Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…
Норма умолкла. Мой друг Йенс Кандер с телевидения тоже мучается подобными вопросами, подумала она. Странно. Выходит, многие люди собой недовольны. Странно и то, что я встретила сына этого исстрадавшегося человека. А год спустя, в семьдесят пятом году, мы познакомились с Пьером. Она заговорила вновь, больше всего ей хотелось крикнуть сейчас: «Пьер, Пьер, ну почему я не умерла вместе с тобой в том бейрутском аду!»
— Все, чего я добился в прошлом, не имеет сегодня никакой цены, сказал ваш отец, господин Сондерсен. Вспять время не повернешь, и редкий человек выдерживает его проверку. Время как бы сдвигается в сторону, как мы сдвигаем на столе папки с документами или как после суда куда-то задвигаются тома с показаниями — проверки, ревизии не предвидится. Как долго мы рассуждали в этой стране о преодолении прошлого, говорил ваш отец. Но прошлое преодолеть невозможно. Этот вывод просто сокрушил его тогда, в семьдесят четвертом, в Нюрнберге, после уголовного процесса, в центре которого была маленькая умственно отсталая девочка.
— Верно, таким он и был, мой отец, — проговорил моложавый Карл Сондерсен, имевший привычку оживленно жестикулировать, словно желая подчеркнуть каждое произнесенное слово. — Мне тогда стукнуло двадцать шесть, и я уже служил в полиции, в Кёльне. Вы все точно запомнили, фрау Десмонд. Моего отца безумно угнетала мысль, что злого человека нельзя сделать лучше, ну хоть немножечко лучше. Не будь рядом с нами моей матери, он бы просто физически рухнул. Она словно вливала в него новые силы. И добилась, что несмотря ни на что он снова обрел способность улыбаться. Иногда она заставляла его улыбаться даже через силу.
Как и Пьер меня, подумала Норма.
— Замечательная она женщина, моя мать.
— Они живы? — спросила Норма, и сама испугалась своих слов. — Жизнь так быстротечна…
— Оба живы, — сказал Сондерсен. — Поселились в Кронберге, в Таунасе. Я их часто навещаю. По-моему, они счастливы. Отцу семьдесят восемь лет, а матери семьдесят два…
Счастливые, подумала Норма. Мы с Пьером тоже собирались прожить вместе до глубокой старости. Не у всех жизнь быстротечна. Некоторым все-таки судьба улыбается.
— Как это отрадно слышать, — проговорила она.
— Да, — кивнул сотрудник ФКВ. — Во всем заслуга моей матери. Она убедила отца, что совершенно неважно, можно ли сделать злого человека добрее, ну хоть немножко добрее! Можно поступать иначе: искоренять абсолютное зло! Только это и важно! И делать это необходимо.
— Это ваше убеждение?
— Я всегда так считал, фрау Десмонд, — сказал Сондерсен. — Как говорится, сыновья идут дальше.
— Вы боец, — улыбнулась Норма, а сама подумала: непонятно только, почему у тебя такой унылый вид.
— Отец тоже был бойцом, — проговорил Сондерсен — Но борьба его утомила. Меня она никогда не утомит. Человек не имеет права уставать или сдаваться, когда борется со злом. Не нужно думать, будто оно непобедимо. И его всегда можно победить, если не сдаваться. Если против него будут бороться многие. Вспомните о Гитлере, Эйхмане, Геббельсе, Гиммлере, Кальтенбруннере, о всей проклятой нацистской своре.
— Не самый идеальный пример, — вставил Вестен.
— Почему?
— Почему, почему? Разве они живут среди нас сегодня? Или появились новые, им подобные?
— Вот поэтому и надо бороться, чтобы они не появились. Я не собираюсь исправлять абсолютное зло. Зачем? Я не хочу допустить, чтобы они продолжали творить зло. Только это одно и важно.
— Убеждение сына своего отца, — сказал Вестен.
— Да. Без этого я не смог бы работать в полиции ни дня.
— Прекрасные слова, — сказала Норма и подумала: но почему ты так скован и подавлен?
— Слова — пустое, — проговорил Карл Сондерсен. — Просто никогда не надо сдаваться и терять присутствие духа. Только и всего. Хотя…
— Хотя — что? — спросила Норма.
— А-а, ничего, — махнул рукой Сондерсен.
— Передайте вашему отцу привет от меня, — сказала Норма. — И вашей матушке, которая умеет заставить его улыбнуться, тоже.
Как Пьер заставлял меня, подумала она. Значит, такие люди есть всегда. Как вот этот. Или его мать. Тебе просто не повезло. Ужасно не повезло. Пьер тоже был бойцом. Наверное, в такие времена бойцом быть необходимо. Даже если придется заплатить собственной жизнью. Собственной — это уж по меньшей мере.
— Знаете ли, доктор Барски, — начал Сондерсен. — Я вовсе не в восторге от того, что вы все рассказали фрау Десмонд. Хотя мы с вами условились, что вы не станете посвящать журналистов в институтские события…
— Я…
Но Сондерсен предостерегающе поднял руку.
— …однако могу вас понять. Конечно, — проговорил он в некоторой растерянности. — Когда совершено преступление? Двадцать пятого августа. Одиннадцать дней назад, значит. И чего мы за эти одиннадцать дней добились? Ничего. Ни на след преступников не вышли, ни мотива преступления не знаем. Даже шажка вперед не сделали. Нам гарантирована поддержка со всех сторон. И ФКВ. И министерства внутренних дел. И министерства юстиции. Полиции во всех землях. Федеральной пограничной охраны. Интерпола. Чего угодно. А результат? Нуль. Профессор Гельхорн был для вас не только научным руководителем, но и другом, и я вас понимаю…
Барски уставился на него. Сондерсен развел руками.
— Профессия у нас такая, что иногда приходится… — Он умолк.
Вестен с интересом взглянул на него.
— Что иногда приходится? — спросил он.
— Иногда приходится… очень трудно, — ответил Сондерсен.
Склонив голову, он разглядывал картину Хорста Янсена, на которой Смерть пожирала саму себя.
— Бывает… что смешиваются самые разные вещи.
— И какие же разные вещи смешались в данном случае? — насторожился Вестен.
— Ну, то да это, — сказал Сондерсен. — Хорошо было бы, если бы оно тоже само себя сожрало.
— Кто?.. — переспросил главный редактор.
— Зло. Как Смерть на этой картине, — проговорил криминальоберрат. — Что-то оно не торопится… И вы, господин Барски, наверное, сказали себе: нет, с этим Сондерсеном каши не сваришь. Поговорю-ка я с фрау Десмонд. Она первоклассная, совершенно независимая журналистка с мировым именем. И вдобавок у нее есть мощный личный стимул раскрыть это преступление. Уж она-то разгребет кучу, если Сондерсен никуда не годится.
Что с ним? — подумала Норма. Что у него на уме? Вздор какой-то несет! Взглянула на Вестена. Тот ответил озабоченным взглядом и едва заметно кивнул.
— Вообще-то он не такой уж болван, этот Сондерсен, — сказал он, разглядывая картины на стене. — Маленький барабанщик как будто кисти Крюгера-лошадника? Мне очень нравится. Мне все ваши картины нравятся, фрау Десмонд. Он, если разобраться, кое-что в своем деле смыслит, этот Сондерсен.
Что происходит? — подумала Норма. Так ведут себя люди, которые стараются любой ценой сохранить лицо… Да-а, жара. Скоро все мы сопреем. Рубашка у Сондерсена уже вся влажная от пота. Сейчас у него такой же грустный вид, как и у его отца двенадцать лет назад.
— Убийцы от нас не уйдут, — сказал сотрудник ФКВ. — Придется попотеть. Все осложняется тем, что фрау Десмонд владеет секретной информацией, господин доктор. Нет, я вас не упрекаю… М-да, одиннадцать дней — и даже намека на след нет!.. Беда не в том, что фрау Десмонд эту информацию получила. Нам известно, что она не раз и не два великолепнейшим образом сотрудничала с полицией. С ней нам найти общий язык легче легкого. Но теперь на нас набросятся пресса, радио и телевидение.
— А на что вы рассчитывали? — сказал Ханске, проведя рукой по голове.
Норма зажмурилась. А когда открыла глаза, обнаружила, что шеф не свалил парик окончательно — наоборот, сейчас он располагался ровно.
— Во всех редакциях репортеры круглые сутки сидят на волне полиции. Как только передали ваше сообщение, все наши ребята полетели в управление как на крыльях. Ну и фотографы, конечно. И не только наши.
— Да, — сказал Сондерсен. — Нам пришлось потом стаскивать их с деревьев, а у здания выставить дополнительную охрану, чтобы они не ворвались внутрь. Нащелкать они, конечно, успели достаточно. Как подъезжаю я с моими людьми. Как выносят цинковый гроб. Согласен, эти снимки были бы сделаны в любом случае, тут вы правы. Но, к превеликому сожалению, случилось так, что фрау Десмонд потеряла в цирке единственного сына. То есть объективным и беспристрастным свидетелем быть никак не может! И кое в чем осведомлена. А значит, опасна. Неужели вы не представляете, что именно сейчас произойдет? Прежде чем поставить телефон на блокировку, я созвонился с редактором известного вам бульварного листка. Вы все свидетели, как он разорался! Или распетушился! «Какое вы имеете право! Кто вам позволил! Разве у нас не демократия? Мы, слава Богу, живем в свободной стране!» А раз так, эти субчики заварят завтра такую кашу, такого наврут и насочиняют, что век не расхлебаешь! Какие будут заголовки об этом покушении! А снимки! Вы ведь поступите так же, доктор Ханске?
