Андрей Горняк - Битая ставка
— Попали или сдались?
— Ну как сказать? Оружия у нас не было. Мы рыли окопы. Когда немцы подошли — все убегать стали. Я тоже убежал. Пересидел ночь в какой-то хатенке на окраине города, а наутро смотрю — немцы. Вот и все.
— Значит, не попали в плен, а остались на территории, которую ночью немцы захватили? Так?
— Выходит что так.
— А дальше что? Как вы оказались сейчас на этой стороне фронта?
— Немцы собрали нас, всех бывших красноармейцев, и в лагерь, за проволоку. Начальство, политруков куда-то увезли, а нас, спустя некоторое время, мобилизовали на восстановление Донбасса — заставили добывать уголь. К зиме отправили в Изюм, где мы разбирали остатки разбитых зданий. Я оттуда бежал, в Керчи достал флотскую одежду. В ней безопаснее было переправиться через пролив...
— Гм! То остались на захваченной территории, то пробирались назад. Зачем? Что делали здесь, на нашей территории до задержания?
— Ничего, отдыхал. Жил то у одной, то у другой хозяйки...
— А кто вас снабдил командировочным предписанием и удостоверением личности?
— Раздобыл сам, еще в Керчи.
— Как?
— Да через знакомых людей. Добрые люди везде есть.
— У этих «добрых людей», видимо, хорошая техническая база, но липу они готовят грубо.
— Мои документы — не липа. Я действительно Нилин...
— А может быть, Шубин?
— Какой еще Шубин?— задержанный ничем не выдал волнения, спросил все так же ровно, почти равнодушно.
— А тот самый, которого снабдили документами те же «добрые люди».
— Я никаких документов Шубина не знаю!
— Как же не знаете? Мы нашли их в вашем чемодане, в двойной боковой стенке. Чьи же они?
— Мне это неизвестно. Чемодан я достал в Керчи.
— Опять «добрые люди» помогли? Да? Дежурный! — позвал Карнов в приоткрытые двери.— Позовите младшего лейтенанта Егоренкова.
— Итак, пишите протокол,— сказал он вошедшему помощнику,— гражданин Нилин начал новое «сочинение». Ну продолжайте, продолжайте, Нилин! Скажите, когда и сколько времени бы находились в Мариуполе, что там делали?
— В Мариуполе я никогда не был.
— А почему же ваши документы на имя Шубина Алексея Федоровича выданы в Мариуполе райотделом милиции? Там и штамп о прописке стоит, и указано, что вы там работали слесарем на заводе Ильича?
— Я там не был, и вообще, какое отношение имеет ко мне какой-то Шубин?
— Егоренков, принесите сюда чемодан задержанного.
Через минуту младший лейтенант водрузил на стол коричневый чемодан.
— Ваш?
— Я говорил вам, что достал его в Керчи у одного знакомого, когда собирался переезжать сюда, на материк.
— А вещи в нем ваши?
— Вещи мои...
— Вот боковая стенка, вскрытая нами в присутствии понятых, а вот и ваши документы — паспорт и справка с места работы.
— Документы не мои.
— Глупо, Шубин. Подойдите поближе, посмотрите, фотография-то на паспорте ваша? Подойдите, присмотритесь.
Задержанный махнул рукой и отвернулся.
— Так кто же вы, Шубин или Нилин? Говорите!— настаивал Карнов.
— Да, я Шубин Алексей Федорович, Нилин — это фамилия моего дяди, Нилина Андрея Арсентьевича. Он дал мне свою фамилию, потому что я рос и воспитывался у него.
— Хорошо, проверим.
«Допрашивать и допрашивать надо,— думал Карнов,— не давать опомниться, не делать пауз, которыми Нилин может воспользоваться для измышления новой легенды. Не все ясно пока, многое надо уточнить. А что он с той стороны — сомнений нет».
— Значит, вы Шубин Алексей Федорович, рождения 1918 года, из Донбасса?
— Дежурный!— позвал Карнов.— Попросите ко мне младшего лейтенанта Заозерного. А почему вы не в армии?
— Был, да... дезертировал.
— Когда?
— Еще в сорок первом году.
— И до сих пор скрываетесь?
— Да.
— Где?
— Везде бывал. Последнее время в Мариуполе. Работал на заводе, недалеко от Сартаны.
— Как же вы поступили на завод, если вы дезертир?
— А так и поступил. В отделе кадров завода я объяснил, что был на отрывке окопов. Подошли немцы, наши все разбежались, ушел и я. Возвратиться к себе домой, в Кондратьевку, не мог, она уже была занята, поэтому оказался в Мариуполе. Завод тогда еще работал, вот меня и приняли.
В это время в комнату вошел молодой офицер в темнозеленом военном костюме, с маузером в темно-вишневой деревянной колодке.
— Здравствуй, младший лейтенант, здравствуй! Как добрался?
— Ничего, хорошо. Все поручения выполнил.
— Добре. Вот земляка хочу тебе представить. Узнаешь?
Заозерный подошел ближе к задержанному, воскликнул :
— Алешка, ты? Вот встреча! Товарищ старший лейтенант, это действительно земляк, с Кондратьевки. Алешка Нилин.
«Вот тебе раз,— удивился Карнов.— Только что с таким трудом добился признания, что он Шубин. Ничего не понимаю».
А Нилин не отреагировал на восторг земляка. Смотрел в угол, молчал.
— Что ты здесь делаешь, Алексей?
— Вот уже четвертые сутки морочит нам голову твоя земляк, товарищ Заозерный,— ответил за Нилина Карнов.— Четвертый день сказки рассказывает и не хочет говорить правду.
— Алексей,— обратился к нему Заозерный,— ты что, не узнаешь меня? Вспомни Кондратьевку, нашу одноэтажную школу, в бараке, около столовой, помнишь?
Нилин продолжал молчать.
— Что с ним, товарищ старший лейтенант? Почему он молчит? Натворил что-нибудь?
— Да, видимо. Вот уже несколько дней разбираемся, но толку пока мало.
— Слушай, Алексей, что ты сделал? Неужели снова за старое взялся?
— Я ничего тебе не скажу, не спрашивай...
— Ага, значит, узнал меня? Он что, товарищ старший лейтенант, не дезертир ли?
— Хуже, наверное. Что ты о нем знаешь?
— Мы вместе до войны жили на шахте «Кондратъевка», в одной школе учились, даже за девчатами вместе ухаживали. Он был в старшем классе, а я младше на год. Ну он дружил с моей одноклассницей Верой Жалиной. Иногда я даже записки от него ей передавал.
— А о какой провинности ты ему напомнил?
— Да была у нас тогда история. Он с двумя дружками ночью залез в ларек школы. Выл суд. Ему дали условно три года, исключили из школы. А потом мы переехали на шахту имени Калинина, и я его потерял из виду. Позже он, кажется, работал в шахте «Кондратьевка», на электровозе.
— Ну вот, видите, а вы не верите, что я работал после горпромуча машинистом электровоза,— вмешался Нилин-Шубин.
— Товарищ Заозерный, а ты не помнишь, у кого он жил на шахте «Кондратьевка» и где?
— Как не помнить? Он жил у дяди, недалеко от шахты. Мы, мальчишки, Нилину завидовали: он очень хорошо одевался, ходил в школу в светло-коричневом коверкотовом костюме. И часы наручные у него были, такие маленькие...
— А что о нем еще вспомните?
— Говорили тогда, что у него кто-то из родственников где-то за границей живет, дядя или даже отец, и посылки ему присылает.
— А все его знали как Нилина или под другой фамилией?
— Нилина, конечно. Какие еще другие фамилии?
— А вот он говорит, что не Нилин!
— А кто же он?
— Он утверждает, что он Шубин.
— Ты что, Алексей, совсем заврался? Кто же ты на самом деле?
— Да, я тогда был Нилин, а сейчас Шубин. На «Кондратьевке» жил под фамилией моего дяди по матери, Нилина, а моя настоящая фамилия по родному отцу — Шубин. Моя мать, Шубина, живет где-то здесь, в этих краях, можете ее разыскать и через нее все проверить.
— Та-ак... Это интересно. .
Карнов задал Шубину еще несколько вопросов. Но тот отвечал нехотя, невпопад. И вдруг, вздохнув, выдавил:
— Хорошо, я все расскажу.
И заговорил зло, будто бичевал сам себя.
В минувшую гражданскую войну двухлетним мальчишкой они с отцом Федором Поликарповичем Шубиным, белым офицером, и матерью Надеждой Арсентьевной отходили к морю. Мать заболела тифом и осталась у чужих людей, на Кубани, а они добрались до Новороссийска. На пристани была невероятная толчея, и он потерялся, отбился от отца.
— Обо всем этом,— уточнил Шубин,— мне позже стало известно от моего дяди — Нилина Андрея Арсентьевича, к которому меня и привезли из Новороссийска. У него я и рос. Потом, в тридцатых годах, дядю раскулачили и сослали в калмыцкие степи. Жили мы в землянке, недалеко от железнодорожной станции Дивное. Кругом росли высокие камыши, а за ними была степь. Его жена и двое детей там умерли. Мы стали жить вдвоем. На второй год, весной, нам было разрешено промышлять зверя. Мы с дядей пошли в степь охотиться — ставить капканы на лис — и назад не вернулись. В 1931 году пробились в Донбасс. Дядя устроился работать на шахту, женился. Там я и взял его фамилию. Через несколько лет, не знаю, каким путем, от отца из Австрии или Югославии пришло письмо. В нем он сообщал, что жив и здоров. Спрашивал обо мне и матери — живы ли мы и где находимся. Но тогда ни я, ни мой дядя, Нилин, о ней ничего не знали. Дядя, может быть, и знал что-либо, но мне ничего не говорил. Отписать мы ему ответ не смогли — не было у нас его адреса: письмо поступило к нам не по почте.
