Леонид Могилев - Век Зверева
…Телефонный звонок раздался в три часа после полуночи. Люся очнулась, протянула руку, трубка скользнула в ладонь золотой рыбкой несбыточного. Это еще девические сны владели ею. Одновременно в коридоре Люся-старшая осторожно сняла трубку со второго аппарата.
— Простите за беспокойство… Вы получили мои конверты?
— Да, — поперхнулась Люся-младшая и проснулась вовсе.
— Я… я не знаю, как вам все объяснить. Но… столько условностей. Приходите завтра, нет, уже сегодня. Знаете тот скверик за театром?
А на пороге уже вырос папа Печенкин и махал головой: «Соглашайся»…
За час до условленного времени Печенкин положил в рюкзачок саперную лопатку, гирьку на цепочке от ходиков, в карман пиджака засунул все послания поэта и отправился на наблюдательный пункт.
Накрапывало и дуло. Печенкин ждал, Иван не шел, время летело. Глава семьи бегал подкрепляться в кафе напротив, не сводя глаз со скверика. Наконец ему стало ясно, что юный Пирогов на свидание не явился.
…А у Вани тогда ветер был в голове.
Еще утром он почувствовал томление. Окончив поэтический труд, он испытал обычную опустошенность, потом открыл атлас автомобильных дорог и прикинул, как ему добраться до Львова. Денег хватало как раз в один конец…
Старый Печенкин шел домой пешком. На мосту через канал он вынул стихи и стал по листику пускать их на волю. Ветер пытался унести их далеко-далеко, но пронзительный, уже начавшийся дождь сбивал листики на лету и бросал их в неспокойную воду…
А Люся, героиня и жертва, смотрела в окно, подперев юную головку рукою. Ей было жаль, что все так быстро кончилось.
Еще через полтора месяца Иван Иваныч поступил в военное училище и вернулся в Калининград только через пятнадцать лет.
Печальная история Ивана Ивановича Пирогова и Люси Печенкиной
Иван Иваныч приказал себе в свое время забыть о запретном и несбыточном и забыл.
Теперь, когда Родина освобождала его от многих обязательств и условностей, мысль неожиданная и отчаянная посетила его — как-то вдруг. В действительности это был промысел Божий. В результате политических интриг в верхних эшелонах власти, для которой он с товарищами давно стал разменной монетой, а боевые корабли, согнанные в бухты, залоговой тарой, капитан первого ранга Иван Пирогов получил трехмесячное жалованье. Этим отцы-командиры с ним до конца не рассчитались. Слишком много они должны были ему. Но, получив вдруг совершенно фантастические «лимоны» и уложив крупные купюры в тут же купленный бумажник, а мелкие неся просто в полиэтиленовом пакете, он отправился прежде всего в столицу янтарного края, где отыскал баню, и, взяв отдельный номер, смыл с себя «хуторскую грязь и озерную тину». Одноразовым станком «Жиллет» привел щеки в состояние младенческое и роскошное. После этого он отправился в ближайший универмаг, где купил не очень дорогие брюки, рубашку и легкие летние туфли. Форменку свою упаковал аккуратно и сдал в камеру хранения на вокзале. Круг замкнулся. Он снова шел к Люсе Печенкиной. А перед этим Иван Иваныч выпил большую рюмку хорошего дорогого коньяка в бистро.
Дом этот для него не означал ничего. Не тискал он в этой парадной молодую подружку, не пел ей на лестничной клетке сладкоголосую песню юности, не был изгнан из большой опрятной квартиры. У него были другие дома и парадные. Но сейчас, по прошествии лет, более похожих на эпохи, он едва не пустил слезу. Вспомнил все же, собака…
И венок сонетов, и звонки по телефону за полночь. И импровизации с макаронами. Творческий процесс сопровождался натиранием сыра на терке, поджариванием репчатого лука, особой интуитивной варкой макаронов и, конечно, сухим и крепленым. Но это было как бы оболочкой, сопровождением важного и сокровенного дела. Именно сейчас, на выдохе, когда вдруг оказывается, что вдыхать-то нечего, а пыль и горечь осели на гортани, именно стихи, строгие и прекрасные, помогали ему терпеть… Сам он писать еще не мог, только готовился, клочки строф и рифмы упоительные нанизывал на тонкую веревочку воображения, но день этот, когда все будет снова и всерьез, становился все ближе… Иван Пирогов снова готовился стать человеком.
Дверь в квартире старого фонда (ведь в городе долго ничего не строили, а папа Печенкин начальником был все же и хорошую получил квартиру) была основательной. От старых времен осталась дверь. Не прошивали ее из автомата ППШ, и не прятался в одной из комнат квартиры фашист с фаустпатроном. Иначе бы все здесь выглядело по-другому.
Люся-старшая к старости не растолстела, не потухла, что привело Ивана и вовсе в благодушное настроение. Значит, и ее дочь не очень изменилась с тех пор. Генетика и наследственность — великая вещь.
— Вам кого?
— Мне Люсю.
— Людмилу Александровну? А вы, простите, по какому делу?
— Я ее друг детства.
— Что-то я вас не припоминаю. Да вы войдите.
— Лучше пусть она выйдет.
— Да она по другому адресу живет. А вас, простите, как звать?
— Иван Иваныч Пирогов.
— А?
— Что «а»?
— Погодите, погодите…
— Вы адресок-то скажите.
В памяти ее мелькнуло и погасло что-то, и все вспомнилось.
— Молодой человек. Что-то вы задержались. На свидание не пришли.
— А… Она вам, значит, рассказывала?
— Да зайдите вы внутрь…
Потом они долго пили чай, Иван узнал, что Люся была замужем и неудачно, что папа Печенкин не имел более места и повода быть среди нас, что живет она с внуком в этой квартире, но это не Люсино отродье. Очень удивительно, что Иван Иваныч офицер, и хотя это сейчас не востребовано, но скоро все, конечно, кончится, ведь правда?
— Что там на флоте?
— Все пропьем, но флот не опозорим, — сказал Иван некстати.
— Ну вот, с юмором у вас все в порядке.
— Спасибо за чай и собеседование.
— Заходите, Ваня, еще. А вот и адресок. Ну, не пропадайте. Так неожиданно все и непредсказуемо.
РассказчикИван, не медля ни минуты, отправился к своей пассии. Смелость города берет, смелого пуля боится. Не знаю, что говорил и каким образом обхаживал он уже не юную Печенкину, но уже в этот вечер!!! они отправились на хутор.
Чапас упустил свою жертву, промедлил, оступился в промысле предательском, и вот, вернувшись на хутор и ожидая там Пирогова, сам загнанный в угол и стремящийся из него выбраться, он, сидя вечером на бревнышке, поигрывая топором, потюкивая им по чурочке, увидел вдруг вместо одного Ивана еще и его безумную спутницу. Он плюнул и пошел в дом. Рано утром он отбыл в Калининград, к господину Лемке, с покаянным монологом и за дальнейшими консультациями.
Господин Лемке пришел в ярость. Говорили они не в гостиничном номере, а там, где парк, где мозаики Кенигсберга, расколотые и зовущие к мщению.
После этого Отто Генрихович велел Стасису оставаться на месте и ждать, а сам долго говорил по телефону с господином имярек. Этот разговор нам удалось прослушать, поскольку звонил он в некую российско-германскую фирму, которая на прослушку была поставлена автоматически, без разрешения, но обстоятельства того требовали. Разговор шел по-русски. Тот, с кем говорил господин Лемке, родной язык знал пока плохо.
— Карл, возникли проблемы.
— Ты поговорки русские хорошо знаешь, Отто?
— Ты какую имеешь в виду?
— Перед большой работой нужно перекурить.
— Сделал дело, гуляй смело. Ты все же покури. Что происходит?
— На хуторе живет русский. Офицер.
— Ты же принял решение?
— Эта литовская свинья…
— Чапас?
— Вот именно.
— Почему же свинья? Парень нам нужен.
— Он должен был устранить офицера.
— Теперь говорят по-другому. Зачистить. И вообще, это не для телефона.
— Он работу не сделал.
— Пусть деньги вернет.
— Он знает лишнее.
— Тогда зачисти ты его.
— Ты с ума сошел.
— Вот именно.
— А что же делать?
— Ты говорил с ним?
— Дело в том, что офицер привел на хутор женщину.
— Ну не навсегда же?
— Подруга юности. Она в восторге от хутора.
— Хорошо. Я понял. Мне нужно говорить о твоей проблеме со старшим по команде.
— Чапас в парке сидит. Ждет моего решения.
— Отпусти его. Пусть придет завтра.
— Я в нем не уверен.
— И что ты предлагаешь?
— У тебя есть еще люди?
— Это будет стоить дороже.
— Карл, Чапас сейчас сбежит и наделает глупостей.
— Не дергайся, друг мой.
— Что мне делать?
— Объясни, где ты находишься. Так. Попрощайся с Чапасом. Только не раньше, чем через сорок минут. Мне нужно время. И все.
— Что «все»?
— Хутором займутся другие люди. А ты сиди в гостинице и жди…
Господин Лемке нам был интересен по некоторым другим причинам, а вот Иван Пирогов с Люсей Печенкиной оказались в этом деле людьми совершенно случайными, хотя и небесполезными. Зачистка их в наши планы не входила. А вот Чапасом решено было вначале пожертвовать, поскольку возиться с ним не было времени, а натворить он мог много ненужного. Но ставить «на защиту» и счастливых молодоженов, и Стасиса было делом рискованным. И когда вечером в вокзальном туалете люди Карла прокололи шилом Стасису Чапасу печень, им никто не помешал. Зато исполнители были отслежены по всему маршруту. Сотрудники службы безопасности одной из строительных фирм. К немецкому капиталу фирма отношения не имеет. Ребята просто зарабатывают на жизнь. В армии служили связистами. Уже потом прошли спецподготовку в одной из закрытых воинских частей, на Большой земле, естественно, за спонсорские деньги. Общепринятая практика.
