Джон Гарднер - Операция «Ледокол»
— В Англии держат в плену солдата Национал-Социалистической Действующей Армии. Где именно?
Лето. Попытайся… Попытайся представить лето. Но это было не лето, а лишь ужасные, острые зубки, грызущие кожу, мускулы, плоть. Солдат НСДА находился в штабе на Ридженс-Парк. А будет ли вред, если я расскажу об этом? Лето. Сочная зеленая листва.
— Ты слышишь меня, Бонд? Скажи нам, и все станет проще.
Бонд принялся вспоминать одну песенку про лето, но непослушные слова ускользали от него.
— Не знаю. О заключенном. ничего. не знаю… Ни о ком… — На этот раз голос прозвучал в голове, и предложение оборвалось, как только зазвенела цепь, потащив его в студеную жижу.
Бонд пытался высвободиться, нисколько не задумываясь о том, что он сделает или сделал бы, если бы снял наручники с крюка. Это был чистый рефлекс: тело, попавшее в среду, в которой не могло долго просуществовать, автоматически боролось за жизнь. Он чувствовал, что мускулы не подчинялись, а мозг работал все хуже и хуже. Жалящая боль. Темнота.
«Все еще живой, снова болтаюсь на цепи», — отметил про себя Бонд, гадая: как далеко он ушел от жизни к той неизвестности теперь, когда вся ярко белая боль сконцентрировалась в голове и череп разорвало ослепительным, испепеляющим взрывом.
Раздался громкий голос, будто до него пытались докричаться издали:
— Пленник, Бонд. Где его держат? Не будь дураком. Мы же знаем, что он где-то в Англии. Просто скажи, где именно. Адрес. Где он?
Штаб моей Секретной Службы. Ридженс-Парк. Компания «Трансуорлд Экспорт». Он сказал это? Нет, ничего он не сказал, хотя в голове эти слова четко сложились, уже собираясь сорваться с языка.
Бонд снова принялся вспоминать слова песенки, но без толку: одни лишь обрывки строчек и слов, все вперемешку.
Его мозг ужалило множество змей. Затем раздался его же собственный голос:
— Какой пленник? Я не знаю ни о каком пленни…
Хруст корки льда вокруг него, затем — горячая едкая жидкость, затем — зверская боль во всем теле. Его вытянули из воды. Он болтался, промокший, задыхающийся. Каждый квадратный сантиметр его тела, казалось, был растерзан на мелкие кусочки. Наконец его мозг вычислил основной источник боли: холод. Смертельный холод. Смерть от постепенного окоченения.
Солнце слепило. Было так жарко, что ручьи пота стекали со лба в глаза. Он даже не мог их открыть. Видимо, он основательно выпил. Капитально напился. Почему капитально? Надрался как свинья.
В голове повело. Раздался смех. Его смех. Он обычно не напивался. Это было нечто иное. Легкость… легкость такая, как… Как… Как на 4-е июля? По крайне мере, от нее хорошо. А пускай так… в голове светло… в душе светло… темнота… Боже, он сейчас умрет… Сейчас стошнит. Нет, не стошнит. Ему очень хорошо. Счастье… он очень счастлив… наступает темнота, сгущается. Он уже почти уловил, что же это было на самом деле, но тут его поглотила ночь. Наступил смертельный холод.
— Джеймс… Джеймс!
Голос знакомый. Доносится откуда-то издалека, с другой планеты.
— Джеймс!
Это женщина. Женский голос.
Бонд узнал его.
Тепло. Он лежал в тепле. Кровать? Это кровать?
Бонд попробовал подвигаться — голос повторил его имя. Да, он лежал в кровати, закутанный в одеяло. И в комнате было тепло.
— Джеймс.
Бонд с осторожностью открыл глаза — веки защипало. Затем он пошевелился, медленно, потому что каждое движение приносило боль. Наконец он повернул голову в сторону голоса. Его глазам понадобилось несколько секунд, чтобы сфокусировать картинку.
— Ах, Джеймс! Слава Богу, с тобой все в прядке! Тебе сделали искусственное дыхание. Я только что позвонила им. Мне сказали позвать кого — нибудь, как только ты очнешься.
Комната выглядела как обыкновенная больничная палата, разве что в ней не было окон. На другой кровати с загипсованными, подвешенными на растяжках ногами лежала Ривка Ингбер. Ее лицо лучилось от счастья.
На Бонда нахлынули кошмары, и он вспомнил, через что прошел. Джеймс зажмурился, но в глазах продолжала стоять прорубь, смотрящая на него черным, холодным глазом. Он пошевелил запястьями: в те места кожи, где впивались наручники, снова вернулась боль.
— Ривка. — Это все, что Бонд смог из себя выдавить, его мозг осаждали страхи. Сказал ли он им? Что он сказал им? Бонд помнил вопросы, но не мог вспомнить ответы. Внезапно в его сознании пронеслась та летняя сцена: трава, сено, дуб, жужжание вдали.
— Выпейте это, мистер Бонд. — Эту девушку он раньше не видел, но она была одета, как настоящая медсестра. Девушка поднесла к губам Бонда чашку с жидкостью, такой горячей, что шел пар.
— Говяжья похлебка. Горячая, но вам нужно пить горячее. Все будет в порядке. Теперь вам не о чем беспокоиться.
У Бонда, которого усадили полулежа на подушках, не было ни сил, ни желания сопротивляться. Первый глоток говяжьей похлебки откатил его на многие годы назад. Вкус напомнил ему далекое прошлое. Словно фрагмент мелодии, возвращающий далекие воспоминания. Бонд вспомнил свое давно забытое детство: зима, эпидемия гриппа, он лежит дома и болеет.
Он глотнул еще, почувствовав, как тепло вползает в желудок. С внутренним жаром вернулись и ужасы: ледяная темница и кошмарный, кошмарный холод, обрушивающийся с каждым разом, как только его окунают в студеную воду.
Проговорился ли он? Как Бонд ни вентилировал свой мозг, ответа он так и не находил. Среди четких дьявольских картинок пытки он не нашел никаких других воспоминаний. Подавленный этим, он посмотрел на Ривку. Та глядела на него нежным и мягким взором. Совсем как тем ранним утром, еще до взрыва на склоне.
Ее губы беззвучно шевельнулись, но Бонд без труда понял: «Джеймс, я люблю тебя».
Он улыбнулся и тихонько кивнул ей. Медсестра наклонила перед ним чашку говяжьей похлебки, чтобы он еще раз глотнул.
Он был жив. Ривка лежала рядом. И пока он был жив, все еще существовал шанс, что Нацианал-Социалистическую Действующую Армию можно остановить, а ее фюрера с его «новым миром» стереть с лица Земли.
16. СОУЧАСТНИКИ
После говяжьей похлебки медсестра сделала Бонду какой-то укол и начала что-то говорить об обморожениях.
— Волноваться не о чем, — подытожила она. — Уже через пару часов встанете на ноги.
Бонд повернул голову к Ривке и хотел было что-то ей уже сказать, как тут его вновь окутал сон. Приснилось ему или нет — неизвестно, но через какое-то время Бонд очнулся на миг и увидел рядом с кроватью высокую фигуру фон Глёды. Граф улыбался, хитро, злорадно.
— Ну вот, мистер Бонд. Я же говорил, что мы выбьем из вас все, что нам нужно. Наши методы гораздо эффективнее, чем всякие наркотики и химикалии. Надеюсь, мы не испортили вам половую жизнь. Во всяком случае, я так думаю. Но в любом случае спасибо за информацию. Она нам очень-очень помогла.
Окончательно проснувшись, Бонд пришел к выводу, что это был не сон: настолько живо и ярко запомнился ему фон Глёда. Однако были и сны: сны о нем же, сны, в которых фон Глёда, облаченный в нацистскую форму, в окружении вооруженных охранников, выступал на некоем подобии Нюрнбергского партийного съезда. Он говорил таким же властным и гипнотическим тоном, которым когда-то Гитлер доводил своих слушателей до фанатичной истерии. Во сне Бонд слышал марширующие под музыку отряды фашистов, нацистские кличи и гул голосов. Когда же Бонд наконец проснулся, весь потный, он полностью уверился в том, что М был прав: намеренья фон Глёды и вправду серьезные, угрозы — далеко не пустая болтовня, а его теория имеет вес. Он и вправду мог создать свою многочисленную армию из добровольцев, набранных с улиц крупнейших европейских, а то и американских городов, и организовать их, как некогда сделал Гитлер, в новую Партию. И так, государство за государством, национал-социализм мог заполонить весь мир.
Бонд глубоко вздохнул и уставился в потолок. Его беспокоил вопрос: во сне или наяву прозвучали слова фон Глёды? Внезапно его захлестнул ужас и нахлынули кошмарные воспоминания о проруби, однако так же быстро все прошло. Бонд почувствовал себя лучше, хотя его до сих пор мутило. Теперь он хотел только одного — поскорее выбраться отсюда. У него не было выбора: либо найти выход из лабиринта Фон Глёды, либо поехать в Москву, где между ним и наследниками СМЕРШ разыграется трагический финал.
— Ты проснулся, Джеймс?
За те несколько секунд, пока Бонд возвращался в реальность, он совсем позабыл о том, что рядом лежала Ривка. Он посмотрел на нее и улыбнулся:
— Совмещенные палаты для мужчин и женщин! Что они еще придумают?
Девушка рассмеялась и, кивнув в сторону двух подвешенных на растяжках гипсовых слепков, в которые превратились ее ноги, сказала:
— А толку-то! Но это не единственная наша беда: недавно заходил мой вонючий папаша.
Ну вот! Значит, слова фон Глёды ему не приснились! Бонд мысленно выругался. Как много информации он выдал им под болью от постепенного окоченения? Трудно было сказать. Бонд быстро подсчитал вероятность проникновения подготовленной штурмовой команды в здание штаба Секретной службы: один шанс из восьмидесяти. Однако для этой цели террористы вполне могли обойтись одним человеком, что увеличило бы их шансы. И если Бонд все же проговорился, то отряду НСДА уже провели инструктаж. Он даже не успеет предупредить М!
