в какой-то закупочной компании, открытой «Порт-банком», — устроился по протекции Кошкина.
Как-то вечером Артем принес домой билеты и сообщил, что уезжает в Воронеж.
А на следующий день мать стирала белье, когда вбежавшая соседка закричала:
— Слышала, что случилось? В Воронеже чечены опять взрыв устроили! Народу побили…
— Ужас какой, — подняла голову мать, продолжая стирать.
Она никак не связывала поездку сына в Воронеж с прогремевшим там взрывом.
А три часа спустя приехал Кошкин и привез печальное известие. Артем ехал со своим коллегой в том самом вагоне, который взорвался. Сослуживец вышел в ресторан, и в этот момент грянул взрыв. Артема узнали по ботинкам.
На вой матери собрались все соседи. Каждый вспоминал, каким хорошим парнем был Артем, каким хорошим сыном. Мать, охрипшая от криков, сидела на стуле, отрешенно глядя перед собой и сложив натруженные руки на коленях. Она словно окаменела от страшного горя, обрушившегося на нее. Коля же не знал, что делать.
С одной стороны, хотелось плакать, с другой — душило сознание собственного бессилия.
— Выйди, — подтолкнул его Кошкин. — Поговорить нужно.
Они вышли на улицу. Рядом стояли ребята. Некурящий Роман нервно кусал губы. Остальные курили.
— Что будем делать? — спросил Кошкин.
Парни молчали.
— Опять отмалчиваться будем? — усмехнулся Кошкин. — Пусть они нас взрывают, режут, пусть наших баб насилуют, а мы молчать будем?
Ребята не смотрели друг на друга. Говорить было не о чем. Все жалели Артема.
— Нужно показать им, что мы тоже так сможем, — вдруг предложил Славик. — Нужно им показать…
Коля заметил, что Кошкин одобрительно кивнул.
— А ты, ты что думаешь? — обратился он к Николаю.
— Надо, — согласился тот.
— Сегодня вечером у нас в клубе, — с загадочным видом проговорил Кошкин. — Покажем черномазым, где раки зимуют. Я что-нибудь придумаю. Мы, конечно, не звери, но что-нибудь придумаем. И о себе тоже пора подумать, ребята. Не вечно же вам куковать в этом клубе.
Глава 26
Не добившись ничего от Левитина, Дронго решил сам заняться подарком, то есть особняком. Ему хотелось собственными глазами посмотреть на этот «домик» в две тысячи квадратных метров, стоивший всего сто тысяч долларов. Именно поэтому он поехал по указанному в записях Звонарева адресу, поехал, рассчитывая хоть отчасти удовлетворить свое любопытство.
Здание находилось на тихой улице, и Дронго отпустил машину, решив пройти оставшуюся часть пути пешком. Здание, явно отремонтированное, он увидел еще издали. И обратил внимание на красивую вывеску — она одна стоила никак не меньше тысячи долларов. Дронго остановился в изумлении. Получалось, что Тетеринцев не просто альтруист, а почти святой. В ремонт было вложено никак не меньше ста — ста пятидесяти тысяч долларов, не считая американских кондиционеров и охранных систем вокруг здания — это тоже влетело в копеечку.
Дронго заметил и две камеры, висевшие у дверей, и ухоженный газон вокруг здания, и даже модные «стеклопакеты», которые были вставлены в оконные проемы во время капитального ремонта.
Он обошел здание. Похоже, что Тетеринцева всерьез беспокоили проблемы воспитания молодежи. Камеры над дверью, конечно же, функционировали, и он понял, что долго здесь оставаться нельзя. Дронго окинул взглядом окна. Странно, что решетки и на втором этаже… У входной двери сигнализация, отметил он.
