Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Куски романа, — пояснила она Бразерхуду, — наброски, не больше.
Около десятков вариантов первой главы — некоторые отпечатаны, другие — нет. По большей части во всех рассказывалось о сиротском детстве мальчика по имени Бен. Заметки на полях, сделанные для себя, все в раздраженно-ругательном тоне — «сентиментальная чушь», «переписать или в корзину», «проклятие, тяготеющее над всеми нами — от взрослого мужчины до ребенка», «в один прекрасный день Уэнтворт сцапает нас всех».
Розовая папка с надписью: «Отдельные куски: Бен отдается в руки властей. Бен выходит на связь с настоящей секретной службой и в нужный момент вступает в ее ряды». Синяя папка с надписью: «Заключительные сцены» В некоторых из них действует Поппи, «Поппи — наказание». Листок, вырванный из ее рисовального блокнота, на котором Магнус изобразил соединенные линией кружки, планируя последовательность мыслей, совсем как Том, которого в школе учили составлять таким образом планы сочинений. В одном кружке: «Если природа не терпит пустоты, то что чувствует пустота по отношению к природе?» Другой кружок: «Двуличие — это стремление нравиться кому-то за счет другого». И еще: «Мы патриоты, потому что боимся быть космополитами, и космополиты, потому что боимся быть патриотами».
В дверь постучали, но Бразерхуд отрицательно мотнул головой Джорджи, веля ей не обращать внимания.
— Почерк словно бы не его. Судорожный какой-то. Строка идет какое-то время гладко. Потом вдруг остановка. Как будто ему больно продолжать.
Бразерхуду было совершенно наплевать на эту чужую боль.
— Дальше, — проговорил он. — Дальше. И поторапливайся.
— Это я, сэр, — раздался из-за двери голос Фергюса. — Срочное сообщение, сэр. Очень срочное.
— Я же сказал подождать! — решительно парировал Бразерхуд.
— «Вся система жизни Бена рухнула, — продолжала Мэри. — На протяжении многих лет он создавал различные версии себя, версии ложные, но возникающая, откуда ни возьмись, правда настигает его, и она бросается от нее наутек. Его Уэнтворт стоит на пороге».
— Дальше! — повелительно бросил Бразерхуд, нависая над нею.
— «Рик создал меня. Рик умирает. Что произойдет, когда Рик бросит конец ниточки».
— Продолжай.
— Цитата из святого Луки. В жизни не видела, чтобы он открывал Библию. «Верный в малом и во многом верен».
— А еще?
— «А неверный в малом неверен и во многом» Он раскрасил края этой страницы. Красил методично и долго, цветными чернилами.
— Еще?
— «Уэнтворт был Немезидой Рика. А Поппи — моей Немезидой. Оба мы всю жизнь пытались искупить то зло, которое им причинили».
— А еще?
— «В фирме все ополчились против меня. И американцы, и ты. Даже бедняга Мэри и та против, хотя и не знает ничего о твоем существовании».
— «Твоем существовании»? Кто это «ты»?
— «Поппи. Моя судьба, Сокровище Поппи, самый близкий из близких друзей, забери своих проклятых ищеек от моей двери!»
— Поппи[17] — это не имя, а название цветка, — задумчиво сказал Бразерхуд, оттолкнув микрофон Джорджи и склонившись к Мэри. — Какое-то цветистое имя, как узор на каминной полке. Часть узора. Завиток.
— Да.
— А «Уэнтворт» похоже на географическое название. Солнечный Уэнтворт в бонтонном графстве Суррей. Верно?
— Да.
— Не знаешь кого-нибудь с таким именем?
— Нет.
— Продолжай.
— Там была глава восьмая, — сказала она. — Ни с того ни с сего — восьмая. Главы со второй по седьмую отсутствовали, и вдруг глава восьмая, написанная от руки и не исчерканная. Озаглавленная «Неотложные долги», в то время как ни одна из первых глав заглавия не имела. В ней описывается день, когда Бен разуверяется во всем. Повествование в ней ведется то от третьего, то от первого лица, но чаще все же от первого, в то время как в первых главах действует все время «он» и «Бен». «Кредиторы топчатся у дверей, Уэнтворт в первых рядах, но Бену на это наплевать. Я группируюсь, вбираю голову в плечи, я кидаюсь на них, я бью и крушу, а они отвечают мне оплеухами. Но и с разбитым в кровь лицом я совершаю то, что должен был совершить тридцать пять лет назад по отношению к Джеку и Рику и всем матерям и отцам, что украли и исковеркали мою жизнь, а я лишь смотрел во все глаза, как вы это делаете, Поппи, Джек и прочие, с которых начинается в моей жизни период… период…»
Она замолчала. Железные тиски сжали горло, мешая ей дышать. Дверь открылась и в комнату вломился Фергюс — яркий пример недисциплинированности, достойный сурового наказания. Найджел поглядел на него без всякого выражения. Но Джорджи сделала большие глаза и, указав на дверь, стала всячески его выпроваживать, однако Фергюс упорствовал.
— Период чего, ради всего святого! — нетерпеливо рявкнул Бразерхуд ей в самое ухо.
Она сказала это шепотом. Она выкрикнула это. Слово сопротивлялось во рту и, как она ни старалась, не хотело выговариваться. Бразерхуд тряхнул ее за плечи, сначала несильно, потом покрепче, наконец весьма ощутимо.
— Предательства, — сказала она. — «Мы предаем из верности. Предательство — это как фантазия, если реальность убога». Он так написал. Предательство как надежда и искупление. Как создание лучшей реальности. Предательство из любви как дань непрожитой жизни. И еще. И еще. Все новые и новые высокопарные афоризмы насчет предательства. Предательство как избавление. Как акт созидания. Как утверждение идеалов. Святынь. Как духовное приключение. Предательство как путешествие: как открывать для себя новые места, не покидая дома? «Ты моя земля обетованная, Поппи». — Прочтя именно эту фразу в рукописи, объяснила она, фразу о Поппи и земле обетованной, она, обернувшись, увидела Магнуса — он стоял в открытой двери кабинета, в шортах, держа в одной руке большой синий конверт, а в другой — телеграмму, и улыбался улыбкой первого ученика.
— Словно в него вселился кто-то другой, — сказала Мэри, сама поразившись собственным словам. — Это был не он.
— Что ты такое несешь? Ведь только что ты сказала, что в двери стоял Магнус! К чему ты клонишь?
Она и сама не знала.
— Это было продолжением чего-то, что произошло с ним в молодости. Тогда в дверях кто-то стоял и следил за ним. Теперь он будто отплатил ему. Я по его глазам видела, что это так.
— Ну а сказал-то он что? — услужливо задал вопрос Найджел.
Голосом она пыталась изобразить Магнуса, а может быть, то был не голос, а лишь выражение лица. Рассеянно-непроницаемое. И бесконечно предупредительное.
— Привет, дружок! Знакомишься с великим романом, да? Не совсем Джейн Остин, как я опасаюсь, но кое-что из этого пригодится, когда я по-настоящему возьмусь за дело.
На полу была расстелена скатерть, на ней лежали книги и половина всех его бумаг. Но он улыбался — любезно и с облегчением, и протягивал ей телеграмму. Она взяла у него телеграмму и отошла с нею к окну.
— Телеграмма была от тебя, Джек, — сказала она, — и подписана условленным именем «Виктор». Адресована она была Пембруку для передачи Пиму. «Возвращайся немедленно, — передавал в телеграмме ты. — Все забыто. Новое ближайшее заседание Комитета в понедельник в десять утра. Виктор».
Бразерхуд не спеша повернулся к Фергюсу — только сейчас он удостоил его своим вниманием.
— Какого черта тебе здесь надо? — спросил он.
Фергюс повел себя совсем как Том, когда тот слишком долго молчит, ожидая, чтобы взрослые разрешили ему вступить в разговор.
— Экстренное донесение от полицейского дежурного в посольстве, — выпалил он. — Он передал его шифром по телефону. Я только что расшифровал. Из бронированной комнаты пропала «кочегарка».
Найджел сделал странный характерный жест, выражающий облегчение и как бы разряжающий напряжение. Приподняв свои холеные руки и устремив кончики пальцев куда-то вверх, он поболтал пальцами в воздухе, словно желая просушить ногти. Однако Бразерхуд по-прежнему склонялся к Мэри, словно впал в летаргическое оцепенение. Он медленно поднялся, а потом медленно потер губы, словно ощутил вдруг дурной вкус во рту.
— Когда это случилось?
— Неизвестно, сэр. Не выявлено. Они искали ее в течение часа. Но не нашли. Больше ничего не знают. И еще удостоверение дипломатического курьера. Удостоверение тоже пропало.
Мэри не могла уловить настроение. «Временной ряд нарушен, — подумала она. — Кто это в дверях, Фергюс или Магнус?» Джек оглушен. Джек, только что засыпавший ее вопросами, вдруг иссяк.
— Сторож в канцелярии говорит, что рано утром в четверг по пути в аэропорт, мистер Пим заехал в посольство. Сторожу не пришло в голову доложить об этом, потому что он не записал его в свой журнал. Ведь он лишь поднялся наверх и тут же спустился, сторож только и успел выразить ему соболезнование в связи со смертью отца. Но когда он спустился, в руках у него был тяжелый черный чемоданчик.
