Мастер Чэнь - Амалия и Белое видение

Все это могло бы быть забавным, но я себя чувствовала ужасно — меня вел очень странный человек туда, где я раньше никогда не бывала, к комнатам для гостей. Это, конечно, далеко не тюрьма, которой мне до того пригрозили, но и на приглашение на танцы все происходящее было непохоже.

У высокой двери длинный человек опять повернулся ко мне негнущимся корпусом и сделал очень странную вещь — нахально подмигнул. Снова, не поворачивая головы и не сгибая шеи, отвернулся и открыл передо мной дверь.

Я сделала шаг вперед — и замерла.

Потому что в глубине гостиничного номера, прямо напротив двери, у бюро с множеством ящичков, сидел на высоком барном стуле, поджав и чуть перекрестив ноги, деликатного телосложения немолодой человек. И смотрел прямо на меня, чуть вздернув костистый, острый подбородок.

Это был немигающий взгляд рептилии — не злой, не добрый, а попросту очень внимательный и оценивающий.

Но даже не взгляд пригвоздил меня к паркету, а нечто иное — его руки. Большие, очень большие для такого человека кисти рук, сплетенные на скрещенных коленях каким-то причудливым образом, так, что эти суставчатые длинные пальцы напомнили мне о роще молодых бамбуковых стволов.

Все это длилось буквально мгновение — хрупкий человек винтообразным движением спустился со своего стула, поставив на паркет ноги в сверкающих остроносых черных туфлях и сделал ко мне несколько шагов.

Он оказался ниже меня на целый дюйм.

— Госпожа Амалия де Соза, — сказал человек неожиданно звучным баритоном. — Благодарю вас за то, что согласились прийти сюда. Я бы сам посетил вас, но тут нам уж точно никто не помешает. А ведь мне надо многое вам рассказать.

И я сразу почувствовала, что вот теперь все будет хорошо, хотя бы просто потому, что мое ожидание закончилось.

Тут он усадил меня в кресло, так, что справа от меня угадывался спальный альков — два шеста и призрак белой москитной сетки, и еще очертания моего странного провожатого, что-то делавшего у внушительного темного шкафа. А слева — окна и море за летящими от легкого ветерка белыми шелковыми занавесками.

— Для мартини еще рано, — заметил господин Эшенден. — Но для таких случаев всегда есть чай.

Он посмотрел на меня с некоторым сомнением, как будто я могла бы вместо этого потребовать, например, пива, и мягким голосом добавил:

— Джеральд, прошу вас.

Длинный человек, не поворачиваясь, сделал шаг вбок и торжественно нажал на бронзовую кнопку звонка, сделанную в виде большой, в кулак размером, хризантемы.

Тут господин Эшенден впервые проявил какой-то странный признак беспокойства, или дискомфорта. Он даже чуть повернулся к своему бюро, а потом оставил намерение и вновь с сомнением посмотрел на меня.

— Для сигареты рано не бывает, — сказала я, доставая портсигар, и он с облегчением пощелкал пальцами:

— А как вы относитесь к сигаре? Никогда сами не пробовали? Это заблуждение, что женщинам не подходят сигары. Это сигарам не нравятся некоторые женщины. Но вы, как мне кажется, ей бы подошли. Великое изобретение человеческого гения — правильно скрученные табачные листы. Сколько раз, когда мы с каким-нибудь собеседником зажигали по сигаре, из ее дыма сплетался совершенно готовый рассказ… Есть рассказы на одну сигару, а есть на две.

— Я могу немало рассказать вам о том, где здесь можно приобрети хорошую сигару — скажем, настоящую манилу. Они очень милы, хотя просты и пахнут травой и почти больше ничем. Но это лучше, чем скучные бирманские черуты, которыми в этих краях увлекаются ваши соотечественники.

Тут господин Эшенден стал похож на крокодила средних лет, только что проглотившего ужин и полностью удовлетворенного жизнью. Он потянул из нагрудного кармана куртки-сафари небольшую аккуратную сигару. Тут как раз мальчик в белом мундире с золотыми пуговицами внес чай, господин Эшенден с почтением зажег мою «Данхилл» и затем занялся разжиганием своей коричневой «короны».

— Манильские сигары я курил в Испании — это была первая заграничная поездка в моей жизни, — сказал он, внимательно прислушиваясь к удаляющимся шагам мальчика за дверьми. — Ну, вот, госпожа де Соза, рассказ мой будет длинным, и начнется он с извинений. Вся эта история — сплошная цепь глупостей и ошибок, и больше всего их было допущено в отношении вас.

Я почти окончательно расслабилась.

— Вы представляете — эти здешние полицейские чиновники не догадались сделать простую вещь: разобраться, с кем имеют дело. Например — узнать точно, сколько у вас денег. Нам пришлось делать это еще в Дели, где я, к счастью, случайно находился, а до получения ответа задержаться в Калькутте.

— Вам пришлось выяснять, сколько у меня денег? — Мое хорошее настроение начало улетучиваться, но господин Эшенден поднял длинную узкую ладонь и вытянул ее в мою сторону:

— Через несколько минут вы узнаете все об этой истории, и поверьте, тогда вам не покажется странным, что здешнему отделению секретной службы его величества следовало знать, с кем они имеют дело, а не оценивать ваше состояние на глазок, по размеру вашего дома и по улице, где он находится. Правда, когда все это началось, то практически все, кто мог бы этим заняться, были попросту убиты, но все же… Боже ты мой, они даже не знали, что вы не просто администратор, а полноправный владелец вашего танцевального клуба. Тут кое у кого возникла светлая идея — сделать так, чтобы владельцы кабаре в ужасе вас уволили. И тогда бы вы оказались податливее. Узнали, кто владелец, — и растерялись. Очень, очень плохая работа…

Отделение секретной службы. Ничего нового я не услышала, но все равно в моей голове вдруг зазвучал предупреждающий лязг колокольчика.

— Представьте, эти люди понятия не имели, что имеют дело с обладательницей нескольких миллионов. А ведь это разница. Одно дело — женщина… э-э-э…

— Евразийка, — вежливо подсказала я.

— Вот именно… которая готова на самую дикую интригу, чтобы заполучить англичанина и этим значительно поднять свой социальный статус. И совсем другое дело — леди, которая могла бы, наоборот…

— Купить своему молодому человеку хоть крейсер с командой и Юнион Джеком на мачте, — неудачно пошутила я.

— Насколько я знаю, у подданных империи пока что нет крейсеров в частном владении, — улыбнулся он. — Но если вы богаты, тогда мотивы ваших действий оказываются совсем иными, несколько более сложными. Рискну сделать предположение, что господин Элистер Макларен тоже не знает, что вы — наследница пароходной империи Мануэла де Соза из Лиссабона?

— Нет, — коротко сказала я.

— А ведь, чтобы понять все это, местной полиции надо было не постесняться обменяться всего лишь несколькими телеграммами с Лондоном, Лиссабоном и… конечно, Лос-Анжелесом.

Лос-Анжелес? Вот это уже слишком.

Тут я почувствовала, что пора готовиться к приступу собственной ярости, — но взглянула в умные глаза господина Эшендена и почему-то, наоборот, успокоилась. Хорошо, когда хоть кто-то знает о тебе так много.

— Если бы они знали вашу историю, то хорошо поняли бы, что после Лос-Анжелеса для вас было совершенно логично вернуться домой и пару лет просто пожить тихой жизнью, чтобы разобраться, что теперь с собой делать. Я прав?

Я кивнула.

— Кстати, а как вообще вам удалось выпутаться из той истории? — как бы вскользь спросил он. — Брачные аферисты редко сдаются, пока не обчистят свою жертву на пару сотен тысяч. А вы были так юны тогда.

— Есть один адвокат в Лос-Анжелесе, — к собственному удивлению, легко и сразу ответила я. — Он просто великолепен. Он завершил дело с блеском. Если бы не его удивительная секретарша, боюсь, мой первый роман перешел бы во второй. Именно после этого я поняла, что в жизни надо сделать паузу.

— И вернуться из Америки сюда? — с некоторым недоверием спросил Эшенден.

— Это моя земля, — почти вспылила я. — Мой дом. Я открываю утром окно и дышу воздухом, какого нет нигде в мире. Почему я не могу сюда вернуться?

— Отлично, — удовлетворенно сказал он. — Вот видите, все понятно. Итак, чиновник калькуттского отделения секретной службы Элистер Макларен понятия не имеет, что, женившись на вас, он смог бы безбедно наслаждаться жизнью до конца своих дней?

— Мне не нужна домашняя собачка, — как бы между прочим сказала я и со злобой погасила сигарету, все это время, оказывается, сиротливо дымившуюся в мраморной пепельнице. — Для него важнее всего доказать всем и себе, что он может очень многое, может выпутаться сам, помочь… другим. Как можно лишить человека смысла его жизни? Нет, он не знает про меня ничего. Более того, он, видимо, до сих пор верит, что я — тоже агент вашей секретной службы, да еще и выше рангом, чем он.

— Одной загадкой меньше, — вскользь заметил Эшенден. — Теперь ясно, как вам удалось его спрятать — в смысле почему он вас послушался.