Юрий Дольд-Михайлик - Гроза на Шпрее
Под плечом раненого появилось розовое пятно. Оно медленно расплывалось, становилось все краснее, и молодому солдату казалось, будто сырой песок высасывает из человека остатки жизни. Когда пятно коснулось сапога солдата, он испуганно отпрянул, чуть не сбив с ног сержанта, который прибежал, услышав выстрел.
— Какого дьявола стрелял? Зачем стрелял? — кричал он, бешено жестикулируя. Пилотка с красной звездочкой сбилась набекрень, черные глаза гневно блестели.
— Так удирал же… я думал…
— Думал, думал… Инструкции не знаешь? Когда тебе стрелять положено, не знаешь? Теперь будешь отвечать!
Сержант перевернул незнакомца на спину. Тот тихонько застонал.
— Давай плащ-палатку!
Солдат сбросил плащ-палатку и расстелил ее на земле. Осторожно уложив раненого, солдат и сержант понесли его к небольшому домику, что стоял рядом с железнодорожной станцией; там размещался взвод охраны военных складов.
На крыльце домика стоял лейтенант и наблюдал за разгрузкой эшелона. Подъемный кран осторожно подхватывал большие, занимавшие всю длину платформ деревянные контейнеры, и так же осторожно опускал их на землю. Потом трактор, сердито урча и отфыркиваясь фиолетовым дымом, оттаскивал их к железнодорожной колее, где люди в зеленых комбинезонах открывали контейнеры, обнажая серебристые фюзеляжи разобранных самолетов. Крылья, киль и стабилизатор грузили на тягачи, а фюзеляж ставили на колеса — «фальшивые шасси» — и длинным металлическим тросом прикрепляли к машинам, которые отбуксировывали их по шоссе к аэродрому.
Звуки выстрелов насторожили лейтенанта, и теперь, заметив приближавшуюся к нему группу, он сбежал с крыльца и бросился навстречу.
— Что случилось?
— Петров немца подстрелил, товарищ лейтенант!
— Я хотел только…
— Потом… потом… Несите в помещение и сделайте перевязку!
Раненого внесли в комнату и уложили на диван. Сержант вынул из аптечки медикаменты, снял с незнакомца окровавленный пиджак и сорочку, стал накладывать повязку.
— Ну, Петров, рассказывайте, что произошло!
Солдат вздрогнул, отвел взгляд от раненого и, переступая с ноги на ногу, запинаясь, стал объяснять:
— Я стоял на четвертом посту, товарищ лейтенант… Ну, и… охранял площадку с самолетами на северной стороне. А тут этот немец… Вышел из-за пакгауза, стоит и смотрит… Я хотел отогнать его, но мне вдруг показалось, что у него в руке белеет то ли блокнот, то ли тетрадь… И будто немец записывает что-то… Тогда я решил задержать его. Гляжу в сторону, а сам к нему иду… Когда между нами осталось метров двадцать, я наставил автомат и крикнул: «Ни с места!» А он шмыг за пакгауз… Я за ним… Выскочил из-за угла, гляжу, а он к лесу направляется. Тогда я выстрелил в воздух и крикнул: «Стой»! Немец побежал, я за ним… Вдруг я споткнулся и случайно нажал курок… Ну, и… он упал…
Лейтенант зло глядел на солдата. Совсем недавно он схлопотал выговор за этого парнишку, что стоит перед ним. У того заржавел автомат, а кому попало? Командиру взвода. Говорят, плохо воспитываете! А сейчас, он это чувствует, надвигается новая беда. ЧП — чрезвычайное происшествие. Немец, конечно, не шпион, а обыкновенный прохожий, из тех, кто любит поглазеть на все новое. Ведь за пакгаузом проходит дорога, и местные жители часто с удивлением поглядывают на странные самолеты, у которых вместо обычного винта — дырка. Часовым не раз и не два приходилось отваживать непрошеных зрителей, а этот, поглядите на него, — стрелять вздумал! Теперь начнется: многочисленные комиссии, расследования… И в конце концов придут к выводу, что виноват опять же он, командир взвода.
— Эх, Петров, Петров! Заварили вы кашу…
— Если он честный человек, зачем же удирал?
«А может, он и впрямь шпион? Ведь прибыла новая техника, и врагов она, безусловно, должна интересовать…»
— Говорите, он что-то записывал? Сержант, обыщите задержанного!
Сержант осторожно вытащил из карманов раненого все, что там было: свидетельство на имя Ганса Рихтера, выданное полицией города Эберсвальда, немного денег, дешевенький кожаный портсигар с двумя сигаретами и одним "бычком", газету и носовой платок. Ни блокнота, ни записной книжки, ни карандаша, ни ручки, которой он мог что-то записывать, не было. Лейтенант смотрел на это нехитрое имущество, и лицо его все больше хмурилось.
— Вот что, Петров… пойдите и внимательно обыщите всю дорогу от пакгауза до того места, где упал этот тип… Возможно, он бросил блокнот, когда убегал… Если, конечно он был, этот блокнот.
— Слушаю, товарищ лейтенант! — солдат быстро выскочил из комнаты.
— Кто сейчас на четвертом посту?
— Я пока поставил Чумаченко, товарищ лейтенант! А немец плох. Потерял много крови, доктор нужен, — сказал сержант.
С дивана донесся стон, раненый открыл глаза, попробовал приподняться, но от слабости снова упал на спину.
— Лежите! Лежите! — лейтенант подошел к нему.
Выглядел раненый действительно плохо: повязка намокла от крови, на бледном лице испуганно бегали лихорадочно блестевшие глаза. Старательно подбирая немецкие слова, лейтенант спросил:
— Что вы делали возле пакгауза?
Раненый взглядом обвел комнату, глаза его на миг задержались на вынутых их кармана вещах, кучкой громоздившихся на столе, и он с усилием ответил:
— Смотрел… Я не знал, что нельзя… Интересные самолеты… Я таких раньше не видел.
— Почему вы побежали, когда вас окликнул часовой?
— Я думал, он приказал мне быстрее проходить… Вот я и поторопился… А когда над головой просвистели пули, просто испугался… Обидно умирать теперь, когда война кончилась…
— По документам вы из Эберсвальда. Что вы делали в этом городке?
— Разыскивал сестру… Мне сказали, что кто-то видел ее тут… Война разбросала множество семей, в том числе и мою… Сестру я не нашел. — Раненый говорил с трудом. Паузы между фразами все удлинялись. Дышал от трудно и часто. Устав от разговора, снова закрыл глаза.
— Его надо отправить в госпиталь, — шепнул сержант.
— Куда ему в госпиталь? — тоже шепотом ответил лейтенант. — Восемьдесят километров. Пока соберутся, пришлют машину, он уже окочурится.
— А если в санчасть к авиаторам?
— Тоже не близко. Видите, в каком он состоянии? — Лейтенант замолчал и вопросительно поглядел на Петрова, который в этот момент вошел в комнату. — Нашли что-нибудь? — спросил он нетерпеливо.
— Нет… ничего… — удрученно выдавил солдат, после неудачных поисков чувствуя себя еще более виноватым.
— Так я и знал! Эх, Петров, Петров, будет у нас теперь хлопот полон рот. Можете идти, сейчас не до вас… А вы, сержант, позвоните в местную больницу, вызовите «Скорую помощь». Скажете: несчастный случай.
Сержант пальцем поманил лейтенанта в дальний угол и тихо спросил:
— Охрана нужна, если повезут в больницу?
— Какого черта его охранять? — лейтенант выругался сквозь зубы. — Самый что ни на есть обычнейший немец.
Он снова подошел к раненому и спросил:
— Когда вы стояли у пакгауза, у вас было что-то в руках?
Немец открыл глаза и явно с усилием проговорил:
— Нет… ничего… Хотя, может, носовой платок… У меня насморк…
Лейтенант подошел к окну. Теперь туман плотно обволакивал все вокруг, растворив в себе даже контуры близлежащих строений. И только оголенная мокрая ветка, дрожавшая у стекла, четко вырисовывалась на грязновато-белом фоне.
«Конечно, обычный носовой платок издали мог показаться тетрадью или блокнотом. В такую погоду различить трудно… Препротивная история!» — думал лейтенант, вглядываясь в туманную мглу.
Минут через десять приехала «Скорая помощь». Врач осмотрел раненого, сокрушенно покачал головой:
— Госпитализация! Немедленная госпитализация, — коротко, но очень решительно бросил он.
— А выдержит ли больной дальнюю дорогу до госпиталя?
— Это зависит от многих причин. Впрочем, лучше не рисковать. Если не возражаете, я могу положить его в нашу больницу. У нас, правда, все забито до отказа, но одно местечко выкроим.
— Тогда везите к себе. О состоянии здоровья позвоните мне вот по этому телефону. — Командир протянул врачу листок бумаги.
Раненого забрали. Теперь о происшествии можно было докладывать начальству. Лейтенант прошелся по комнате, исподлобья поглядывая на телефонный аппарат, поблескивавший черным эбонитом. Неохотно приблизился к нему, протянул, было, руку к трубке, но передумал: «Еще успею. Нахлобучка все равно от меня не уйдет». Потом присел к столу, недовольно покосился на вещи раненого — забыл передать санитару — и принялся писать рапорт. Время от времени его отвлекали текущие дела, и когда рапорт наконец был готов, день уже клонился к вечеру. Еще раз сердито глянул на телефон, словно тот был причиной беды, лейтенант тяжело вздохнул, снял трубку и попросил соединить его с соседним городом, где размещался штаб части. Городской телефон был занят. Через несколько минут лейтенант позвонил еще. Снова занято. Он развернул газету, взятую у немца, и, откинувшись на спинку стула, стал просматривать информацию. Немецкий язык он знал скверно; отдельные слова, а иногда и целые фразы были ему непонятны, но общий смысл он улавливал. Просмотрев несколько статей, он свернул газету и на последней странице заметил полурешенный кроссворд. «Любопытно, сумею ли я с моим знанием языка отгадать хоть несколько слов?» — подумал лейтенант, вынимая карандаш из кармана кителя. Но рука его так и замерла в воздухе.
