Рафаэль Сабатини - Венецианская маска
— Спасибо, Лальмант. Но мне тоже выпало быть темпераментной. И иметь чувства. Этот негодяй оскорбляет их. Он мне никогда не нравился. Тщеславный, важничающий, самодовольный павлин. Теперь я уже и ненавижу, и боюсь его. Я вынуждена полностью посвящать себя этой службе, не останавливаясь даже перед риском для собственной жизни. Вот почему я хочу знать, сколько еще я должна терпеть его. Когда же вы собираетесь забрать его из моих рук?
Лальмант прекратил улыбаться. Он думал.
— В данный момент он меня вполне удовлетворяет в своей роли. Сам того не подозревая, он оказывает нам именно ту услугу, которая нам требуется. Поэтому вы должны проявить еще немного терпения, дорогая моя. Это ненадолго. Обещаю, это не затянется ни на одно мгновение сверх необходимого.
Она не успокаивалась. Лальмант встал и не спеша обошел ее. Он похлопывал ее по плечу, уговаривал, хвалил проделанную ею работу, дул на угольки ее патриотизма, чем постепенно привел ее к смирению.
— Ладно, — наконец согласилась она. — Еще некоторое время я буду делать все от меня зависящее. Но теперь, поскольку вы знаете, что мне приходится терпеть, я рассчитываю, что вы постараетесь не испытывать мое терпение слишком долго.
Затем, поглаживая мех муфточки из крупного соболя, лежавшей у нее на коленях, она сказала небрежно:
— Но я хочу, чтобы вы были более искренни со мной, Лальмант. Держать меня в неведении относительно вещей, которым вы придаете серьезное значение! Давно ли мистер Мелвил служит делу Франции? — виконтесса пристально взглянула на него, когда задала этот вопрос.
Лальмант удивленно поднял брови.
— Странный вопрос, — засмеялся он. — Это женский способ выяснить подозрения? Разве это не выглядит довольно дико для такого проницательного ума, как ваш? Мистер Мелвил — очень близкий друг для меня. Вот и все, дитя мое. Выбросьте все это из головы.
— Я должна поверить тому, что французский посол в Венеции поддерживает тесные дружеские отношения с англичанином в такое время, как сейчас? Столь тесные, что посвящает его в дипломатические тайны?
— Дипломатические тайны? Какие дипломатические тайны?
Лальмант внезапно стал строг. Но в душе он немного встревожился. Как предусмотрительный человек, он никогда не допускал, чтобы один тайный агент знал о другом, пока такая осведомленность не становилась совершенно необходимой. В случае с Лебелем имелись очень веские причины, чтобы его истинное лицо оставалось тщательно скрываемым.
Ее ответ отчасти развеял его опасения. Потому что она была абсолютно искренней с ним относительно того, что прошлой ночью сообщил ей Вендрамин.
Тон и манеры Лальманта были пренебрежительными.
— Ах, это! Но это вовсе не дипломатическая тайна. В том, что я раскрыл Мелвилу, нет предательства наших намерений, касающихся вашего барнаботто. Мелвил сообщил мне, что на его жизнь покушались и что он находится под угрозой покушения со стороны этого негодяя Вендрамина.
— Что? — голос ее стал пронзительным, как лезвие ножа, а изящное маленькое личико вдруг исказилось и стало злым. — Вендрамин не говорил мне об этом. Он лишь сказал мне, что Мелвил действует с подозрительными намерениями. Но это действительно достоверно?
— Совершенно достоверно. Он послал пару драчливых фехтовальщиков за Мелвилом несколько ночей назад. От этих Мелвил отделался. Но он полагает, что появятся другие. Он рассказал мне об этом происшествии. В моей власти предоставить ему весьма действенную защиту. Вот и все. Но вы до странного взволнованы, дорогая моя.
— Почему вы решили использовать эту тайну в качестве защиты англичанина, который не имеет с вами официальных отношений?
— Кажется, мне приходится обороняться? Ладно, хорошо. Рассказать вам тайну? Хотя мистер Мелвил не находится сейчас в официальных отношениях со мной, я обрабатываю его, потому что собираюсь использовать его в ближайшие дни. Все пути хороши, чтобы немедленно завербовать его.
В этом, наконец, содержалось аргументированное объяснение. Ее осведомленность о методах Лальманта делала его ответ убедительным. Но усмешка ее была необъяснимо нервной.
— Знаете ли вы, Лальмант, что иногда вы мне противны — вы и ваша отвратительная служба. Вы сидите здесь, в этой канцелярии, сплетая паутину подобно толстому грязному пауку. Зачем вам впутывать такого порядочного человека, как мистер Мелвил, в вашу грязь?
Лальмант рассмеялся без тени раздражения.
— Дорогая моя! Что за интерес к этому Мелвилу? Минуту назад казалось, что вы готовы убить Вендрамина. А теперь вы как будто готовы убить меня. И вся эта ярость из-за того, что вы внушили себе, будто мы можем обидеть паиньку-англичанина? Осторожнее, Анна! Поберегите страстный темперамент!
— Не будьте скотиной, Лальмант!
Он лишь вновь рассмеялся и не спеша вернулся за стол. Но этот смех удивил ее.
— Я сказала, не будьте скотиной и выбросьте это скотское умозаключение, что мистер Мелвил — мой любовник. Я полагаю, что именно на это вы намекаете.
— Ну почему же скотское? Мистеру Мелвилу можно только позавидовать. Видит бог, будь я лет на десять помоложе, дорогая моя…
— Без разницы, будь вы хоть на двадцать лет моложе. Пусть это утверждение примирит вас с вашим возрастом. Вы — слизняк, Лальмант, злокозненный слизняк. И вы понапрасну тратите время, если думаете, что затянете мистера Мелвила в ваши сети. Вы не знаете этого человека.
— Пожалуй, в этом вы определенно имеете преимущество надо мной — пауком и слизняком.
Его насмешка привела ее в такую ярость, что она вскочила со стула.
— Да это так. Я знаю его как человека чести: учтивого, любезного, деликатного и смелого. Я горжусь, что могу считать его своим другом. И, видит бог, их у меня немного. Он не такой, как другие, которые преследуют меня лишь потому, что я — женщина, которые вызывают у меня тошноту своими ухаживаниями и отвращение — своей расчетливой лестью. Из-за того, что меня считают вдовой без покровительствующего мне мужчины, они смотрят на меня как на нечто такое, что можно преследовать и заманивать их отвратительным искусством соблазна. Мистер Мелвил — единственный человек в Венеции, кто ищет моего общества и в то же время достоин моего уважения, потому что он воздерживается от любовных притязаний ко мне.
— Тем самым, насколько я понимаю, еще больше возбуждая ваш интерес. Это искуснейший метод.
Она посмотрела на него с неприязнью.
— Ваш мозг — это выгребная яма Лальмант. Я зря теряю с вами время. Я говорю о вещах, которые вам не понять.
— В конце концов, будьте благодарны мне за службу, которую я вам даю.
— Я буду благодарна если вы прекратите ее, избавив меня от этой свиньи, Вендрамина.
— Этого недолго ждать, детка. Еще немного терпения. Это будет хорошо вознаграждено. Я это знаю. Вы никак не сочтете нас скупыми.
Но она по-прежнему злилась на него, когда уходила.
Глава XXII. АРКОЛА И РИВОЛИ
Предупрежденный Марком-Антуаном о нынешнем отношении Франции к вооруженному нейтралитету Венеции и о том, что он может дать предлог для объявления войны, граф Пиццамано взялся за дело с энергией отчаяния. В результате, в том числе и стараниями Людовико Манина, через неделю состоялась ассамблея в доме Пезаро. Семь достойных патрициев пришли туда обсудить с дожем ситуацию, в которой оказалась Светлейшая, и меры, которые необходимо предпринять. Франческо Пезаро — ведущий сторонник вооружений; Джованни Балбо и Марко Барбаро — члены Совета Десяти; Катарин Корнер — государственный инквизитор; Джакомо Нани — проведитор Лагуны. К ним, составлявшим его делегацию, граф добавил Леонардо Вендрамина, как лидера барнаботти.
То были плохие дни для Вендрамина. Он действовал рискованно, его преследовали угрозы: опасность потерять Изотту и великую удачу вместе с ней, опасность потерять саму жизнь по ложному обвинению от рук государственных инквизиторов.
Негодяй Мелвил занес клинок над его головой, от которого он был бессилен защититься. Ярость, порожденная его жгучим чувством обиды, сдерживалась только страхом.
Тем временем он делал что мог, показывая графу Пиццамано более чем достаточно свое патриотическое рвение, и пришел на это собрание, чтобы оказать страстную поддержку требованию графа.
Это требование заключалось в наступательном и оборонительном союзе с Австрией.
Дож настраивался услышать все, что угодно, но он явно не рассчитывал на такое. Бледный и взволнованный, он объявил это предложение совершенно безумным.
Но Франческо Пезаро, этот подчеркнуто учтивый джентльмен, который был, пожалуй, влиятельнейшим человеком в Венеции в эти бедственные дни, вынудил нерешительного дожа прислушаться к действительности.
Австрийские войска сосредоточились в Тироле и Пиаве. Скоро Элвинзи выставит армию приблизительно в сорок тысяч человек против армии такой же численности под командованием Бонапарта. Несмотря на то, что французы стояли уже перед стойко державшейся против них Мантуей, чаши весов однозначно склонялись в сторону победы австрийцев, на которую и должна быть возложена единственная надежда Венеции на спасение.
