Джон Ле Карре - Идеальный шпион
Компания Аламейна «Здоровье против недугов», Фонд военных и общих пенсий, Данкиркское товарищество взаимопомощи, Союз ветеранов Ти-Пи — организации, вроде бы независимые и все же находившиеся под крылышком у главной холдинговой компании «Рик Т. Пим и Сын», чьи юридические нарушения в качестве получателя жалких вдовьих пожертвований были вскрыты далеко не сразу. Я проводил розыск, Том. Я расспрашивал знающих юристов. Сто фунтов капитала оказались достаточным прикрытием для этой рискованной игры. И нам помогали, вообрази только: Уинфилд из Торта, Мак-Джилливри из страховой компании, Снелл из Коллегии права, кто-то там еще из Рима — эти закаленные в боях юристы исчезали, едва дело начинало пахнуть скандалом, чтобы с улыбкой возникнуть опять, едва небосклон начинал проясняться и дело было сделано. А за Честер-стрит располагались клубы, надежно, как сейфы, упрятанные в те же закоулки Мэйфэра: «Олбани», «Берлингтон», «Ридженси», «Роялти» — названия их меркли по сравнению с той роскошью, что ожидала завсегдатая внутри. Существуют ли они теперь? Во всяком случае, не на те доходы, что получают наши служащие, Джек. А если и на них тоже, значит, мир предпочел удовольствия строгости и соблюдению экономии во всем. Теперь не надо заключать сомнительных пари в сомнительных притонах. И сомнительные мамаши в длинных пеньюарах не прижимают теперь тебя к груди, уверяя, что близится день, когда ты станешь настоящим сердцеедом. И не место в этом мире нашим любимчикам-актерам, с мрачным видом облокачивающимся на стойку в баре для того, чтобы час спустя смешить до колик партер. Или жокеям, мельтешащим вокруг бильярдного стола, слишком высокого для их коротких ног, и просаживающих немыслимые суммы, и «Магнус, почему ты до сих пор не в школе?», и «Куда подевалась эта чертова куртка?». А мистер Кадлав снаружи в своей темно-красной форменной тужурке читает «Капитал» на рулевой баранке, дожидаясь того часа, когда надо будет не мешкая доставить нас на новый тур важнейших переговоров с каким-нибудь неудачливым джентльменом или столь же неудачливой леди, которым необходимо оказать благодеяние.
А в сторонке за клубами располагались еще и пивные — «Бидлз» в Мейденхеде, «Сладкоежка» в Брее, «Досужий час» — в одном месте, «Козлик» — в другом, «Бубенчик» — в третьем, все с посеребренными решетками и среброголовыми пианистами и среброголовыми леди у стойки бара. В одном из них мистера Маспоула официант, которого тот оскорбил, обозвал проклятым спекулянтом. Но Пим вылез с какой-то забавной шуткой и тем разрядил атмосферу и предотвратил драку. Какая это была шутка, я уж не помню, зато помню, что при мистере Маспоуле был в тот вечер медный кастет, который он частенько прихватывал на скачки, а однажды показал мне, и помню, что звали официанта Билли Крафт и что я был у него дома где-то на окраине Слоу, где он познакомил меня со своей замухрышкой-женой и детьми. Пим хорошо провел с ними время и ночевал на жесткой тахте, укрытый ворохом пледов и шерстяных одеял. А пятнадцать лет спустя на совещании в Главном управлении кто вдруг вынырнул из толпы как не тот самый Билли Крафт, превратившийся в главу сыскной службы? «Я решил, лучше уж их выслеживать, чем кормить, — с застенчивой улыбкой пояснил он, когда сердечно тряс мне руку. — Папашу вашего обидеть я не хочу, конечно, великий он был человек». Как оказалось, неучтивость Маспоула была заглажена не только благодаря стараниям одного Пима. Рик послал Крафту ящик шампанского и дюжину нейлоновых чулок для жены.
После пивных наступал черед рассветной экскурсии на Ковент-Гарден, где мы подкреплялись яичницей с ветчиной перед поездкой на скорости сто миль в час к нашим конюшням, где жокеи облачались в бриджи и форменные шапочки, становясь рыцарями-тамплиерами, которыми они всегда и были в воображении Пима. Они скакали верхом на «недотепах» по покрытым инеем и усеянным сосновыми иглами аллеям, а услужливому воображению казалось, что устремляются они куда-то вверх, в самое небо, чтобы выиграть там чемпионат Британии, навсегда и бесповоротно.
Сон? Одну ночь я помню хорошо. Мы ехали в Торки на приятный уик-энд в «Империале», где Рик устроил незаконную игру в железку в номере люкс с окнами на море, и, должно быть, это был один из тех дней, когда мистер Кадлав попросил расчет, потому что очутились мы вдруг на залитом лунным светом поле, так как замороченный делами Рик заблудился и потерял дорогу. Растянувшись бок о бок на крыше «бентли», отец и сын подставили лица лунным лучам.
— У тебя все в порядке? — спросил Пим, подразумевая разорение и преддверие тюрьмы.
Рик крепко сжал руку Пима.
— Сынок, когда ты рядом, а Господь Бог наверху среди звезд, а под нами наш «бентли», я в порядке, как никто другой!
И он говорил истинную правду и самым счастливым днем своей жизни готовился назвать тот день, когда Пим, при полном параде, в костюме лорда главного судьи и по ту сторону решетки, будет оглашать приговоры в Олд-Бейли, приговоры, подобные тому, который выслушал однажды и сам Рик и о котором он так не любил вспоминать.
— Папа, — проговорил Пим и осекся.
— Что, сынок? Поделись со своим стариком!
— Я хочу только сказать… если ты не можешь уплатить вперед за первый семестр пансиона, то ничего страшного. То есть я тогда перешел бы в школу, куда ходят каждый день. Я просто подумал, что надо же мне поступать куда-то.
— И это все, что ты мне собирался сказать?
— Нет, правда, это ведь большого значения не имеет…
— Ты читал мои письма?
— Нет, конечно, нет!
— Ты в чем-нибудь испытывал нужду? Когда-нибудь в жизни испытывал?
— Нет, никогда.
— Ну а если так… — Рик так крепко обнял Пима, что чуть не сломал ему шею.
* * *— Откуда же пришли деньги, Сид? — спрашиваю я вновь и вновь. — И почему они кончились?
Даже теперь, в дни моей неизменной и абсолютной честности с самим собой, я стремлюсь найти гибельный источник, питавший этот сомнительный период, пусть источником этим и было единичное преступление, в подтверждение слов Бальзака, сказавшего когда-то, что за каждым состоянием прячется преступление Но Сид не годится в беспристрастные хроникеры. Ясные глаза его застилает дымка, на птичьем сморщенном личике начинает блуждать улыбка, и он отхлебывает из стаканчика. В глубине души, хоть он никогда не говорит об этом, он считает Рика чем-то наподобие прихотливо вьющейся реки, нрав которой можно понять лишь настолько, насколько это дозволяет нам судьба.
— Самым грандиозным нашим делом было дело с Доббси, — говорит Сид. — Не скажу, Пострел, что не было других, были, да еще какие. Планов было множество, и некоторые очень хитроумные, фантастически хитроумные! Но с Доббси — это превышало все.
Сид имел тягу к грандиозному. Как все игроки, он жил ради этого и до сих пор сохранил в себе эту страсть. И в тот вечер он рассказал мне историю с Доббси, время от времени прикладываясь к стаканчику, наполнявшемуся вновь и вновь, рассказал, хоть темная подоплека этой истории так и осталась до конца не совсем ясной.
— Война еще не кончилась, Пострел, — начинает Сид, когда Мег принесла нам еще пирога и подбросила дров в камин, — но с Божьей помощью союзники уже начали одерживать одну победу за другой, а папаша твой уже принялся искать новые возможности применить свой талант, о котором все мы были уже наслышаны, и наслышаны с полным основанием. К 1945 году игру на нехватке того или другого нельзя было счесть делом долговечным. Скажем прямо, Пострел, нехватки эти становились очень уж ненадежными. Победа была не за горами, а с ее приходом шоколад, нейлоновые чулки, сухофрукты и бензин должны были в один прекрасный день хлынуть на рынок. Предстоял, — так говорил мне Сид, — период восстановления, и, рассуждая об этом, папаша твой заливался соловьем, и голос его еще и сейчас у меня в памяти. И как всякий честный патриот, папа, а ведь он был человеком редкостного ума, метил извлечь из этого кое-какую выгоду для себя, но для этого ему требовалась точка опоры, потому что даже Рик не был в состоянии окрутить британский рынок недвижимости, не имея ни единого пенни начального капитала.
И совершенно случайно, по словам Сида, такой точкой опоры явилось неожиданное содействие сестры мистера Маспоула Флоры. «Ну уж Флору-то ты должен помнить!» Разумеется, я помнил Флору. Флора была отличной девчонкой и любимицей жокеев, которых восхищала ее выдающаяся грудь и выдающаяся щедрость, с какой она распоряжалась этим сокровищем. Но истинной ее привязанностью, как напомнил мне Сид, был некий Доббс, правительственный чиновник. И однажды в Эскоте за стаканчиком — папа твой, Пострел, при этом не присутствовал, он вел деловые переговоры — Флора ни с того ни с сего роняет, что Доббси вообще по профессии архитектор и что это помогло ему получить его теперешний важный пост. «Что же это за важный пост такой?» — вежливо осведомляются «придворные». Флора мнется. Длинные слова — не ее стихия. «Оценка и назначение компенсации», — говорит Флора, произнося слова так, что видно: значение этих слов ей не совсем понятно. «Компенсация за что, милочка?» — расспрашивают «придворные», навостряя уши, потому что от компенсации еще никто не умер и это вещь не вредная. «За ущерб, причиненный бомбардировкой», — отвечает Флора, поглядывая вокруг сердито и неуверенно.
