Василий Ардаматский - Сатурн почти не виден
— Про то и говорю, — угрюмо пробурчал Марков. — Ни у одного из нас нет опыта в таких делах.
— В таких и не надо, — рассмеялся Старков. — Ну вот… А кого мы с вами против этих академиков выставляем? Скажем, в вашей группе. Рудин — парень из потомственной рабочей семьи. Кравцов — всего семь лет назад пас скот в колхозе. Тот же Бабакин: вся его академия — это завод, комсомол и армия.
— Именно, — иронически подтвердил Марков.
— Но есть, Михаил Степанович, одно но… — Старков весело посмотрел на Маркова. — Все они коммунисты!
Довольно долго они ехали молча, думая каждый о своем. У железнодорожного переезда пришлось остановиться и ждать, пока пройдет поезд.
Марков вздохнул.
— А все ж не думал я, идя в органы, что мне приведется такое. Вы понимаете, это страх не за себя.
— Увы, Михаил Степанович, положение у нас с вами безвыходное, — сухо, без тени улыбки сказал Старков. — Назвались чекистами — полезай в опасные и нелегкие дела. Но все на нашей грешной планете, в том числе и самое необыкновеннейшее, свершают люди. Обычные люди. — Старков помолчал. — Шутка сказать, была громадная темная, как тайга, Россия с царем-батюшкой во главе. А на ее месте возникло светлое государство социализма. И сделали это мы. Между прочим, как раз батька нашего Кравцова брал Зимний. И был тогда совсем неграмотным солдатом. А ваш отец что делал, когда была революция? То-то! Ну хватит об этом, Степаныч. Обнаружил нервы? Тоже хорошо. Теперь вы знаете, где они, и можете ими управлять…
Машина мчалась по шоссе, которое было, как прямая просека в лесу. Старков уменьшил скорость и посмотрел на спидометр.
— Где-то здесь…
Они проехали еще немного и увидели стоящего на шоссе офицера, который делал им знак остановиться.
— Сворачивать? — спросил у него Старков.
— Дальше не проехать, — ответил офицер. — Поставьте машину на обочину. Идти шагов триста, не больше.
Они вошли в лес, и сразу их обступила спокойная тишина, в лицо пахнули пряные ароматы горячего летнего дня. Марков невольно замедлил шаг. А Старков, будто не замечая ничего вокруг, шел рядом с офицером своим обычным размашистым легким шагом. Они говорили о деле.
— Не сопротивлялся? — спросил Старков, отстраняя свисавшую на пути ветку.
— Нет. — Офицер засмеялся. — Его ведь первая девчонка обнаружила и подняла такой крик, что люди сбежались со всех сторон. А пистолет он даже не вынул. Удивительно, как люди его не прикончили! Мы в самый раз прибыли.
— Вам бы пораньше девчонки надо, — ворчливо сказал Старков. — Где его сбросили?
— Да тут же.
— А почему он отсюда не ушел?
— Говорит, решил ждать темноты. Сбросили-то его на самом рассвете.
— Парашют, снаряжение нашли?
— Он все зарыл и сам показал где.
— Имя девочки записали?
— Катя Лагутина. Дочка путевого обходчика. Она здесь…
— Я вижу, здесь целый митинг, — недовольно сказал Старков.
Они вышли на лесную поляну, на которой толпились не менее сотни людей. Были тут и мужчины, и женщины, и, конечно, вездесущие ребятишки. Люди сгрудились вокруг парня в красноармейской форме, понуро сидевшего на гнилом пне. Рядом с ним на лугу лежали скомканный парашют и нераспечатанный грузовой контейнер.
— Здравствуйте, товарищи! — громко сказал Старков, подходя к толпе.
Отвечая Старкову, люди расступились.
— Кто из вас принимал участие в задержании парашютиста?
Ребятишки вытолкнули вперед девчушку лет четырнадцати. Босоногая, курносая, с растрепанными рыжими волосами, она исподлобья смотрела на Старкова. Вперед вышли еще три человека: пожилой мужчина в парусиновом мятом пиджаке, женщина с маленькой корзиночкой земляники и круглолицый, багряно-румяный юноша в тюбетейке на крупной бритой голове.
— Спасибо, товарищи, — сказал Старков, внимательно вглядываясь в их лица. Он остановил взгляд на Кате Лагутиной и увидел, что на правой щеке у нее за
сохшая царапина. — Это он тебя?
Катя фыркнула, тряхнула кудлатой головой.
— Ничего, я ему тоже… — она прикрыла царапину ладонью.
— А он же мог тебя из пистолета?
— Пусть бы попробовал!
Старков рассмеялся и оглянулся на Маркова.
— Вон ты какая!
— Такая уж…
— Молодец, Катя! Спасибо тебе огромное.
— Не за что… — девчушка презрительно посмотрела на парашютиста. — Лезут, гады…
Старков приказал офицеру записать со слов тех, кто задержал лазутчика, как все это было, а остальных попросил разойтись.
— Нам надо работать, товарищи…
Люди не очень охотно стали расходиться. Старков подошел вплотную к парашютисту:
— Ну, герой Гитлера, назовись.
Подняв голову, парень с тупым страхом смотрел на Старкова и молчал.
— Фамилия? Имя? — повысил голос Старков.
— Куницкий, — негромко и хрипло ответил парашютист.
— Яснее, громче. Парашютист прокашлялся:
— Куницкий Петр.
— Где в плен сдавался?
— Нигде не сдавался. Освобожденный я.
— Что значит освобожденный?
— Сидел в минской тюрьме. Немцы освободили.
— За что сидел?
— По тридцать пятой. Старков переглянулся с Марковым.
— Академические кадры, ничего не скажешь. Что собирался здесь делать?
— Ничего не собирался. Думал, как сяду, дам деру куда подальше. В Сибирь, к примеру.
— Тебя обучали?
— Две недели и пять дней.
— Где?
— В спецшколе…
— Они, — тихо сказал Старков Маркову.
Он приказал офицеру доставить пойманного в Наркомат госбезопасности и кивнул Маркову.
— Поехали домой.
Шагая по лесу, Старков улыбался и посматривал на
Маркова.
— Ну как у нас с нервами?
— По крайней мере знаю, где они находятся, — отшутился Марков.
Старков остановился.
— Знаете, о чем я думаю? Ваша группа будет действовать там в благоприятнейших условиях. Да, да, Михаил Степанович, в благоприятнейших. Вспомните того первого, которого привез Петросян. Немец, не то что этот уголовник. На сколько у него спеси хватило? Ровно на сутки. А потом как он лебезил, как покорно ползал на брюхе, как поносил всю свою епархию! Ведь его же уверили, что война с Россией — веселая про
гулка. И академики Канариса тоже развращены успехами. После легких добыч в Европе у них должна быть очень опасная для господина Канариса самоуверенность и наглость. Вы только подумайте, они вот на этого типа, на тридцатипятника, возлагали задачу подорвать наш тыл! Наглецы! А тут Катя… — Старков посмеялся. — Одна Катя. И сюжету конец.
Они вышли к машине и остановились, любуясь зеленым коридором шоссе, по краям которого крутым водопадом рушился солнечный свет.
— И между тем — война… — тихо сказал Старков и вздохнул. — Садитесь, Степаныч. Надо ехать, война не ждет…
Машина развернулась и помчалась к Москве.
Глава 2
Самолет, на борту которого находился Бабакин, взлетел с Центрального аэродрома и, не делая традиционного круга, взял курс точно на запад. Бабакин был втиснут в кабину стрелка-радиста, вдвоем они не могли даже присесть, стояли, чуть подогнув колени, дыша в лицо друг другу. Стоило Бабакину чуть шевельнуться, он бился головой о пулеметную турель. Стрелок нервно оглядывал небо и потом со злостью смотрел на Бабакина: случись надобность, он не сможет вести огонь из-за этого бородатого.
Самолет летел низко, словно привязанный правым крылом к железной дороге. Чуть повернувшись вправо, Бабакин все время видел одно и то же — прямое двустрочие железнодорожного полотна и на нем эшелоны, эшелоны из кирпичиков вагонов. И было такое впечатление, будто эшелоны не движутся, а просто расставлены по всей дороге с небольшими промежутками. А вверху было блекло-голубое знойное небо. Впереди висело предзакатное громадное солнце. По отполированной руками стрелке пулеметной турели скользил нестерпимо яркий солнечный блик.
Стрелок резко дернулся, закрутил головой. Самолет в это время как-то боком взмыл от земли, у Бабакина перехватило дыхание, и вдруг он близко-близко увидел внизу жуткую картину разгромленного эшелона: несколько вагонов были опрокинуты и горели, паровоз лежал на боку и вокруг него, точно молочная лужа, растекался пар. В стороне от поезда бежали люди. Бабакин понял: это случилось только что. Он глянул на стрелка, а тот в это время, до белизны закусив губу, бешеными глазами смотрел вверх. Бабакин тоже посмотрел туда: в голубом небе три самолета с черными крестами на крыльях один за другим пикировали к земле. Он ясно увидел, как из-под брюха первого самолета отделились и точно растаяли в воздухе черные сигары. Взрывов бомб он не видел и не слышал. Эшелон был уже где-то позади.
Теперь внизу был лес, над которым они летели так низко, что Бабакин видел качающиеся верхушки деревьев. Его начало подташнивать. Чтобы отвлечься, он стал думать о деле, которое ждало его там, впереди. Еще раз мысленно он повторял версию своей* выдуманной судьбы. Но на этот раз привычное повторение легенды происходило по-иному: почему-то сознание все время рядом с выдуманным ставило то, что было в его реальной жизни. И так это выдуманное не сходилось с настоящим, что Бабакин вдруг со страхом подумал, что уверенно жить с этой выдуманной биографией он не сможет и сорвется… Подносчик на лесозаводе. Сослан на Колыму. Работал сторожем в леспромхозе. Унаследовал дом с садом и огородом. А теперь будет заниматься частной торговлей в оккупированном немцами городе. Сплошная муть. А на самом деле его жизнь — простая, ясная: завод, комсомол, армия, учеба… По неисповедимому движению памяти вдруг перед его мысленным взором возникало давнее-давнее — ночевка на жигулевских скалах, высоко над Волгой. Это было в туристском походе в студенческие времена. Давно это было, а припомнилось так ясно, будто было это вчера. В каменной пещере бушует костер. Они сидят поодаль на обомшелых валунах, и кто-то заводит разговор о том, что, может быть, у этой самой пещеры вот так же сидели у костра, поджидая купеческие корабли, лихие волжские разбойнички. Генька Сугробов сказал с печальной миной: «Все погубила цивилизация. Даже разбойничков». А Таня Зиборова рассмеялась и сказала: «Да поглядите вы на себя, разве из вас получились бы разбойники? Да у вас храбрости хватает только на то, чтобы, не готовясь, идти сдавать диамат…»
