Норман Мейлер - Призрак Проститутки
Мистер Монтегю расстался со школой за шесть лет до того, как я в нее поступил, и потому я понятия не имел об удобной диалектике его представлений. В нас же внедряли сильными дозами заповеди, проповедуемые учителями, которые сами жили согласно тому, как они эти заповеди понимали. Так что лицемерие тоже процветало в Сент-Мэттьюз. Истины, звучавшие с кафедры, были нам не по плечу. Ведь помощник капеллана, пробудивший от спячки мои юношеские железы, был учеником Хью Тремонта Монтегю, скалолазом, хотя, как я слышал, и не очень хорошим.
А скалолазание было объективным проявлением добродетелей — иными словами, в нем сливались Истина и Мужество. Я это скоро обнаружил. В тот вечер летом 1949 года, когда Хью Монтегю впервые приехал в Крепость, ему было тридцать пять лет, а мне — семнадцать, и, как я и ожидал, выглядел он наполовину как британский офицер, прямой и с усиками, а наполовину как англиканский священник с очками в стальной оправе и высоким лбом. Скажу так: ему можно было бы дать лет сорок пять, но таким он оставался еще двадцать лет, до самого своего трагического падения.
Здороваясь с ним за руку, я сразу понял, почему для мистера Монтегю Христос — это Истина, а не Любовь. Моя рука при рукопожатии словно попала в тиски с плотными резиновыми подушечками, какие на них надевают, чтобы не повредить хрупкий предмет. «Небеса да помогут мне, — подумал я, — этот человек — настоящий мерзопакостник».
И насколько точным оказалось мое чутье! Десятилетия спустя, в период моего брака с Киттредж, я узнал сокровенные тайны молодого Хью Проститутки, которые он выдавал ей одну за другой в доказательство своей любви! Он действительно оказался мерзопакостником, и притом наихудшего сорта. Сидевший в Хью дьявол порождал у него желание бурить молодые колодцы. Среди его учеников не было ни одного хорошенького мальчика, которого ему не хотелось бы испоганить. По словам Киттредж, он никогда этого не допускал — во всяком случае, если говорил правду, что всегда было проблематично, но он признался, что до встречи с ней — на протяжении обучения в Гарварде и потом, когда он преподавал в Сент-Мэттьюз, — это было его ежедневной мукой, он так терзался, что даже скрипел зубами во сне. Он и священником-то не стал потому, что боялся, как бы это влечение однажды не взяло над ним верх, а это означало бы нарушение клятвы, данной Церкви. Соответственно он держал в узде свою сексуальную энергию. И в тот раз, когда меня ему представили и он взял мою руку в свои ладони и посмотрел мне в глаза, он был силой, а я ее приемником, — он был безупречен как сталь, а я оказался гнилушкой.
Помню, как отец, который был фунтов на сорок тяжелее Хью Тремонта Монтегю, танцевал вокруг него, представляя нас и волнуясь как бедный родственник, — этой грани личности Кэла Хаббарда я дотоле не видел. Я тогда не только понял, как много значила эта встреча для отца, но понял и то, почему потребовалось столько времени на ее устройство: надежды Кэла Хаббарда потускнели бы, если бы она не состоялась.
Я опишу нашу встречу так, будто в доме никого больше не было. На самом деле было человек семнадцать: Мэри Болланд Бейрд, Раф, Таф, кузены, отцы и матери кузенов, тетушки, дядюшки, — словом, бесчисленное множество Хаббардов собралось тогда там. Это было наше последнее лето в Крепости. Отец продавал дом Родмену Ноулзу Гардинеру, отцу Киттредж, и мы все собрались, чтобы сказать «прости» нашему летнему пристанищу. Когда нас с Хью представляли друг другу, при этом могло присутствовать человек пять, или десять, или никого. Помню только, что отец, покрутившись вокруг Монтегю и меня, вскоре ушел. Смутно помню, как потом мы спустились вниз, в кабинетик, побеседовать. А вот беседу нашу я отчетливо помню.
— Твой отец говорит, что ты теперь можешь нормально читать.
— По-моему, да.
— Отлично. Какие предметы ты изучаешь в школе Сент-Мэттьюз?
Я перечислил.
— А какие твои любимые?
— Английский, — сказал я.
— Какая книга тебе больше всего понравилась из тех, что ты прочел в этом году?
— «Портрет дамы». Она значилась в списке рекомендованной литературы, но именно она больше всего мне понравилась.
Он кивнул с кислым видом.
— Генри Джеймс — это айвовый пирог величиной с пустыню Мохаве. А жаль. Будь у него душа Хемингуэя, это был бы писатель, равный Стендалю или Толстому.
— Дассэр, — сказал я.
Какой же я был врун! Я получил пятерку за сочинение о «Портрете дамы», но оно было списано с нескольких критических статей. В прошлом году мне больше всего понравился роман «Молодые львы» Ирвина Шоу. Мне был симпатичен еврейский юноша Ной Аккерман.
— Пойдем завтра прогуляемся, — сказа Монтегю. — Твой отец хочет, чтобы я взял тебя с собой на скалы. Я слышал, среди Выдриных утесов есть надежные скалы, доступные новичку. Мы выберем приемлемый маршрут.
— Дассэр.
Я надеялся, что он подразумевает под Выдриными утесами не те скалы, какие я знал. То, что я называл Выдриными утесами, были черные скалы, стеной спускавшиеся с высоты футов восьмидесяти прямо в море. Во время прилива волны в заливе Френчмен ходили иной раз горами, и я слышал грохот черных валов, разбивавшихся о черные Выдрины утесы. Крутизна была такая, что я никогда не отваживался посмотреть с их высоты вниз.
— Я вроде никогда не занимался скалолазанием, — сказал я и тут же пожалел о сказанном.
— Завтра ты узнаешь об этом немного больше, чем сейчас.
— Дассэр.
— Твой отец попросил меня быть твоим крестным.
Я кивнул. Страх при мысли о том, что ждет меня завтра, уже повлиял на мой голос, и он звучал совсем тихо. Если мне еще раз придется сказать: «Дассэр», это выйдет как журчание в трубах на корабле.
— Должен тебе сказать, — продолжал он, — я склонен был отказаться. — Он уперся взглядом мне в пупок. — Крестным должен быть человек, пекущийся о твоей судьбе.
— Наверно, это так, — проквакал я.
— А я не люблю ни о ком печься.
Я кивнул.
— С другой стороны, я питаю к твоему отцу уважение. Никто ведь не знает, как отлично он воевал, пока не раскрыты все секреты.
— Дассэр.
Но я просиял. Совершенно неожиданно для себя я вдруг почувствовал такое счастье, услышав подтверждение отцовских достоинств, что сразу понял, каково это — гордиться своей семьей и иметь в жилах — с головы до пят — хорошую кровь.
— Когда-нибудь, — безо всяких эмоций произнес Монтегю, — постарайся сравняться с ним.
— Никогда я с ним не сравняюсь, — сказал я. — Но пытаться буду.
— Гарри, — сказал Монтегю, впервые называя меня по имени, — тебе повезло, что у тебя на плечах лежит такое бремя. Я не часто говорю подобное людям, но поскольку мы с тобой садимся в одну лодку, по крайней мере в плане личных отношений, я намерен поведать тебе, что наличие отца, вызывающего чрезмерное восхищение, куда легче вынести, чем отсутствие такового. Моего отца убили в Колорадо во время перестрелки.
— Я вам сочувствую.
— Мне было одиннадцать лет, когда это произошло. Не могу сказать, чтобы я вырос совсем без него. Он всегда присутствовал в моей жизни.
Лишь несколько лет спустя я узнал от Киттредж, что Дэвид Монтегю, отец Проститутки, был убит матерью Проститутки Имоджин однажды вечером, когда он входил в спальню. Так никогда и не выяснилось, входил ли он в дверь или же влез в окно, потеряв ключи. Слишком много крови было на полу. Либо он, смертельно раненный, прополз на животе от окна к двери, как утверждала мать Хью, либо она протащила его от двери к окну и обратно к двери, чтобы подкрепить свою теорию, будто он влез в окно и она подумала, что это грабитель. Насколько я понимаю, отец Тая Кобба был застрелен при аналогичных обстоятельствах, и некоторые считают, что этим объясняется тигриная ненасытность Тая Кобба на бейсбольной площадке. Если такое способно рождать поистине варварскую решимость, то я не вижу оснований, почему так не могло произойти с Проституткой.
На другой день, верный данному обещанию, он повез меня на Выдрины утесы. В преддверии этого события я не спал всю ночь. Сначала я надеялся, что будет лить дождь, потом — что не будет. Мистер Монтегю, я не сомневался, скажет ведь, что в скалолазании надо принимать данность: как оно есть, так есть. И даже если скалы скользкие, мы все равно пойдем. Тут я начал молиться, чтобы дождя не было.
В половине седьмого утра все было затянуто туманом, но я достаточно хорошо знал погоду на Маунт-Дезерте и понимал, что к восьми небо очистится. Решив избежать семейного завтрака, мы съели яичницу и выпили кофе в забегаловке (в ту пору в заведениях растворимый кофе не подавали!) — я ел с мрачным сознанием своего долга, глотая желток и печенье, словно серу и кирпичи, после чего мы поехали по Парковой аллее, что тянется вдоль восточного побережья Маунт-Дезерта. В ходе поездки я называл Монтегю знакомые места: Пчелиный улей, Песчаный пляж, Гремучая бухта, Бодучая гора — словно гид, приближающийся к завершению экскурсии и своему смертному часу. Или, во всяком случае, я так считал. Со скалолазанием я был знаком разве что во сне. И всегда знал: если я висел на стене, значит, это был уже не сон, а кошмар.
