Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
«Надевая в кабине стерильный костюм, вы не вносите в лабораторию бактерий, вирусов или чего-то в этом роде. А когда вы потом оставите костюм в шлюзе и примите душ, вы ничего вредного для окружающих не вынесете. Мы обязаны соблюдать осторожность. И мы ее соблюдаем».
Да, так он и сказал, подумала Норма, вытирая руки. Дура, идиотка, тут же выругала она себя. Что с тобой происходит? Зачем ты сказала ему, что он милый? Ну, допустим, он был мил. И что из того? Милых и любезных людей много. Какое это имеет отношение к тебе? И он назвал тебя милой? Черт бы все побрал, с этим должно быть покончено. Немедленно. И точка. Убили твоего сына. Пьер мертв. Ты обязана найти убийц мальчика. Только в этом твоя задача. Она ощутила, головокружение и прислонилась к чану. Несколько секунд спустя заметила, что плачет. Точно так же, как в кабинете Йенса Кандера из «Мира в кадре». Она не хотела плакать. И изо всех сил старалась унять слезы. А они все текли и текли. Проклятье, подумала она. О-о, проклятье!
26
— Вовсе не обязательно, чтобы Сасаки сам имел прямое отношение ко взлому в клинике брата, к исчезнувшему охраннику и к преступлению в цирке «Мондо». Или видел между этими событиями какую-то взаимосвязь, — сказал Алвин Вестен.
— Однако я не верю, что он напрочь забыл об истории в Ницце, — возразил Барски.
— Да, это неправдоподобно, — согласился седовласый министр.
Они сидели втроем за столиком летнего ресторана отеля «Атлантик», за тем самым, который всегда оставляли для Вестена. Уже поужинали и пили кофе, Норма и Вестен заказали по рюмке коньяка. Мужчины оживленно переговаривались, а Норма устала, на душе было тоскливо. Но то была мягкая грусть, почти без боли. Сидела рядом с Вестеном, спиной к стене, а Барски — напротив. Я люблю этот летний ресторан, подумала Норма, я люблю весь «Атлантик», потому что, когда Алвин в Гамбурге, он всегда останавливается здесь; сколько раз мы сиживали в этом ресторане, сколько лет это продолжалось! Когда Пьер был еще жив, он тоже сидел за этим столом с Алвином и со мной. Они уважали друг друга. Но Пьер мертв давно. Его кресло всегда оставалось пустым. А теперь в нем сидит другой мужчина. Время не имеет значения, подумала она. Для меня в кресле напротив по-прежнему сидит Пьер. По-прежнему. За последние три дня в Бейруте трижды подкладывали самодельные бомбы в городские автобусы. В первый раз погибло шестьдесят человек, в другой — двадцать один, в третий — двадцать три. А сколько раненых… Ничего в Бейруте с тех пор не изменилось. А что во мне изменилось с тех пор, как Пьер мертв? Мне все время чудится, будто это случилось вчера. Теперь у меня отняли и сына. Нет! — приказала она себе. Не думай об этом! Думай о другом! Оглядись хотя бы в этом ресторане. Здесь за последний год действительно кое-что изменилось. Между венецианскими окнами повесили новые лампы, полусферы, освещающие потолок. Прежде на столах стояли подсвечники с витыми свечами. Да и скатерти на столах сменили, они теперь желтые, в тон желтым обоям. На скатертях лежат сложенные салфетки — желтые, в золотую и серую полоски. И только голубые шторы не сменили. Голубой цвет — цвет «Атлантика». Пьеру нравился этот голубой цвет. Сколько воспоминаний… Сколько любви… Кто-то однажды написал: «Что такое любовь, как не воспоминание?» В кресле Пьера сидит другой мужчина. Помогите мне найти убийц. Пьер и мой маленький сын! Если можете, помогите мне! Я вас люблю. Я вас так люблю… Да, но вы мертвы… Я должна прекратить, подумала она. Сейчас же, немедленно! И проговорила, обращаясь к Алвину:
— Ты однажды упоминал, что у тебя назначены деловые встречи в Америке и в России, Алвин. Но не раньше осени. А теперь вдруг заторопился. Не без причины, конечно?
— Конечно, — ответил бывший министр.
— Это как-то связано с твоим вопросом Сондерсену о частях специального назначения? И с тем, что он удручен? Думаешь, на него давят? Кто? С какой стороны?
— Это связано со многими вещами, — ответил Вестен. — Несомненно, Сондерсен столкнулся с серьезными трудностями. Какого рода? Незадолго до поездки в Токио я прочел в «Зюдцойчер цайтунг», что на нацеленное развитие — толкуй этот термин как угодно — всей биотехнологии, которая включает в себя и генную инженерию, федеральное правительство намерено израсходовать до девяностого года миллиард марок, а возможно, и гораздо больше. В «Таймсе» сказано, что американцы собираются ассигновать на генную технологию совершенно умопомрачительную сумму — не помню даже, сколько миллиардов долларов. А тут доктор Барски рассказал нам, чем занимается этот ученый из Ниццы. Помнишь слова американца Скиннера:[16] «Мы пока даже представления не имеем, что человек способен сделать с человеком, во что его превратить».
Метрдотель, человек в высшей степени вежливый и внимательный к гостям, остановился в некотором отдалении от столика. Вестен обратил на него внимание:
— Да?
— Я ни в коей мере не желал бы помешать вашей беседе, — сказал метрдотель. — Позвольте спросить, не желают ли господа заказать что-либо?
— Думаю, еще одна рюмочка коньяку мне не повредит, — сказал Вестен.
— Два коньяка, очень хорошо, господин министр, а для господина доктора минеральной воды со льдом и лимоном. — И он исчез.
— «…даже представления не имеем…» Боже милостивый! — проговорила Норма. — Какие слова! И в каком мире они произнесены!
Вестен положил свою руку на ее.
Вскоре к столу вновь подошел метрдотель в сопровождении официанта. Тот подогрел большие пузатые бокалы над пламенем спиртовки и только после этого разлил коньяк. Перед Барски поставил бутылку минеральной воды.
— Любимый коньяк господина министра, — сказал он. — «Мартель-экстра. Кордон аржан».
— Вам известен коньяк более высокого класса?
— Нет, господин министр.
— Мы с вами всегда одного мнения о напитках, — кивнул Вестен. — Выпейте с молодым человеком по рюмочке за наше здоровье!
— Большое спасибо, господин министр! За ваше здоровье и за ваших гостей!
Вестен поднял бокал, втянул в себя аромат золотистого напитка. И когда они с Нормой выпили и поставили бокалы на стол, продолжал свою мысль:
— «Мы пока даже представления не имеем, что человек способен сделать с человеком, во что его превратить». Скиннер прав. И мы должны выяснить это, Норма, мы трое. Ну, и Сондерсен с его ФКВ. Уверен, он давно догадывается. Или знает. Ему известно гораздо больше, чем нам. Вот почему мне необходимо посоветоваться с моими зарубежными друзьями и коллегами. Ты всегда будешь знать, где я нахожусь. У тебя будет мой адрес и номер телефона. Ты тоже должна сообщать, где ты и что ты. За дело, друзья мои, — самое время!
27
Было почти десять вечера, когда Барски с Нормой отъехали от «Атлантика». На почтительном расстоянии от них следовал черный «мерседес». Барски заметил его в зеркальце обзора и обратил внимание Нормы.
— Вот, значит, как выглядит тайное прикрытие.
Движение на улицах города было достаточно оживленным. Доктор сосредоточил все свое внимание на управлении машиной, и лишь после долгого молчания сказал:
— Извините, у меня есть одна просьба. Но если она будет вам неприятна, обязательно скажите.
— Просьба? Какая же?
— Мы летим завтра в полвосьмого утра. По крайней мере за сорок пять минут мы должны быть в Фульсбюттеле. Так что дочку я завтра утром не увижу. А мне так хочется попрощаться с ней. Давайте заглянем ко мне на минутку Ведь Еля давно будет спать, когда я вернусь из института.
— Ну конечно, заедем сначала к вам. Я подожду в машине.
— Ни в коем случае! — запротестовал он. — Вы подниметесь со мной. Умоляю вас! Я… я рассказал Еле о вас. Она мечтает с вами познакомиться… правда…
Нет, подумала Норма. Это опять ложный путь. Я не должна. Я не хочу. Я не имею права. И сказала:
— Хорошо, поднимемся, я пожелаю Еле спокойной ночи.
