Джон Ле Карре - Идеальный шпион
Благодаря вмешательству какого-нибудь доброго приятеля им устраивают освобождение от армейской службы, им дарят золотые часы, билеты на финал кубка, щенков ирландского сеттера, а если они хворают, под свою опеку их берут лучшие доктора. В свое время такая щедрость несколько смущала подростка Пима и вызывала в нем ревнивые чувства. Но теперь это прошло. Теперь это для меня не что иное, как обыкновенный способ добиться успеха.
И среди прочих в увеличившемся штате «придворных» нежданно-негаданно и бесшумно, как бродячие коты, возникают неприметные посланцы мистера Маспоула, в пиджаках с подбитыми ватой плечами и коричневых шляпах с загнутыми кверху полями; себя они называют консультантами и ведут по телефону какие-то долгие переговоры — слушают, но сами ничего не говорят. Кто они были такие, откуда появлялись и куда потом исчезали, теперь знает один только черт, если не считать тени Рика. Что же до Сида, он решительно отказывается обсуждать это, хотя с течением времени, мне кажется, я пришел к правильному выводу относительно рода их занятий. В трагикомедии Рика они исполняют функции палачей — то подобострастно угодливых, прикрывающихся фальшивыми улыбками, то ждущих во тьме своего часа, как ждут, сверкая белками в глубине сцены, шекспировские стражники часа, когда надо будет совершить акт возмездия.
А среди них мелькает то здесь, то там расторопный мальчик на побегушках, неисписанная страница, тот, кому судьбой назначено стать лордом, главным судьей и обскакать всех прочих. Сейчас он обрезает сигарету для них. На Пима не нарадуется его старикан отец, ведь сынок — дипломат до мозга костей и всегда рад стараться: «Эй, Магнус, что они там сделали с тобой в этой твоей школе, облили тебя жидким удобрением, да?», «Эй, Магнус, расскажи-ка нам про того танкиста, что обрюхатил свою жену!» И Пим, лучший рассказчик в своей возрастной группе и весовой категории, повинуется. Он рассыпается в улыбках, увертывается в стычках между этими мастодонтами, а в качестве отдыха посещает вечернюю школу радикализма в домике Олли и мистера Кадлава, где за чашечкой какао с украденными бутербродами великодушно соглашались с тем, что люди — братья («но против твоего папаши мы, конечно, ничего не имеем»). И хотя политические учения как таковые кажутся мне теперь не менее бессмысленными, чем некогда Пиму, я не могу забыть теплоту наших бесед, то безыскусное благородство, с которым мы тщились излечить язвы миропорядка, и искреннее доброжелательство, с которым, отправляясь в постель, желали друг другу доброй ночи, осененной образом Сталина, «ведь именно он, если смотреть правде в глаза, Пострел, выиграл войну и обеспечил этим говнюкам-капиталистам, хоть против твоего папаши мы никогда ничего не имеем, победу!»
В обиход опять были введены общие для всего «двора» каникулы, потому что никто не в состоянии как следует работать, если время от времени не расслабляться и не давать себе отдыха. Сент-Мориц, после неудачной попытки Рика выкупить этот курорт вместо того, чтобы оплатить на нем долги, был для нас исключен, но, как теперь говорят, в качестве компенсации Рик и его советчики освоили юг Франции, куда мчались в «Голубом экспрессе», отмечая начало путешествия и его продолжение в бархатно-медном вагоне-ресторане беспрерывно, отлучаясь оттуда лишь на минуту, затем чтобы одарить чем-нибудь машиниста Фрогги, отъявленного вольнодумца, и потом, запасясь незаконной валютой, закатывались в казино. Стоя там в grande salle,[18] Пим наблюдал из-за плеча Рика, как за считанные секунды тает плата за его годовое пребывание в школе и как никто ничему не учится.
Заходя в бар, он всегда мог обменяться взглядом с Уилдменом, майором бог весть какой армии, называвшим себя конюшим короля Фаруха и утверждавшим, что имеет личную телефонную связь с Каиром, потому что должен диктовать по ней выигрышные номера и получать согласованные со всеми гадателями и предсказателями высочайшие инструкции относительно того, каким именно образом надо пускать на ветер богатства Египта. Средиземноморские рассветы мы обычно встречали на невеселом нашем пути к открытой всю ночь конторе ростовщика на набережной, где платили дань переменчивой Фортуне, отправляя в заклад платиново-золотые часы Рика, его золотой портсигар, золотую ложечку для коктейля и золотые запонки вкупе со спортивными наградами Пима. Для тихих послеполуденных часов у нас имелось такое развлечение, как «tir aux pigeons»,[19] когда «придворные», плотно позавтракав, укладывались лицом к прикладу и ждали, когда несчастные жертвы вылетят и обозначатся на синем небе, чтобы тут же, прервав свое красивое парение, камнем рухнуть в море.
А потом, когда «счета оплачены», другими словами, чеки подписаны, когда швейцарцы и метрдотели «получили свое», то есть чаевые, поистине царские, хоть и выкроенные из последних наших наличных денег, — назад в Лондон, ко все более хлопотливым делам империи «Пим и Сын».
Ибо дела не ждут, а денег никогда не бывает чересчур много, как признает даже Сид. И не один доход не застрахован от того, чтобы расход его не превысил, и всякий расход можно увеличить, добавляя к нему все новые и новые займы и не давая, таким образом, дамбе окончательно прорваться. Если бум в строительном деле не может быть использован из-за принятия этого негуманного закона о строительстве, майор Максуэл Кэвендиш тут же вырабатывает план, глубоко импонирующий азартной натуре Рика: подкупить всех наездников на Ирландском Национальном и таким образом автоматически занять первый, второй и третий призы. Мистер Маспоул знаком с одним непутевым владельцем газеты, который запутался в каких-то махинациях и вынужден срочно распродаваться — так ведь Рик всегда только и мечтал о том, чтобы формировать общественное мнение. Перси Лофт, великий законник, хочет скупить какие-то дома в Фулхеме — Рик может помочь ему со строительством: президент одной строительной компании — его доверенное лицо. Мистер Кадлав и Олли сблизились с молодым модельером, который получил заказ для готовящегося Всебританского фестиваля — Рик в восторге от идеи повеселить наших английских ребят, Господи Боже, сынок, уж кто-кто, а они это заслужили! Племянник Морри Вашингтона создал дизайн вездехода, не за горами чемпионат по крикету, вдобавок к зимнему футбольному чемпионату. У Перси есть еще один проект: скупить в одной ирландской деревне волосы для изготовления париков — это сейчас может быть выгодным и перспективным бизнесом, благодаря деятельности Национальной службы здравоохранения. Автоматические ножи, очищающие кожуру с апельсинов, ручки, пишущие даже под водой, — ошметки планов и проектов, свидетельства битв, временно приостановленных, каждая из них занимала внимание нашего великого мыслителя, влекла за собой цепочку специалистов и таинственных практических исполнителей, став еще одной строкой в скрижалях славы империи «Пим и Сын» на Честер-стрит.
Так где же произошла осечка? Я еще раз задаю Сиду этот вопрос, зная бесповоротность финала. Что за гримаса судьбы прервала на этот раз восхождение нашего великана? Вопрос мой вызывает необычное раздражение. Сид ставит на стол стаканчик.
— Доббси ступил на скользкую дорожку, вот что! Флоры ему показалось мало. Хотелось все новых и новых. Доббси помешался на этих бабах, верно, Мег?
— Уж слишком он себе потакал, — говорит Мег, никогда не прощавшая людям их слабостей.
Бедняга Доббс настолько усыпил свою бдительность, что назначил сто тысяч фунтов компенсации за строение, возведенное год спустя после прекращения бомбардировок.
— Доббс всем все испортил, — говорит Сид, так и пыша праведным негодованием. — Доббс, Пострел, поступил как эгоист. Вот он каков, этот Доббси! Сконцентрирован на себе.
К кратковременному, но достославному периоду, который можно считать высшей точкой благосостояния Рика, любопытно сделать еще одно примечание.
Существует свидетельство, что в октябре 1947 года Рик продал свой череп. Я узнал об этом совершенно случайно, стоя на лестнице при входе в крематорий и втайне пытаясь расшифровать для себя некоторых из малознакомых мне участников похоронной церемонии. Вот тут-то ко мне и подскочил запыхавшийся юнец, отрекомендовавшийся представителем медицинского колледжа, и, помахав перед моим носом каким-то клочком бумаги, потребовал остановить церемонию. «В возмещение полученной мною суммы в 50 фунтов наличными я, Ричард Т. Пим даю свое согласие на то, чтобы после моей кончины череп мой был использован в целях дальнейшего развития медицинской науки». Моросил дождь. Укрывшись под козырьком крыльца, я выписал юнцу чек на 100 фунтов, посоветовав на эти деньги приобрести череп у кого-нибудь другого. «Если парень этот мошенник, — решил я, — то Рик первым и восхитился бы такой предприимчивостью».
* * *И неустанно среди общего гула куда-то во внутреннее ухо Пима проникало, словно то был пароль, известный лишь посвященным, слово «Уэнтворт».
