Олег Сидельников - Нокаут
— Улак, — определил Сергей Владимирович, наблюдая, как с полсотни всадников преследуют парня в полосатом халате на караковой лошади, пытаясь отбить у него козленка, перекинутого через седло. — Как же, читал. Народная игра. Черт возьми!.. Интересно. Она, пожалуй, не уступит в смысле азарта нашему футболу. Посмотрите, гражданин профессор.
Сопако подошел к оконцу, уступленному шефом, а «Викинг», прислушавшись к тишине в коридоре, вдруг застучал кулаком в дверь и закричал:
— Эй вы! Откройте! Нужно выйти. Эй!!. Слышите, вам говорят. — «Викинг» стучал минут десять.
В коридоре стояла мертвая тишина.
— Милиция закрыта, — иронизировал Винокуров. — Все ушли на улак. Провинция!
«Викинг» налег на дверь плечом. Она не поддавалась. Сергей Владимирович стал пробовать железный заслон: приложил ладонь и провел ею от себя. Заслон чуть сдвинулся. Винокуров почувствовал, как застучало у него в висках. Он еще раз провел ладонью. Заслон отодвинулся так, что образовался просвет. Сунув в щель пальцы, «Викинг» сдвинул его до конца.
Лев Яковлевич с беспокойством наблюдал за действиями шефа.
— Вы серьезно хотите бежать? — спросил Сопако волнуясь.
Сергей Владимирович молча просунул в прямоугольную щель руку и, нащупав засов, не замкнутый замком, радостно вскрикнул. Дверь распахнулась.
— Прошу, — церемонно произнес «Викинг» немного дрожащим голосом. — Местные ротозеи, любители ристалищ, предоставили нам возможность совершить увеселительную прогулку. Вот она, польза ристалищ.
Забившись на нарах в самый угол, Сопако поблескивал оттуда глазами, как барсук из норы.
— Что вы уставились на меня взглядом симулянта-шизофреника? — возмутился Сергей Владимирович. — Обалдели от счастья… Живо! Не испытывайте моего терпения. Вы слышите ликующие крики? Улак может скоро окончиться.
— Я-а-а… не х-хочу бежжать. Мне х-хорошо-о здесь, — бормотал Сопако. — Не подходите, или я закричу!
Винокуров, побледнев, шагнул к нарам, схватил казначея за горло, утопив пальцы в его полной шее. Сопако захрипел. Синие глаза «Викинга» посветлели, стали почти голубыми, в них зло подрагивали черные точки зрачков. Это были глаза убийцы.
— Сволочь, — тихо, почти нежно прошептал «Викинг».
«Начальник штаба» понял все, покорно слез с нар. Помещение милиции пустовало. Лишь у телефона сладко посапывала старушка в белом платочке, по-видимому сторожиха или уборщица. Беглецы выскользнули на пустынную улицу, нырнули в заросли кустарника.
Окольными путями, таясь в овражках и сухих арыках, добрались до знакомого стога. Шум и крики участников улака и зрителей стали едва слышны. Винокуров сунул руку под сено, облегченно вздохнул. Документы и пистолет оказались на месте.
— Помните я говорил о деталях, — улыбнулся Сергей Владимирович. — Важная деталь. Сейчас все решит быстрота. Бегите так, как будто бы за вами гонятся знатоки книжки «Маленький лорд Фаунтлерой» и противники лейбористов аристократического происхождения.
Через час Винокуров и Сопако уже тряслись в кузове трехтонки, мчавшей их в город. Казначей тяжело отдувался, шеф снова обрел веселое расположение духа. Поглядывая на спутника, он делал ему глазки, требовал, чтобы Лев Яковлевич любовался природой, острил, пел песни.
— Приключения идут вам на пользу, — уверял «Викинг». — За короткий срок потерять минимум полпуда веса — это талантливо. Вы стали почти изящным и нашли верного друга…
— Который надул меня…
— Надул! Я добрый человек. А добрые люди, уверял старик Ницше, никогда не говорят правды. Кстати, о друзьях. Моего закадычного друга, некоего Сопако, мучат угрызения совести, ибо, как утверждал тот же философ, укоры совести учат кусать других. На моем плече до сих пор следы его искусственых зубов. Ах, Сопако, Сопако! Неблагодарный специалист по тайному хищению общественного имущества! Ведь я ваш ангел-предохранитель: спасаю от следствия и суда, даю возможность заработать кучу денег… Фамилии в блокноте — это тот же клад. Понятно? Что бы вы делали без меня в своем «Идеале»? Заставили бы несчастную жену-сердечницу таскать мужу передачи?
Грузовик влетел на широкую шумную улицу. Пассажиры постучали по кабине, расплатились с шофером, пересели в такси и, пробившись в поток машин через синеющие в сумерках проспекты, улицы и проезды, подкатили к тихому проулочку Никодима Эфиальтыча Златовратского. Встретились с ним друзьями. За вечерним чаем пили и пиво и даже коньяк. Эфиальтыч похвалился успехами на почве анекдотов, сообщил о проявленной инициативе: он теперь распускал еще и слухи.
— Вздорные? — поинтересовался «Викинг».
— Не очень. Умеренные.
— Напрасно. Вздорный слух очень ценная штука. Его никто не принимает всерьез, но распространяется он с неимоверной быстротой. А все же вы молодец, малорослый кавалергард. У вас врожденные способности. Пустите теперь, только осторожно, утку, будто бы… вскоре отменят выходные дни. Учитесь, неразумный Пятница.
Старики занялись пивом, а Винокуров углубился в чтение «Вечернего Бахкента». Он хмыкал, удовлетворенно кивал головой, похвалил редактора Корпусова-Энтузиастова, воздав должное его непроходимой тупости и самовлюбленности.
— Нет, это верх совершенства! — воскликнул Сергей Владимирович, обращаясь к Сопако и Эфиальтычу. — Великолепные сельскохозяйственные стихи. Они призывают и поучают, мобилизуют и инструктируют, эстетически вооружают… Всего четыре строки, набранные корпусом, но какие строки! Слушайте:
Поливай поля вездеПо глубокой борозде.Но смотри не забывай —Тонкой струйкой поливай!
Эфиальтыч из осторожности промолчал. Лев Яковлевич из осторожности похвалил стихи.
— Вы, оказывается, ценитель изящной словесности? — удивился Винокуров. — В таком случае оцените по достоинству припев любовно-производственной песни на четвертой странице:
Дева, подарил тебе отрез хабе!Грудь украсив им, ликуй, хвала тебе!
— Какая музыка слова, какая идеальная рифма! Как поэтично звучит «хабе»… хабе, а не хлопчатобумажная ткань.
Златовратский промолчал. Сопако похвалил и припев. Сергей Владимирович пришел в восторг.
— Знаете, начальник штаба, — заявил он, — вы как читатель созданы для Корпусова-Энтузиастова. У меня предчувствие, что его скоро снимут с работы. Пусть тогда он выпускает газету персонально для вас… Какой дивный текст под фотографией! Он вам тоже придется по душе. Слушайте!
«На снимке: студент консерватории X. Манускрипт овладевает скрипкой».
Роскошь! Словам тесно, а мыслям просторно.
Эфиальтыч хихикнул. Сопако подумал и заявил, что подпись ему не понравилась.
— Не знаю, как вы, дорогой казначей, я не могу работать с таким редактором. Завтра же подаю заявление об увольнении… в связи с ухудшением состояния здоровья и отъездом на лечение в Карловы Вары. Довольно с меня журналистики. Хочу остепениться, жить в благоустроенной квартире и иметь всегда чистый носовой платок. Короче: меня обуревает любовное томление. Писатель-маринист хочет жениться.
— Жениться? — Эфиальтыч встрепенулся. — Есть у меня одна девица на выданье. Приемлема по всем статьям. Мужа хочет. А где взять его? Это все равно, что корень жень-шень в промтоварном магазине приобрести… Однако девица стоющая. Одна шубка котиковая тысяч двенадцать стоит. Свой дом. Часов золотых, колец в достатке, солидная сберкнижка и собой ничего себе. Весьма подходящая девица.
— Пожалуй, не вредно познакомиться с этой красоткой. Сколько на сберкнижке? — спросил Винокуров.
— Тысяч сорок.
— Великолепно! Я предчувствую, что у меня будет не жена, а золото. Однако с женитьбой малость повременим. Есть более неотложные дела. Поскольку я ухожу из редакции, не проработав года, придется во избежании неприятностей возвратить подъемные. Идемте, легионеры. По дороге все объясню.
Винокуров вдруг улыбнулся:
— Все-таки хорошо быть неглупым человеком! Что-то сейчас поделывает любитель улака капитан Ульджабаев.
* * *Капитан Ульджабаев снял телефонную трубку:
— Добрый вечер, товарищ полковник. Докладывает капитан Ульджабаев. «Этнографам» удалось благополучно бежать.
— Спасибо, товарищ капитан, — донесся ответ. — Благодарю.
* * *Огромный бриллиант переливался всеми цветами радуги, источал неземное сияние и, казалось, брызгал в глаза холодным огнем. Стриженный под машинку человек в потрепанном узкоплечем коломенковом пиджачке сжал пальцы в кулак, и сияние исчезло.
Вокруг по-весеннему бурлил городской парк. Военный оркестр горланил увертюру к опере «Вильгельм Телль», танцплощадка тяжело, с каким-то надрывом шаркала «линду», по главной аллее чинно тек конвейер гуляющих. Выражения их лиц, были деловито-постные и чуточку растерянные, как у людей, выполняющих сложную, тонкую, но бессмысленную работу.
