Эрик Амблер - Путешествие внутрь страха
Владелец кабаре вышел опять и сделал объявление, которое встретили аплодисментами.
— Теперь выйдет Жозетта со своим партнером Хозе, — прошептала Мария на ухо Грэхему. — Танцовщики из Парижа, очень популярные. Сегодня выступают здесь в последний раз.
Круг света, сделавшись розовым, переместился ко входной двери. Прогремела барабанная дробь, оркестр заиграл «Голубой Дунай», и танцоры заскользили по полу.
Уставшему Грэхему их танец виделся такой же частью привычной рутины, как и барная стойка, и помост с музыкантами: нечто призванное оправдать завышенную цену напитков, демонстрация того, как при помощи законов механики маленький, болезненного вида мужчина с повязанным вокруг талии широким кушаком способен управляться со стодесятифунтовой женщиной, точно с ребенком. Жозетта и ее партнер выделялись лишь тем, что, хотя танцевали хуже обычного, умели произвести эффект.
Она была худой и высокой; великолепные руки и плечи, каскад блестящих светлых волос. Тяжелые веки и пухлые губы, застывшие в театральной полуулыбке, странно контрастировали с быстротой и четкостью движений. Грэхем чувствовал, что перед ним не прирожденная танцовщица, но просто женщина, научившаяся танцевать — танцевать томно и чувственно, гордясь своим молодым телом, длинными ногами и мускулами, скрытыми за плавными линиями бедер и живота. И хотя сам танец не представлял ничего выдающегося, зрелище все же получалось яркое, несмотря на ее партнера.
Это был смуглый мужчина с гладким землистым озабоченным лицом и неприятной привычкой при напряжении упирать язык в щеку. Танцевал он неуклюже; делая поддержку, неуверенно двигал пальцами, ища, где ухватиться, чтобы не потерять равновесие.
Но зрители на него не глядели и по окончании танца шумно вызвали пару на бис. Те сплясали снова. Грянул финальный аккорд, мадемуазель Жозетта поклонилась и приняла от Сергея букет цветов. Она выходила еще несколько раз, кланяясь и посылая воздушные поцелуи.
— Прелесть, правда? — сказал Копейкин по-английски, когда в зале зажегся свет. — Я же обещал, что вам здесь понравится.
— Да, хороша. А вот милый ее — молью траченный.
— Хозе? У него дела неплохи. Хотите, приглашу ее выпить с нами?
— Очень. Но это же, наверно, будет дорого?
— Боже мой! Нет. Ей за такое не платят.
— А она придет?
— Обязательно. Я ее знаю — хозяин нас знакомил. Думаю, она вам придется по вкусу. Арабка глуповата. Жозетта, конечно, тоже не блещет умом, но по-своему обворожительна. Если бы не горький опыт молодости — я бы и сам за ней приударил.
Копейкин отошел. Мария поглядела ему вслед и, помолчав, произнесла:
— Ваш друг, он такой добрый.
— Добрый, — кивнул Грэхем, не совсем понимая, что это было — утверждение, вопрос или слабая попытка поддержать беседу.
Мария улыбнулась:
— Он близко знает хозяина. Если захотите, попросит, чтобы Сергей отпустил меня сегодня пораньше.
— Боюсь, мне надо еще уложить вещи и поспеть на утренний поезд. — Грэхем постарался изобразить сожаление.
— Ладно, не важно. — Она снова улыбнулась. — Просто шведы мне особенно нравятся. Можно еще бренди, месье?
— Конечно.
Он опять наполнил ее бокал. Она отпила половину и спросила:
— Вам нравится мадемуазель Жозетта?
— Она замечательно танцует.
— Она очень симпатичная. Это потому, что популярная. Когда кто-то популярный — сразу кажется симпатичным. Вот Хозе никому не нравится. Он испанец из Марокко. Страшно ревнивый — они все такие. Не понимаю, как она его терпит.
— Вы же говорили, они — парижане.
— Выступали в Париже. А вообще-то она из Венгрии. Знает разные языки. Немецкий, испанский, английский. Но шведский, по-моему, нет. У нее было много богатых мужчин. — Мария помолчала еще. — Вы коммерсант, месье?
— Инженер. — Он с удивлением осознал, что Мария вовсе не так глупа, как казалось, и что она прекрасно понимает, почему Копейкин их оставил. Грэхему явно намекнули, что мадемуазель Жозетта потребует больших расходов, что с ней будет непросто и что придется иметь дело с ревнивым испанцем.
Мария допила бренди и задумчиво поглядела в сторону бара.
— Кажется, моя подруга там скучает. — Она повернула голову и посмотрела прямо на Грэхема. — Дадите мне сто пиастров, месье?
— Зачем?
— На чай, месье. — Она улыбнулась, но уже не столь искренне и открыто.
Он протянул ей банкноту. Мария положила деньги в сумочку и встала.
— Извините, пожалуйста. Я пойду к подруге. Если захотите — вернусь.
Красное платье исчезло в толпе возле барной стойки. Почти сразу возвратился Копейкин.
— А где арабка?
— Ушла к лучшей подруге. Я дал ей сто пиастров.
— Сотню? Пятьдесят хватило бы за глаза. Впрочем, не важно. Жозетта приглашает нас выпить в ее гримерной. Завтра она уезжает из Стамбула и не хочет показываться в зале — придется здесь со всеми разговаривать, а она еще не упаковала вещи.
— Мы не помешаем?
— Любезный, она горит желанием с вами познакомиться. Заметила вас, когда танцевала; я сказал, что вы англичанин, и ее это очень обрадовало. Выпивку можно оставить здесь.
Гримерная мадемуазель Жозетты оказалась закутком восемь на восемь футов, отделенным от кабинета владельца коричневой портьерой. Три другие стены покрывали выцветшие розовые в синюю полоску обои с жирными пятнами там, где к ним часто прислонялись. Из мебели имелись два деревянных стула и два шатких туалетных столика, уставленных баночками крема вперемежку с грязными косметическими салфетками. В затхлом воздухе мешались запахи сигаретного дыма, пудры и влажной обивки.
— Entrez,[12] — буркнул Хозе, и они вошли. Тот встал из-за столика и, стирая с лица грим, вышел, не удостоив их взглядом. Копейкин отчего-то подмигнул Грэхему.
Жозетта сидела на стуле, наклонившись вперед и сосредоточенно водя по брови мокрым ватным тампоном. Она уже сняла сценический костюм и накинула вместо него розовый халат. Волосы свободно струились вокруг головы; они и вправду были великолепны.
Жозетта заговорила по-английски — медленно, старательно произнося слова и разделяя их движениями тампона:
— Простите, пожалуйста. Эта паршивая тушь, она… Merde![13]
Она в нетерпении отбросила тампон, резко встала и повернулась к гостям.
В жестком свете лампочки над головой Жозетта казалась немного ниже, чем во время танца, и слегка осунувшейся. Грэхем, припомнив пышущую здоровьем Стефани, подумал, что лет через десять Жозетта будет довольно невзрачной. Он имел привычку сравнивать других женщин с женой — это помогало скрыть от себя, что другие женщины его все еще интересуют. Но Жозетта была особенной. Что с ней станется через десять лет, его не слишком занимало; сейчас перед ним стояла, наполняя комнату спокойной жизненной энергией, привлекательная, превосходно владеющая собой женщина с мягкой улыбкой и большими голубыми глазами.
— Дорогая Жозетта, это Грэхем, — представил его Копейкин.
— Ваш танец мне очень понравился, мадемуазель.
— Копейкин мне уже передал. — Она пожала плечами. — Думаю, танцевать можно и получше, но все-таки спасибо, что хвалите. Зря говорят, что англичане невежливы. — Она обвела комнатку рукой. — Хоть и не слишком приятно приглашать вас сесть в такой грязи — пожалуйста, устраивайтесь поудобнее. Копейкин пусть сядет на второй стул, а вы отодвиньте вещи Хозе и садитесь на угол стола. Жаль, что мы не можем посидеть снаружи — там слишком много тех, кто готов поднять бучу, если не позволишь им угостить себя шампанским. А шампанское тут паршивое. Не хочется покидать Стамбул с головной болью. Вы здесь надолго, мистер Грэхем?
— Тоже уезжаю завтра.
Жозетта забавляла его своим позерством. В течение минуты она успела побывать великой актрисой, принимающей богатых посетителей, обходительной светской дамой, разочарованным гением танца. Каждый жест, каждая интонация точно рассчитаны — будто она до сих пор танцевала.
Теперь Жозетта перевоплотилась в знатока текущих событий:
— Кошмар с этими путешествиями. А вы к тому же едете обратно к вашей войне. Ужасно. Эти паршивые нацисты… Жаль, что люди постоянно воюют. А не войны — так землетрясения. Все равно люди гибнут. Это так плохо для бизнеса… Меня не привлекает смерть. Вот Копейкина, кажется, привлекает — должно быть, потому, что он русский.
— Мне нет дела до смерти, — возразил Копейкин. — Все, что меня заботит, — принесет ли официант напитки, которые я заказал. Не желаете сигарету?
— Да, благодарю. Официанты тут паршивые. В Лондоне наверняка есть места получше.
— Там официанты тоже не ахти. Полагаю, они везде такие. Но разве вы не бывали в Лондоне? Ваш английский…
Улыбка Жозетты сгладила бестактность Грэхема, о размерах которой он и не подозревал; с тем же успехом можно было спросить, кто оплачивал ее счета.
