Джеймс Грейди - Гром
– Маленький вопрос, – сказал Джон Лэнг. – У меня есть некий документ, предназначенный Мартину Синклеру, а я не знаю его точного служебного адреса.
– Ничего удивительного, – сказала она. – Он перевелся обратно в Вашингтон настолько быстро, что его дело еще не догнало его.
Она назвала ему номер кабинета на втором этаже госдепартамента.
Еще один четвертак помог Джону связаться со знакомым, который работал в госдепартаменте. Джон сказал, что собирается нагрянуть к нему, и попросил заказать пропуск. Тот был озадачен, но согласился: в конце концов, Джон был частью большого «мы».
«Ты слишком занят, чтобы беспокоиться из-за того, что я так и не появился у тебя. Слишком занят, чтобы выяснять у охранников, входил ли я вообще в здание. А в службе безопасности зарегистрируют, что я приходил к тебе, а не к Мартину Синклеру», – подумал Джон.
Здание государственного департамента было выстроено на несколько десятков лет позже, чем громадное, занимавшее целый квартал здание таможни. Госдеп сохранил в своем облике стиль пятидесятых: путаница перегородок, гладкий бетон и литой металл, неоткрывающиеся стеклянные окна с опущенными зелеными венецианскими жалюзи; низкие белые звукоизолирующие потолки в покрытых кафелем коридорах, помеченных желтыми, серыми и синими полосами на стенах; двери из светлого дерева.
Сотрудников, попадавшихся ему навстречу в коридорах, переполняло ощущение собственной значительности, они всем своим видом стремились продемонстрировать занятость; большинство – в костюмах или рубашках, галстуках и подтяжках. Джон мимоходом заметил, как один мужчина передавал другому какой-то документ со словами: «Это должно их расшевелить». Оба мужчины улыбнулись. В одном из коридоров Джон уловил запах попкорна. Он насчитал около десятка женщин, попавшихся навстречу. Почти все они были в деловых костюмах, коричневых или черных, с тщательно причесанными волосами.
У входа в офис заместителя госсекретаря по сельскохозяйственному развитию, проблемам засухи и помощи голодающим Виктора Мартинеса Джон столкнулся с двумя мужчинами лет пятидесяти, выходившими из дверей. Один из них говорил другому: «Отлично, я определенно удовлетворен этим. Я просто представить себе не могу твое лицо во время дачи показаний».
Секретарша в приемной указала на ближайшую дверь и потянулась к телефону, но Джон попросил ее не беспокоиться, потому что его старый друг Мартин ждет его.
Джон легонько постучал в дверь кабинета – больше для секретарши в приемной, чем для того, кто сидел внутри. Джон уже повернул ручку двери, когда из-за двери раздалось:
– Входите.
– Мартин Синклер? – поинтересовался Джон, войдя и закрыв за собой дверь.
– Да. Вы с бумагами от домовладельца?
Мартин Синклер оказался тридцатилетним мужчиной с русыми волосами. На нем была белая рубашка, галстук в полоску. На носу очки в черепаховой оправе.
– Нет. – Джон помахал своим удостоверением. – Я из ЦРУ.
Синклер бросил на него испуганный взгляд. Прошептал сдавленным голосом:
– Оставьте меня в покое!
В офисе лежала гора нераспакованных коробок. Одна полка была забита отчетами, на другой же стояла лишь выцветшая черно-белая фотография, запечатлевшая команду из шести человек на ялике во время университетских гонок. Фотография белокурой жены, держащей на руках улыбающуюся маленькую девочку, висела на стене.
– Я здесь не для того, чтобы доставлять вам неприятности, – сказал Джон.
– Придумай что-нибудь получше.
– Вы…
– Всем известно, кто я.
– Вы были консулом по политическим вопросам при посольстве в Египте.
– В Каире не меньше полудюжины политических консулов.
Джон нахмурился:
– Вы один из нас?
Офицеры разведки ЦРУ часто работали под крышей госдепа.
– Нет, чтоб я сдох.
– Вы подписали расписку/подтверждение…
– Я подписывал кучу писем, это была моя работа.
– …для компании, называвшейся «Имекс», относительно…
– Что это? Какая-то проверка?
– Что?
– Идите к черту. Все вы.
– Все, что я хочу знать, это…
Выражение страдания сменило на лице Синклера исчезнувшую улыбку.
– Чем меньше знаешь, тем дольше проживешь, – заметил он.
– Я больше беспокоюсь за вас, чем за себя.
– Правильно. Вы и тот, другой парень.
– Фрэнк Мэтьюс.
– И я сказал ему то же самое, что сейчас повторяю вам: ничего.
– Он мертв.
Синклер сжался на своем стуле:
– Это меня не касается.
– Зато касается меня. Клиф Джонсон, президент той компании, с бумагами которой вы имели дело, мертв тоже.
Синклер пробормотал дрожащим голосом:
– Столько смертей в этом мире.
– Суровая необходимость диктует…
– Не слишком ли поздно для суровой необходимости?
– Нет.
– Уверен, что да. Скажи своим хозяевам, я всего лишь хочу, чтобы меня оставили в покое. Пожалуйста. Мне на вас наплевать. Поэтому скажу одно: катитесь вы к дьяволу. До сих пор я оставался самим собой, и я не хочу изменять своим принципам. Имею я на это право?
– Вы поступаете неразумно.
Мартин Синклер бросил свои очки на стол, встал.
– Если у вас есть какое-нибудь дело к заместителю госсекретаря, то встретимся в его кабинете. Если вы здесь с какой-либо другой целью, то вы зря теряете свое время. Не каждый может позволить себе такую роскошь.
Синклер вышел из своего кабинета.
Через две минуты Джон покинул здание госдепа. Он поймал такси у подъезда, назвал адрес джаз-бара на окраине Джорджтауна.
В такси было сухо и тепло. На водителе были тонкая рубашка, вязаная шапочка и шерстяное кашне. У него были темно-коричневая кожа и густые волосы. На глазах, несмотря на сумрачное небо, черные пластмассовые солнцезащитные очки.
– Сегодня утром было прохладно, – заметил водитель. – Сейчас, правда, немного потеплело.
– Откуда ты? – спросил Джон.
– Пакистан, сэр.
– Из какой местности в Пакистане?
– Лахор.
Картинка железнодорожного вокзала в Лахоре всплыла у Джона в памяти: пыль, женщины, орущие на детей, солдаты с винтовками наперевес и без тени улыбки на лице.
Когда такси остановилось и Джон облокотился на переднее сиденье, чтобы заплатить, он заметил, что нога водителя на педали газа была босой.
В джаз-баре он заказал чизбургер. Следовало немного подкрепиться – это не помешает работе мозга. Завернув за угол, он обнаружил платный телефон.
Набрал вирджинский номер, который он помнил наизусть.
Раздался гудок. Второй. Третий, Щелчок.
Молчание.
Слабое дыхание человека, который выдвинул ящик стола, прижал трубку к уху и ждал. Терпеливо ждал.
– Вы поняли, кто это? – наконец спросил Джон.
– Да, – ответил Харлан Гласс.
– Нам надо поговорить.
– Ты в порядке?
– Сегодня с утра у меня была температура.
– У тебя до сих пор жар?
– Нет. Я принял очень хорошие меры предосторожности.
– Я не люблю телефоны, – сказал Гласс.
Они договорились встретиться в театре мертвых.
Глава 23
Они описали большой круг, прогуливаясь мерным шагом среди гладких белых камней. Холодный ветер шелестел между колоннами. Ряды каменных скамеек были пусты. Никто не выступал с каменной пещеры сцены. Над ними висело безмолвное свинцовое небо.
– Все плохо, – рассказывал Джон Глассу. – На первый взгляд все правдиво, логично. Безопасно. Но истина прячется где-то глубоко подо всем этим.
– По-видимому, ты прав, – согласился Гласс.
– И ощущение такое, как будто весь мир вокруг меня то ли сошел с ума, то ли лжет.
– Да, весь мир против нас, – вздохнул Гласс.
Сквозь колонны были видны голые деревья, лужайки с бурым после зимы дерном и море белых каменных плит.
Мемориальный амфитеатр Арлингтонского кладбища расположился на холме, над могилами президентов и нищих. Пройдет всего несколько недель, и весна привлечет на эти акры могил, тянущиеся вдоль реки, множество людей из Вашингтона и окрестностей. Однако в этот мартовский день, кроме солдат почетного караула, одетых в парадную форму, с примкнутыми к винтовкам штыками, мерно шагающих и щелкающих каблуками, только Джон и Харлан Гласс прогуливались наедине с мертвыми.
– Сильно перепугался этот Мартин Синклер? – поинтересовался Гласс.
– Настолько, что всячески старался уйти от любых вопросов, – ответил Джон.
– Возможно, это пройдет.
– Может быть. Он просто трясся.
– До тех пор, пока мы не найдем способа заставить его страх работать на нас, не следует предпринимать никаких шагов, чтобы не сломать его.
– Я мог…
– Ты мог вызвать у него негативное отношение к нам. – Гласс покачал головой. – С этой минуты оставь его в покое. Мы пустим его в дело, когда придет время. Скоро, но не сейчас.
