Виктор Михайлов - По замкнутому кругу
— Вас огорчила смерть Руа? — спросил Никитин.
Она молча кивнула головой.
— Меня тоже, но… «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях…»
— Кто это сказал? — повернувшись к нему, быстро спросила Вейзель.
— Долорес Ибаррури.
Наступило продолжительное молчание. Стараясь не нарушить тишины, он осторожно отодвинул дверь и вошел в купе. Спустя несколько минут Луиза Вейзель, поднявшись на ступеньку лестницы, взяла блокнот, карандаш, вышла из купе и закрыла за собой дверь.
Никитин зажег свет, раскрыл журнал и присел на лесенку. Глядя меж строк, он думал о Луизе Вейзель. Его впечатления были сложны и противоречивы. Прошло много времени, когда, резко отодвинув дверь, его позвала Луиза Вейзель.
— Мосье! Простите, я даже не спросила ваше имя…
— Федор Никитин.
— Федор Ни-ки-тин, — повторила она, сделав ударение на последнем слоге, — я хочу прочесть вам эти стихи. Холодно, прошу вас, дайте мою куртку.
Никитин снял с вешалки спортивную на «молнии» куртку и, набросив на ее плечи, заметил у кармана ленточку Французского почетного легиона.
Сдерживая силу звука, темпераментно и в то же время лирически напевно Вейзель прочла:
Кружевом белым,
Подвенечной фатою
Стелется облако за окном…
Я не знаю,
Что стало со мною,
Снова юность
Мне машет крылом;
Словно в волосы
Мне вплетают
Померанцевый
Нежный цвет,
Словно с песнями
Провожают,
Бросив под ноги
Горсть монет…
Она перевела на Никитина быстрый пытливый взгляд и гневно, в новом широком ритме, продолжала читать:
Как могла я забыть
Тебе данное слово?
Как могла я
Покоя искать, тишины?
Я с тобою
Повенчана снова,
Дух мятежный
Моей стороны!
Не под звон колоколов
Над костром у реки,
Под тревожную
Дробь барабана
Нашу верность с тобою
Скрепили маки[3]
У камней
Орадура-Сюр-Глана.
Она замолчала и, словно прислушиваясь к чему-то, быть может к самой себе, наклонила голову; гневная складка на ее лбу сгладилась, затем, сделав жест пальцами руки, похожий на удар в кастаньеты, решительно сказала:
— Не то! Плохо по форме! — Вырвав из блокнота исписанный листок, она разорвала его и подняла окно.
— Что вы делаете? — возмутился Никитин, пытаясь задержать ее руку.
— Поэт живет законом Спарты: родив уродливые строки, он их уничтожает, — с горечью сказала она, швырнув в окно клочки бумаги. Зябко поведя плечами, Вейзель ушла в купе и закрыла за собой дверь.
Только теперь Никитин заметил: они были не одни; у окна, провожая взглядом Луизу Вейзель, стоял полный маленький человечек с лысиной и чаплинскими усами щеточкой. Это был типичный представитель коммерческих кругов Запада, модные очки в золотой оправе, перстень-печатка на безымянном пальце и хорошо, но с претензией сшитый костюм.
— Вейзель очень экспансивная женщина, — по-французски, с сильным немецким акцентом сказал человек в очках.
— Вы знакомы с Луизой Вейзель? — спросил Никитин.
— О да, вернее, с Люсьеном Вейзель, — оживившись, ответил тот и, предлагая Никитину сигару, представился: — Эмиль Глосс и компания «Корпуса, фурнитура и часовая галантерея», Берн, Либенштрассе, сто двадцать четыре.
Никитин пожал протянутую ему влажную и цепкую руку, но от сигары отказался.
— История этой женщины широко известна в деловых кругах, — словоохотливо начал господин Глосс. Он срезал карманной гильотинкой кончик сигары, закурил и, как человек в силу своей профессии привыкший к легкому и быстрому сближению с малознакомыми людьми, с большой непосредственностью продолжал: — Луиза Вейзель — корреспондентка газеты «Вуа увриер», печатается она под своим девичьим именем Маргариты Арно. Она француженка, родилась где-то в пригороде Лиможа; мать умерла при родах, отец военный врач, погиб в сороковом году на линии Мажино. Родители отца жили в маленьком местечке, кажется Орадур-Сюр-Глан. В сорок четвертом году гитлеровская дивизия «Дас рейх» проводила в этом, районе карательную экспедицию и уничтожила, как говорят англичане, «ковентрировала», весь этот поселок. Спустя несколько дней, закончив образование в колледже святой Терезии, Маргарита Арно вернулась в Орадур-Сюр-Глан и не нашла ничего, кроме камней и пепла… — Глосс полез в карман за зажигалкой, не спеша раскурил погасшую сигару и спросил, улыбаясь: — Быть может, все это вам неинтересно?
Никитин заверил его в противном, и господин Глосс продолжал свое повествование. Было видно, что историю Маргариты Арно он рассказывает не в первый раз.
— Потрясенная тем, что она увидела, под влиянием вспыхнувшего в ней чувства мести, Маргарита Арно уходит к маки. У девушки оказался верный и точный глаз: снайперская пуля Маргариты Арно настигает немало гитлеровцев. И вот гестапо начинает охоту за девушкой, ее голова оценивается в пятьдесят тысяч франков. Командование партизанского отряда, спасая Арно от преследования, переправляет ее под именем Луизы Родгейм через швейцарскую границу. В Базеле новоявленную Луизу Родгейм судьба сводит с Люсьеном Вейзель, она переезжает в Невшатель и выходит за него замуж. Люсьен Вейзель — управляющий заводами фирмы «ОРБЭ», мы связаны с этой фирмой рядом коммерческих сделок. И вот, видите, «девушка-смерть» (ее так прозвали маки) становится отличной женой и матерью. Не правда ли, романтическая история и скучный, тривиальный конец? Поцелуй в диафрагму, совсем как в американских фильмах.
— Вы думаете, господин Глосс, что на этом кончается история Маргариты Арно? — спросил Никитин.
— Четыре «К» — назначение женщины! — безапелляционно отрезал Глосс и, выпустив колечко дыма, добавил: — Это сказал, если мне не изменяет память, Вильгельм Второй, он был мудрый старик.
— Но Маргарита Арно корреспондентка «Вуа увриер», — заметил Никитин.
— Это дамское рукоделье! — парировал Глосс и, заразительно рассмеявшись, добавил: — Личные деньги на бигуди.
Никитин чувствовал, как антипатия к этому господину перерастает в открытую неприязнь. К счастью, из соседнего купе вышел второй человечек, как две пуговицы на мундире новобранца похожий на Глосса, и, надевая на ходу пиджак, сказал по-немецки:
— Эмиль, пойдем в буфет пить скверное русское пиво!
Ответа Никитин не услышал, он отодвинул дверь и вошел в купе. Вейзель уснула или делала вид, что спит. Профессор с ткачихой разгадывали кроссворд, Никитин поднялся на свое место, лег и закрыл глаза.
В этот вечер ему не удалось поговорить с Луизой Вейзель. В голубоватом свете ночника Никитин различал ее профиль, он знал, что она не спит, и в то же время не решался заговорить с ней, потревожить ее раздумье. Так, мысленно повторяя последние строчки запомнившихся ему стихов, он уснул.
Проснулся Никитин поздно, посмотрел на часы и удивился — поезд подходил к пограничной станции с названием коротким и резким, как взмах хлыста.
В коридоре у приоткрытого окна стояла Луиза Вейзель. Сердито ворча, ветер парусом надувал оконные занавески.
Увидев Никитина, она сказала:
— Я ждала вас. Помогите мне заполнить таможенный листок, — попросила она, протягивая ему бланк опроса. — Это не будет трудно, у меня много новых интересных мыслей и совсем мало вещей.
Они вошли в купе (их соседи завтракали в буфете) и расположились за столом.
— Вот это моя самая большая ценность. — Она вынула из сетки небольшую картину. — Этот пейзаж я везу моему другу. Посмотрите, я не большой знаток в живописи.
Никитин сразу узнал пейзаж Хельмута Мерлинга, виденный им в доме Марфы-собачницы.
— Мне кажется, что пейзаж писан без души, — сказал он, — все тут есть: и цветы, и березки, а вот не волнует. Не люблю я эту манеру письма, так и кажется, что пейзаж вылизан и причесан у парикмахера.
Вейзель улыбнулась и, завертывая картину в бумагу, заметила:
— Вы злой критик. Представляю себе, что вы подумали о моих стихах!
Никитин не ответил. Перебегая со стрелки на стрелку, поезд подходил к станции. В окне мелькнул выложенный камнем на откосе лозунг: «МИРУ — МИР!», затем потянулись станционные бараки и новое здание вокзала с колоннами по фасаду.
Никитин помог Луизе Вейзель донести чемодан, простился и вошел в кабинет начальника таможни.
Тем временем в специальном зале шел таможенный досмотр. Пассажиры входили в одну дверь и, предъявив багаж, обойдя вокруг большого стола-загородки, выходили в другую.
«Луиза Вейзель, — прочел таможенный инспектор на опросном листке. — Швейцарская подданная. Место жительства: Швейцария, г. Невшатель. Бульвар Шатель-Сен-Дени, № 17. Шеруа. Вилла. Род занятий — журналистка». Привычно быстро инспектор осмотрел содержимое чемодана, затем развернул картину, заглянул в справочник — работы художника И. Фотiева в числе антикварных ценностей, не подлежащих вывозу за границу, не значилось. Он взял перо, чтобы подписать таможенный лист, как вдруг обратил внимание на структуру полотна, на котором была написана картина.
