Дэниел Сильва - Под конвоем лжи
— Христос! Альфред, они нисколько не изменились с сорокового года. Мы тогда взяли на карандаш всех, кто мог оказаться шпионами, и интернировали каждого, в ком возникали хоть какие-то сомнения.
— Я знаю, Гарри. Но, возможно, мы все же что-то пропустили.
— Например?
— Черт возьми, откуда я знаю?
— Я закажу документацию. Хуже от этого точно не будет.
— Возможно, нам просто изменила удача.
— Альфред, я знавал в свое время многих удачливых полицейских.
— Ну, и что, Гарри?
— Но я никогда не встречал ни одного удачливого ленивого полицейского.
— И что вы собираетесь делать?
— Принесу документы и заварю побольше чаю.
* * *Шон Догерти вышел из дома черед черный ход и направился по дорожке к сараю. Он был одет в толстый свитер, прорезиненное пальто и нес в руке керосиновый фонарь. Небо совсем очистилось от облаков: в темно-синей бездне сверкали бесчисленные звезды и светила яркая луна в три четверти. Воздух был обжигающе холодным.
Когда он открыл дверь сарая и вошел внутрь, овца приветствовала его громким блеяньем. Днем животное запуталось в изгороди и, пытаясь освободиться, сильно поранило ногу и поломало забор. Теперь овца лежала на большой охапке сена в углу сарая.
Догерти включил рацию и принялся перевязывать овцу. При этом он почти беззвучно напевал себе под нос, чтобы успокоить нервы. Он снял старую окровавленную марлю, наложил новую повязку и надежно завязал ее.
Он все еще продолжал любоваться на свою работу, когда приемник ожил. Догерти опрометью перебежал в другой угол сарая и надел наушники. Сообщение было кратким. Он отбил на ключе сигнал подтверждения и выбежал наружу.
Доехать на пляж он успел за три минуты.
Въехав в рощу, Догерти соскочил наземь и прислонил велосипед к дереву. После этого он бегом поднялся на гребень дюны и, чуть не свалившись, спустился на пляж. Приготовленные им кучки дров лежали на своих местах, и он мог зажечь их в любую секунду. Издалека донесся приглушенный гул самолета.
«Святой бог, — сказал себе Догерти, — да ведь он и впрямь летит!»
Он поспешил зажечь сигнальные костры, и на пляже заиграл яркий свет.
Догерти, присевший в траву, чтобы не торчать на виду, ждал появления самолета. Вот он появился над пляжем, и еще через мгновение от его хвостовой части отделилась черная точка. Тут же раскрылся парашют, а самолет резко развернулся и умчался в сторону моря.
Догерти поднялся из травы и, спотыкаясь, побежал на пляж. Немец очень удачно приземлился, перекатился и уже собирал свой черный парашют, когда Догерти спустился к нему.
— Вы, должно быть, Шон Догерти, — сказал прилетевший на идеальном английском языке.
— Правильно, — ответил изумленный Шон. — А вы, должно быть, немецкий шпион.
Агент нахмурился.
— Что-то в этом роде. Послушайте, дружище, со своим имуществом я и сам разберусь. А вам, наверно, было бы лучше погасить эти чертовы костры, пока весь мир не узнал, что мы с вами тут торчим.
Часть вторая
Глава 14
Восточная Пруссия, декабрь 1925
Той зимой олени голодали. Они выходили из леса и рыли копытами снег на лугах в поисках пищи. В лучах яркого солнечного света стоял большой самец; уткнув нос в снег, он пытался докопаться до прошлогодней травы. Они укрылись за невысоким бугорком, Анна вытянулась на животе, папа опустился на одно колено рядом с нею. Он шепчет ей советы, но она не слышит его. Ей не нужны никакие советы. Она давно уже ждала этого дня. Представляла его себе в подробностях. Была готова к нему.
Она вкладывает патроны в ружье. Оно совсем новенькое, без единой царапинки на прикладе и цевье, и пахнет чистым оружейным маслом. Это подарок на ее день рождения. Сегодня ей исполнилось пятнадцать.
Олень — тоже подарок ей.
Она хотела добыть оленя раньше, но папа воспротивился.
— Убить оленя — это очень большая эмоциональная нагрузка, — сказал он, объясняя все в своей странной манере. — Это очень трудно описать. Ты должна испытать это сама, и я не допущу, чтобы это случилось до того, как ты станешь достаточно взрослой, чтобы все понять.
Выстрел довольно трудный — сто пятьдесят метров при резком, порывистом встречном ледяном ветре. Ветер обжигает лицо Анны холодом, она замерзла и чувствует, что ее трясет, пальцы в перчатках окоченели. Она проигрывает весь выстрел в уме: на спусковой крючок нажимать мягко, точно так же, как в тире. Как ее учил папа.
Ветер налетает порывами. Она ждет.
Она поднимается на одно колено и вскидывает ружье на изготовку. Целится. Олень, встревоженный хрустом снега под ее ногами, вскидывает массивную голову и поворачивается на звук.
Она быстро наводит мушку на голову оленя, делает мысленно поправку на встречный ветер и стреляет. Пуля попадает точно в глаз оленя, и он падает тяжелой безжизненной грудой на заснеженный луг.
Она опускает ружье и поворачивается к папе. Она ожидает увидеть его сияющее лицо, услышать его радостные поздравления, ожидает, что он крепко обнимет ее и скажет, что он гордится ею. Но, как ни странно, его лицо ничего не выражает. Он смотрит сначала на мертвого оленя, потом на нее.
* * *— Твой отец всегда хотел сына, но я так и не смогла дать ему ни одного, — сказала мать. Она лежала, умирая от туберкулеза, в своей спальне в дальнем конце дома. — Будь такой, какой он захочет тебя воспитать. Помоги ему, Анна. Позаботься о нем — ради памяти обо мне.
Она исполнила все, о чем просила ее мать. Она научилась ездить верхом, стрелять и делать все, что делают мальчики, только лучше, чем это получалось у них. Она ездила вместе с папой в те страны, куда он получал дипломатические назначения. В понедельник ей предстоит отправиться в Америку, где папа будет первым консулом.
Анна слышала о том, что в Америке есть гангстеры, которые носятся по улицам в больших черных автомобилях, стреляя во всех, кто попадается на глаза. Пусть только гангстеры попробуют сделать папе хоть что-нибудь плохое — она каждому из них всадит в глаз по пуле из своего нового ружья.
* * *Той ночью они лежат вместе в огромной папиной кровати; в большом камине ярко пылает огонь. За окнами ярится метель. Ветер завывает, и деревья стучатся в стены дома. Анна с раннего детства верит в то, что они пытаются пробраться внутрь, потому что мерзнут зимой. Огонь потрескивает, и дым пахнет теплом и еще чем-то очень приятным. Она прижимается лицом к щеке папы, кладет руку ему на грудь.
— Мне было очень непросто в первый раз убить оленя, — говорит он, как будто признается в ошибке или вине. — Я чуть не опустил ружье. Анна, милая моя, почему же для тебя это оказалось совсем нетрудно?
— Я не знаю, папа. Просто нетрудно, и все.
— Все, что я мог тогда видеть, это глаза несчастной твари, уставившейся на меня. Большие карие глаза. Красивые. А потом я увидел, как из них ушла жизнь, и почувствовал себя отвратительно. И еще целую неделю я никак не мог выкинуть из головы эту проклятую сцену.
— Я не видела глаз.
Отец поворачивается к ней в полумраке.
— А что ты видела?
— Я видела его лицо, — говорит Анна после непродолжительного колебания.
— Чье лицо, любимая? — Он растерян. — Лицо оленя?
— Нет, папа, не оленя.
— Анна, милая, ради бога, объясни, о чем ты говоришь?
Она отчаянно хочет сказать ему, сказать хоть кому-то. Если бы мать была еще жива, она, вероятно, смогла бы сказать ей. Но она не может заставить себя сказать это папе. Он сошел бы с ума. Это было бы очень плохо по отношению к нему.
— Ничего, папа. Я очень устала. — Она целует отца в щеку. — Доброй ночи, папа. Приятных снов.
* * *Лондон, январь 1944
Прошло шесть дней с тех пор, как Кэтрин Блэйк получила радиограмму из Гамбурга. На протяжении всего этого времени она не раз возвращалась к мысли о том, чтобы проигнорировать ее.
Словом «альфа» обозначалась точка для встречи в Гайд-парке, пешеходная аллея, проходившая через рощу. В ожидании этой встречи она не могла не испытывать сильной тревоги. Начиная с 1940 года, МИ-5 арестовала множество шпионов. И нельзя было сомневаться в том, что некоторые из арестованных перед другим свиданием — с палачом — выложили все, что им было известно.
Теоретически для нее это не должно было иметь никакого значения. Фогель обещал, что у нее все будет не так, как было у остальных. Она должна была иметь не такие, как у всех, процедуры радиообмена, уникальные шифры и строго индивидуальные процедуры свидания. Даже если бы англичанам удалось выловить и повесить всех остальных немецких шпионов в своей стране, они все равно не сумели бы выйти на нее.
