Борис Акунин - Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая)

Не понравилось Алеше, что Калинкин своевольничает. Но, с другой стороны, хорошо, что Слива здесь.

– Значит, так. – Он выпустил вверх струйку сизого дыма. – Бегом туда. Калинкина сменить. Самое главное место сейчас у хаты Банщика – могу доверить этот пост только вам. Объяснять некогда. Главное вот что: если Учительница туда явится, вызывайте наряд и берите обоих. Ясно?

– Так точно.

– Калинкин пусть мчится сюда и стережет Учительницу. Я уйду, как только он прибудет сюда. Исполняйте.

Шорох, приглушенный звук шагов, тишина. Отличный все-таки работник Семен Слива. Ни одного вопроса, ни одной зря потраченной секунды. А что Нимца проглядел, так из кустов часть двора действительно не просматривается.

Логика у Алексея была простая. Если Мавка останется дома, значит, согласна на сотрудничество. Если же кинется к Банщику, делать нечего – придется обоих арестовать. Всё равно роль болтуна-хлестакова провалена.

Существует еще одна возможность. Не особенно вероятная, однако исключать ее нельзя. Что Банщик – сам по себе, а Учительница связана не с ним и побежит докладывать кому-то другому. На этот случай тут будет дежурить Калинкин. Откроется еще один австрийский след – превосходно.

Докурил одну папиросу, зажег другую. Все время оставался на виду, прохаживался вдоль околицы, как бы в задумчивости. Пусть Мавка думает, что он колеблется, правильно ли поступил, оставив ее одну. Пусть понервничает.

Минут через десять в дальнем конце улицы показался тонкий силуэт Калинкина. Он бежал, подавал знаки, что хочет поговорить. Но объясняться с ним сейчас было некстати.

Романов сердито отмахнулся – от Калинкина, но Мавка, если подглядывала, должна была подумать, что чувствительный подпоручик жестикулирует сам с собой, отгоняет сомнения.

Сразу после этого Алексей очень быстро ушел. Завернул за ближайший угол и наконец-то смог немного расслабиться.

Все распоряжения отданы, неотложные меры приняты. Можно разобраться в мыслях и чувствах…

Он вернулся к себе, долго ходил из угла в угол.

Разобраться в мыслях и чувствах, увы, не получилось. Нужно было с кем-то поговорить. На свете имелся лишь один человек, с которым он мог поделиться своим смятением, кому мог излить душу.

Из штаба позвонил Козловскому. Час был поздний, удалось застать князя на квартире.

– Сейчас оденусь. Через четверть часа буду у аппарата, – сказал он сонным голосом, когда Алексей объяснил, что хочет пообщаться по защищенной линии.

Гарантированная от прослушивания телефонная связь была налажена между фронтовым управлением и радиопунктом, откуда Романов отправлял шифровки.

– Не спеши. Мне еще ехать в соседнюю дивизию, – сказал подпоручик. – Ночью это минут тридцать.

Гонка по темной дороге на мотоцикле немного остудила его. Стоит ли обсуждать всё это с Лавром? Только лицо потеряешь. Фу-ты ну-ты, скажет Козловский, какие нежности.

Поэтому, соединившись с управлением, он доложил только факты.

– И ты из-за этого поднял меня с постели? – Козловский длинно выругался. – Ну, попробовал ты перевербовать агентку. Сам еще не знаешь, получилось или нет. Надо ли арестовывать Банщика, тоже пока неясно. Ёлки зеленые, я прошлую ночь вообще глаз не сомкнул. И сейчас только-только прилег. А через два часа вставать! Не мог ты, что ли, до утра подождать? Это на тебя не похоже. Ты чего-то недоговариваешь?

Тогда Алексей глухо произнес:

– Лавр, паршиво мне. Во-первых, я с женщиной переспал. Без любви, даже наоборот. Из практических соображений. Как шлюха…

– С Учительницей этой?

– Да…

– Молодец. Стал настоящим контрразведчиком. – Князь зевнул. – Я не понял. Она что, крокодила какая-нибудь? Тогда тем более герой.

– Нет, она красотка…

Подполковник встревожился:

– Сифилитичка? Не психуй, дело поправимое. Я к тебе доктора пришлю…

– А во-вторых, я человека убил. В упор…

– Ну да, ты говорил. Нимца этого. И что?

– Первый раз в жизни. Меня много раз пытались, а сам я – впервые. Понимаешь, он шустрый такой, нож у него. А у меня «браунинг» маленький в кармане галифе. Ну, я колено согнул, и прямо через ткань… Он даже не крикнул. Наповал, представляешь?

– Наповал – это редко бывает, если из маленького «браунинга», – признал Козловский. – Что убил, жалко. Лучше бы оглушил. Хотя плевать. Все равно он немой. В общем, опять ты молодец. Поздравляю. Стал настоящим мужчиной.

– Спасибо…

Не надо было телефонировать, подумал Романов. Никто тут не поможет. Самому надо свыкнуться.

Но князь, оказывается, все отлично понял.

– Брось, Лёша. Дело банальное. Не ты его, так он бы тебя. Я, брат, тебе тоже кое-что расскажу… – По линии секретной связи прокатился тяжелый, продолжительный вздох. – Сон мне снится. Почти каждую ночь. Парнишка конопатый, плачет. Помнишь, на Днестре-то?

– Еще бы не помнить…

– А ты говоришь, Нимец. Ладно, пойду я. Может, подрыхну сколько-нисколько.

После этого разговора сделалось Романову легче. Всегда так бывает, когда кому-то хуже, чем тебе.

На следующее утро

Начальник дивизионной контрразведки завтракал в офицерской столовой, пребывая в гордом одиночестве. А может, не в таком уж и гордом. Время было оживленное, за остальными столиками свободных мест почти не было, но к подпоручику никто не подсаживался. Он ловил на себе косые, неприязненные взгляды. Не полюбили «особоуполномоченного» в 74-ой.

Это было хорошо и правильно. Алексей еще и нарочно форсировал надменный вид, с многозначительной прищуренностью впивался глазами то в одного, то в другого. Именно так себя вел бы прыщ на ровном месте, изображая солидную возвышенность.

Расположился Романов основательно и надолго. Заказал большую яичницу, поджаренного хлеба, потом чаю. Сидение в кантине могло затянуться. По уговору с сотрудниками (некоторые из них были внештатными, неочевидными), по утрам с восьми до половины десятого подпоручику полагалось находиться здесь, у столика, с которого просматривалась главная и единственная площадь Русиновки.

Состояние у Алексея после тяжелой ночи было несколько оцепенелое, но в общем спокойное. Даже удивительно. Ведь сегодня, вероятно, решится успех дела. Судя по тому, что ни от Сливы, ни от Калинкина вестей не поступало, Учительница к Банщику не пошла. Это просто отлично.

Едва он это подумал, как вдруг увидел выходящего из переулка Васю. Он двигался по направлению к столовой, решительно отмахивая правой рукой. Левая прижимала к боку шашку. Был прапорщик бледен, с кругами под глазами. После бессонной ночи на посту оно неудивительно. Кого, интересно, он оставил вместо себя у Мавкиной хаты?

Это первое, о чем Романов спросил помощника, когда тот сел рядом.

– Никого.

– Ты отлучился и оставил Учительницу без присмотра? Почему?

– Потому что я за ней не присматривал.

Калинкин нынче был странный. Лоб выставил вперед, словно бычок, затеявший бодаться. Губы сжаты. Глаза сверкают.

– Я еще ночью хотел тебе сказать, но ты отмахнулся и исчез… Надо было догнать, но я смалодушничал. До утра собирался с духом… В общем, я тебе вот что хочу сказать. – Не похожий на себя прапорщик теперь выпятил подбородок. – Я отказываюсь подглядывать за Мавкой. Потому что это низко. Во-первых, она никакая не шпионка. А во-вторых… Я на ней женюсь. Вот!

Последние слова он выпалил единым залпом и, густо покраснев, уставился на Романова, потерявшего дар речи.

– Она ни в чем не виновата, – с нажимом продолжил Вася. – Я за нее ручаюсь. У меня есть это право после… после того, что у нас с ней было.

– А? – поперхнулся Романов. – Было? Когда?

– Вчера днем. Я потому и послал вместо себя Сливу. Чтобы не быть перед ней подлецом после… ну, этого. А потом понял, что все равно это скверно. Следить за своей невестой я сам не буду и никому не позволю!

Алеша бешено затряс головой, чтобы скинуть проклятое оцепенение.

– Погоди, – холодея сказал он. – Я правильно понял? Ты ночью возле ее дома не дежурил? Вообще?

Минувшей ночью

Зря Романов, поджидая Васю, демонстративно прохаживался с папиросой около Мавкиного дома. Она не смотрела в окно. Она сидела там же, где он ее оставил, погруженная в задумчивость.

Всё на свете оказывалось не таким, как ей раньше представлялось. Во всяком случае, многое. Этой ночью она изменилась. Мир изменился. Жизнь изменилась. Всё изменилось.

В плохую сторону.

И мир, и жизнь, и сама Мавка утратили незамутненную ясность. Что с этим делать, непонятно. Но так, как раньше, уже не будет, это очевидно.

Просидев у стола час или даже больше, Мавка наконец поднялась. Накинула на плечи шаль.

Нужно идти к Опанасу.

Днем она летела к нему как на крыльях. Теперь шла, будто на казнь.