Бернхард Шлинк - Гордиев узел
Иногда ему хотелось схватить ее за плечи и встряхнуть. Как будто в этой Фран пряталась еще одна, другая и он мог разрушить оболочку, сквозь которую она общалась с ним, оставаясь — в веселом ли, в грустном ли настроении — безучастной и недостижимой. Продраться сквозь терновую изгородь и вырвать из сна эту Спящую красавицу, если уж не удается разбудить ее поцелуем. Это чувство было знакомо ему еще с Кюкюрона. А теперь, копаясь в книгах Фран, он как раз наткнулся на сказку о Спящей красавице и перечитал ее. Он понимал, что принц просто пришел в нужный момент: сто лет миновало и наступил день, в который она должна была проснуться. Ее разбудил вовсе не поцелуй.
Но однажды он все же схватил и встряхнул ее. Это было в воскресенье, Фран в первый раз не пошла работать в библиотеку, и они провели весь день вместе. Утром они валялись в постели все втроем, потом все втроем лежали в ванне. Потом завтракали яйцами «бенедикт» с «Кровавой Мэри», долго шуршали воскресным толстым выпуском «Нью-Йорк таймс». В два часа раздался телефонный звонок. Фран сняла трубку и несколько раз произнесла «да» и «хорошо», потом «пока». В три она затянула уже знакомую ему песню о том, что совместное воскресенье — это замечательно, но она уже отвыкла от такого интенсивного общения; ей нужно пространство и время и для себя самой. Он пробормотал что-то вроде «да-да, конечно» и продолжил чтение. Она спросила, не испытывает ли и он чего-либо подобного и нет ли у него желания прогуляться часок-другой, подышать воздухом.
— В такую погоду?
За окном лило как из ведра.
— Подумаешь — дождь! Наоборот, хорошо: никто тебя не увидит. Ты же целую неделю просидел в доме.
— Потом, попозже.
В половине четвертого она раскрыла карты:
— Послушай, Георг…
— Да?
— В четыре ко мне придет один человек… И я была бы тебе благодарна, если бы ты оставил меня с ним на некоторое время…
— Кто этот человек? Что ему от тебя нужно?
— Иногда… иногда он приходит ко мне, и мы…
— Спите друг с другом.
Она кивнула.
— Это он звонил?
— Да. Он женат и часто узнает лишь за пару часов, что сможет ненадолго освободиться.
— И тогда он звонит, приезжает к тебе, вы трахаетесь, потом он застегивает штаны и идет своей дорогой.
Она молчала.
— Ты его любишь?
— Нет. Он… это…
— Бентон?
Она испуганно посмотрела на него. Как хорошо ему был знаком и ненавистен этот взгляд! И этот истеричный голосок, которым она наконец спросила:
— Ну что, теперь ты убьешь меня? Или Джилл?
Старое чувство беспомощности и усталости медленно ширилось у него в груди. «Нет, — подумал он. — Больше я этого не допущу. И бить я ее тоже больше не буду».
— Фран… я не хочу этого. Я никак не могу понять, что это такое — то, что между нами было и есть, но оно умрет, если ты сейчас ляжешь с Бентоном в койку. А я не хочу, чтобы это умерло. Ты не откроешь ему!
«Сказать ей, что я ее люблю?» — мелькнуло у него в голове.
Но ее уже прорвало. Капризно-назидательным тоном она штамповала предложение за предложением:
— Нет, Георг, это невозможно. Он знает, что я дома, а если я дома, значит должна открыть. Он специально едет сюда в такую даль из Квинса. Он мой шеф, и я в понедельник уже выхожу на работу. Понедельник — это завтра. Я не позволю тебе хозяйничать в моей жизни. Этот номер у тебя не пройдет! И как ты себе это представляешь? Джо стоит перед дверью, слышит, как орет Джилл, слышит мои шаги, а я не открываю? Ты хоть об этом подумал? Нет, это исключено. Ты падаешь как снег на голову, заявляешь на меня какие-то права… Я тебе ничего не обещала. И что, по-твоему, будет делать Джо, если я не открою? Ты думаешь, он пожмет плечами, спустится обратно по лестнице, сядет в машину и уедет домой? Он решит, что со мной что-нибудь случилось, иначе какого черта я сначала говорю «приезжай», а потом не открываю дверь? Он вызовет управляющего домом, службу спасения и бог знает еще кого, и тут начнется такое, что лучше об этом не думать! Я…
Он схватил ее за плечи и принялся трясти, крича ей в лицо и заглушая сыплющиеся у нее изо рта фразы:
— Хватит, Фран! Замолчи! Замолчи!!!
Она скривилась от боли, которую он причинил ей, впившись пальцами в плечи.
— Ты сейчас напишешь записку, что тебе срочно пришлось уехать с Джилл в больницу, и повесишь ее внизу на входной двери. А если он все-таки поднимется наверх, я сам разберусь с ним. И это был бы, наверное, самый подходящий конец для этой долбаной истории, от которой мне уже блевать охота!..
Джилл проснулась и заплакала, и Георг опять заметил страх в глазах Фран.
— Давай пиши, иначе я не завидую ни тебе, ни Джилл, — закончил он холодно.
Она написала записку, прикрепила ее внизу на двери дома, и Бентон не позвонил. Они дочитали газету, вместе приготовили ужин и рано легли спать, потому что Фран завтра нужно было рано вставать. Ночью они любили друг друга, и Георгу показалось, что причиной непривычно страстных объятий Фран была его отстраненность.
Голова его была занята «Таунсенд энтерпрайзес», Гильманом и русскими. Он решил доиграть партию до конца. Но с точки зрения позиций игроков и распределения козырей его собственные шансы на выигрыш оставляли желать много лучшего. Нужно было собрать карты, перемешать их и сдать заново. И не мешало бы привлечь еще одного игрока — русских. Именно он и должен ввести их в игру.
4
Если Бентону мало тридцати миллионов и он не прочь получить еще столько же от русских, как он будет действовать? Установит контакт, предъявит образец документов в виде нескольких чертежей и назовет цену. И конечно же, проделает все это не как шеф «Таунсенд энтерпрайзес», а как некая вымышленная фигура или организация. А может, и вообще через подставное лицо. Как реагировали бы русские? Тщательно изучили бы документы, потребовали бы более широкого знакомства с материалом, приложили бы максимум усилий, чтобы понизить цену и выяснить, с кем имеют дело и не пытаются ли их одурачить. А как он, Георг, стал бы расставлять свои ловушки?
Когда Фран в понедельник вечером вернулась с работы, у Георга уже созрел план. До этого он обставлял возвращение Фран домой в соответствии со своими представлениями об идеальной американской домохозяйке, почерпнутыми из фильмов, — с Джилл на руках, готовым ужином на плите, коктейлем в холодильнике и свечами на столе. Это была ироническая, но проникнутая любовью игра. Б этот вечер он придумал другую игру:
— Какую новость ты хочешь услышать сначала — хорошую или плохую?
Фран заметила, что что-то изменилось, и неуверенно улыбнулась:
— Хорошую.
— Через пару дней я уезжаю.
— Но ты же должен… Я имею в виду, мы же…
Он терпеливо ждал. Но она так и не закончила предложение. Она смотрела на него с дрожащей ямочкой над правой бровью. Он надеялся, что она… Впрочем, он и сам не знал, на что надеялся.
— Либо вы с Джилл поедете со мной, либо я возьму с собой Джилл.
— Куда?.. — с тревогой в голосе спросила Фран.
В Сан-Франциско, на неделю.
— Ты что, с ума сошел? С сегодняшнего дня я работаю и не могу опять просить отпуск на неделю.
— Ну, значит, я поеду с Джилл.
Она поставила коричневый пакет на пол и уперлась в бока кулаками:
— Нет, ты и в самом деле спятил. Ты — один — с Джилл! Ты можешь объяснить, что тебе взбрело в голову? И чего ты добиваешься?
— Могу. Я беру Джилл в качестве заложницы, понятно? Чтобы ты сидела здесь тихо, пока я не вернусь и окончательно не уеду отсюда. Чтобы ты не побежала к Бентону и не сдала меня.
— Я и так бы этого не сделала. Я же до сих нор не сделала этого, хотя у меня была на это целая неделя.
— И чтобы не призналась ему, что ты скопировала и передала мне материалы Мермоза. Потому что именно это тебе и придется сделать завтра или послезавтра.
— Ну уж нот! Я не знаю, что ты там придумал, но это утопия. Даже если бы я захотела, я не смогу: я не знаю, где он хранит эти документы, как мне до них добраться, как скопировать…
— Ну, значит, ты их сфотографируешь. Как это делается, тебе объяснять не надо. И не надо мне рассказывать сказки, что ты якобы не знаешь… Ты несколько лет была его любовницей, ты до сих пор спишь с ним, ты знаешь, что он получил от Гильмана тридцать миллионов — об этом вряд ли упоминалось в бухгалтерском отчете «Таунсенд энтерпрайзес»! — ты знаешь, что это он приказал угробить Морена и…
— …и твоих кошек! Не забудь про кошек!
Он изумленно уставился на нее. Она опять заговорила этим резким, капризным детским тоном, но в прищуренных глазах и в голосе теперь была жгучая ненависть в сочетании с холодным презрением.
— Ты корчишь из себя супермена! Ты думаешь, что ты умнее его и меня. Смотришь на нас свысока! Но такова жизнь — все борются за свой кусок пирога. И ты тоже! Только у тебя это плохо получается. И не Джо придумал правила этой борьбы.
