Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж
Чтобы сэкономить время, я сама взялась передать это письмо шефу полиции. Я была в таком возбужденном состоянии, что ни минуты не могла сидеть сложа руки; теперь от меня зависело поскорей добиться разговора с Ивором.
Шеф полиции оказался очень вежливым, учтивым человеком. От него я тут же получила письменное распоряжение начальнику следственной тюрьмы, в которой содержался Ивор; оно обеспечивало мне, как «американской журналистке» пятиминутное «интервью» с заключенным. Но, к сожалению, я должна была отказаться от надежды переговорить с моим другом наедине: тюремный страж, знающий английский язык, должен был присутствовать при нашей беседе…
Все это хлопотливое предприятие я проделала без малейшего колебания, не тревожась о том, что подумает обо мне Ивор, когда я окажусь лицом к лицу с ним при таких необычных обстоятельствах. Ведь теперь мы уже не были с ним даже простыми друзьями!
…Какой-то лихорадочный озноб – вроде приступа боязни – охватил меня, когда я сидела, ожидая, в маленьком, сыром каземате с голыми стенами, где спертый воздух был пропитан отвратительным запахом карболки или креозота. Гнетущая тишина давила мне на нервы. Моя голова кружилась, а сердце билось очень сильно…
Наконец, я услыхала шаги за дверью, затем скрип отодвигаемой тяжелой решетки и лязганье отпираемого замка. Дверь открылась, за ней стоял Ивор между двумя стражниками в голубых французских мундирах. Один из них вошел вместе с ним в приемный каземат, а другой остановился у двери, – и в ту же секунду я позабыла об их существовании: мои глаза встретились с глазами Ивора.
Я вскочила со скамьи, на которой сидела, и стала быстро говорить, говорить, спотыкаясь и сбиваясь, едва понимая, что говорю. Все слова, заготовленные для встречи с ним, вылетели из моей головы; мне прежде всего хотелось дать ему понять, что пришла я не с упреками, а с горячим желанием помочь, чем только могу…
– Мы все страшно огорчены, мистер Дандес, – лепетала я. – Я не знаю, был ли уже здесь дядя Эрик… т. е. лорд Маунтстюарт, – но он сейчас делает все возможное, чтобы рассеять это тягостное недоразумение. Тетя Лилиан тоже ужасно расстроена. Мы задержались в Париже по случаю… по случаю этого дела. Так что, как видите, ваши друзья не забывают вас… а я – мы ведь давние друзья, не правда ли? – я решила сделать попытку увидеться с вами… ободрить вас и сказать, что все мы уверены в благополучном исходе…
Я говорила торопливо, вначале не смея поднять на него глаза и делая вид, что разглаживаю складки на моих длинных перчатках. Мои глаза были полны слез, и я боялась, что эти слезы предательски брызнут мне на щеки, если я шевельну ресницами.
Я любила Ивора сейчас сильней, чем всегда, и чувствовала, что могу простить ему все на свете, если он скажет, что тоже любит меня… меня, а не ту, другую.
– Тысячу раз благодарен вам, Диана, благодарен больше, чем могу выразить! – сказал он. Его прекрасный бархатный голос, который когда-то, при нашем первом знакомстве, пленил меня, сейчас слегка дрожал, хотя с виду он был спокоен.
– Увидеть вас, – продолжал он, – для меня лучшее утешение в беде. Это придает мне бодрость, силу, мужество. Ведь вы не пришли бы, если б не доверяли мне и не верили в мою невиновность, правда?
– Ну, конечно, я… мы верим, что вы ни в чем не виновны, – запинаясь, ответила я.
– И доверяете мне по-прежнему?
– О, давайте не будем говорить об этом. Какое это сейчас имеет значение?
– Для меня это имеет самое большое значение, – больше, чем что-либо другое в мире. Если б вы только могли сказать, что не утратили веру в меня! Скажите, Диана!
– Попытаюсь… если это доставит вам облегчение.
– Не чувствуя в душе? – грустно улыбнулся он. – Впрочем, это все же лучше, чем ничего. Еще раз благодарю вас. В конечном счете, не беспокойтесь за меня, раньше или позже все будет в порядке. Хотя, конечно, мне придется пережить кое-какие неприятности…
– Неприятности? – откликнулась я. – Дай Бог, чтобы не хуже!
– Не думаю, – с напускной бодростью сказал он. – У меня будет прекрасный адвокат, и все дело окажется огромным мыльным пузырем, вопреки всем уликам, собранным против меня.
– Не можем ли мы что-либо сделать, чтобы убедить других дать показания в вашу пользу? – спросила я, надеясь: он поймет, что я имею в виду только одну «другую» – Максину де Рензи.
По его лицу было заметно, что он понял намек. Лицо было очень печальным, но неожиданно глаза его блеснули.
– Есть одна вещь, которую вы могли бы сделать для меня… вы и никто другой, – нерешительно сказал он. – Но я не имею права просить вас.
– Скажите, я даю вам это право! – умоляюще произнесла я.
– Спасибо, дорогая Диана. Поверьте, я не хотел бы говорить вам об этом, если б от этого не зависело нечто большее, чем моя жизнь…
Он замялся. И пока я гадала в уме, что он хочет сказать, он вдруг подался ко мне вперед и вполголоса быстро произнес несколько фраз по-испански…
Он знал, что этот язык мне хорошо знаком; южная Калифорния, где я провела детство, когда-то принадлежала Мексике, а для мексиканцев (даже после того, как Соединенные Штаты завладели этой областью) – испанский язык до сих пор остается родным; и в нашей семье частенько говорили на этом языке. В Лондоне я иногда рассказывала Ивору об испанских обычаях, традициях, обрядах, которые наблюдала в Калифорнии, а на самодеятельных любительских концертах пела под гитару испанские песни – яркие, зажигающие, полные неги и знойного темперамента.
А сам Ивор, готовясь к дипломатической карьере, изучал европейские языки в специальном колледже. Смеясь, он называл меня сеньоритой-репетиторшей, потому что я обучила и его нескольким песням…
Те немногие испанские слова, которые он сейчас сказал мне, были произнесены очень быстро, и я надеялась, что кроме меня их никто не услышит. Но тюремный надзиратель в голубой униформе тотчас подбежал к нам с недоверчивым и сердитым видом.
– Молчать! – почти выкрикнул он Ивору. И, повернувшись ко мне, резко спросил:
– На каком языке он говорил?
– На испанском, – ответила я. – Он только пожелал мне здоровья и попрощался со мной. Мы с ним друзья, но между нами одно время была размолвка… а теперь все уладилось, и он захотел сказать мне на прощанье несколько ласковых слов. Неужели нельзя?
– Все равно, это запрещено! – повторил стражник упрямо. – И хотя разрешенные вам пять минут еще не прошли, арестант должен немедленно отправиться обратно в камеру. Я напишу на него рапорт и накажу за нарушение тюремного устава!
И он приказал Ивору «очистить» приемную комнату таким тоном, который показался мне звериным рычанием. Честное слово я была готова убить его и разогнать всю парижскую полицию. Слышать, как грубый, наглый тюремщик осмеливается кричать на человека лишь потому, что тот беспомощен и не смеет даже возразить ему, – о, эта сцена была невыносима!
Что касается Ивора, он сказал мне только «до свидания», а в дверях оглянулся, еще раз печально улыбнулся мне и вышел с высоко поднятой головой. Дверь за ним захлопнулась, послышались лязганье замка и грохот задвигаемой решетки. И снова гнетущая тишина.
Но мне почудилось – своей последней улыбкой он хотел сказать: «Я знаю, ты не покинешь меня!»
Глава 20. Диана идет на смертельный риск
Я действительно не собиралась покидать Ивора в беде. Наше короткое свидание почему-то укрепило во мне уверенность, что я могу доверять ему по-прежнему, что со временем все разъяснится и наши невзгоды развеются как дым.
Я только молила Бога ниспослать мне силу и смелость, чтобы удачно выполнить поручение Ивора. Он был прав – поручение это было очень трудным и рискованным. Недаром он подчеркнул, что не стал бы обращаться ко мне за помощью, если б это не было вызвано чем-то более серьезным, чем его жизнь.
Слова, которые он произнес по-испански вполголоса – почти шепотом – были следующие: «Пойдите одна в комнату, где произошло убийство. На балконе за окном – ящик с цветами, под ними футляр. Отнесите его Максине. Дорога каждая минута»…
Можно было подумать, что и сейчас он заботится только о ней, о Максине де Рензи, и я – именно я! – должна помогать ему и ей. Но даже это не поколебало моей уверенности в Иворе: сердце снова подсказало мне, что их связывает не любовь, а какое-то таинственное общее дело. А если даже и любовь – я все равно не отступлюсь, сделаю для них все, что в моих силах. Ведь для Ивора это «важнее жизни», и моя гордость не должна чувствовать себя уязвленной. Пусть даже в страшном доме, куда он посылает, меня ждет смерть или нечто худшее, чем смерть, – я обязана пойти туда!
Моей первой мыслью было отправиться туда немедленно. Но шел уже восьмой час вечера, скоро будет темно, и, хотя Ивор сказал: «Дорога каждая минута», – я побоялась сгоряча испортить все дело. Благоразумие взяло верх над порывом, я поняла: чтобы обеспечить успех, необходимо хорошенько продумать план действий.
