Джесси Келлерман - Чтиво
Пфефферкорн промолчал.
— Карлотта искренне вас любит. Понимаю, как это все выглядит, но так оно и есть. Ваши давние отношения сыграли свою роль в том, что вас прочили на место Билла.
Пфефферкорн молчал.
— Одно другому не мешает, — сказал Пол.
Пфефферкорн прикрыл глаза. Карлотта борется за жизнь. Ее избили и бросили в застенок. Вынудили говорить перед камерой. В тоне ее была мольба, чтоб он пришел один. Ей нужна помощь, ей нужен он.
Пфефферкорн открыл глаза.
— Когда начинаем? — спросил он.
65
Переподготовка — интенсивный курс злабской культуры и языка, да еще занятия по тактике — заняла одиннадцать дней. Ее целью было не просто напичкать информацией, но вооружить способностью воспринять ее с точки зрения злаба. Над этим работал целый штат наставников. Пфефферкорн получил уроки по обращению с оружием (Гретхен), актерскому мастерству и риторике (Канола), гриму (Бенджамин), наклейке усов (Блублад) и прочему. Десятки агентов появлялись на час-другой, чтоб поделиться секретом того или иного искусства, и вновь отбывали гидросамолетом, курсировавшим круглосуточно. Конспиративная квартира походила на улей, в котором все роилось вокруг Пфефферкорна, однако никто нимало не заботился о его удобстве. Еще никогда он не чувствовал себя столь значительной и вместе с тем ничтожной фигурой. Сам преподаватель, он понимал необходимую строгость наставников. Он знал, как часто иные педагоги лишь зыбко рассусоливают о предмете, дабы любой ценой сохранить уязвимую самооценку студента, и тем не менее называют свою деятельность образованием. Он все понимал, но мучился, одолевая шеститомник «Краткой истории злабского конфликта» авторитетного Дж. Стэнли Хёрвица. Он все понимал, но давился бесконечными вариациями блюд из корнеплодов и козьего молока, имевших целью приучить его к злабской кухне. Он все понимал, но страдал жутким похмельем после безмерных возлияний «труйнички» — сногсшибательного самогона из браги на корнях и козьей сыворотке, без которого в Злабии не решалось ни одно дело, и замертво падал после часовых тренировок по карате под наставничеством Сокдолагера.
Помимо напряженных занятий изводила борьба с разными мучительными сомнениями. Что дрессурой его руководят американцы, Пфефферкорн не сомневался. Манипулирование уголовно-исправительной системой служило прекрасным тому доказательством. Были и другие, менее явные признаки. Например, однажды в доме кончилась туалетная бумага и Гретхен снарядила вертолет в «Уоллмарт». Для Пфефферкорна этот случай, когда вопиющий недосмотр прикрывали мишурой суперактивности, воплощал в себе истинно американский стиль. Да, они с Родиной по одну сторону баррикад, но праведно ли их дело? Пфефферкорн сомневался, что получил полную информацию. И больше всего сомневался в себе.
Наименее приятными были уроки языка. Вела их симпатичная, но строгая Вибвиана, политическая беженка из Западной Злабии. Занятия шли по методике, основанной на психологических исследованиях, согласно которым человек осваивает язык в период от рождения до трех лет.
— Для успешности шибко надо обратиться в детку — говорила Вибвиана.
Дважды в день на пару часов Пфефферкорн превращался в злаба. На первом уроке ему предстояло войти в образ новорожденного. В роли матери Вибвиана его пеленала, помогала ему срыгивать, пела колыбельные и рассказывала сказки, основанные на злабской национальной поэме «Василий Набочка». С каждым уроком Пфефферкорн подрастал на один методический год и к концу второго дня достиг четырехлетнего возраста, уже познав кошмар злабского детства. Его придуманная семья, членов которой изображал сменяющийся состав агентов, состояла из умственно отсталого, но горячо любимого старшего брата, бабушки-карги, бесчисленных теток, дядюшек, двоюродных родичей и коз. Все они ютились под крохотной соломенной крышей, а посему в сценах, когда «батя» (фабричный, драчун и пьяница) избивал «мамашу», Пфефферкорну предписывалось сидеть в уголке и слушать звонкие пощечины, вопли, грохот бьющейся посуды, а затем пьяные мольбы о прощении и пыхтенье в грубом «соитии».
Все это радости не доставляло.
В том-то и смысл занятий, убеждал Пол. Хамство, упадок и неряшество насквозь пропитали злабскую душу. Чем скорее это усвоить, тем лучше.
Доселе Пфефферкорну не доводилось так много один на один общаться с зятем. Пол (прочие агенты называли его «оперком») сбросил личину бухгалтера-увальня и на ежедневных летучках представал смекалистым, решительным и циничным малым из когорты тех молодых умников-патриотов, кто запросто готов вовлечь свою страну в пагубную чужую войну. Его манера говорить недомолвками внушала уверенность и одновременно пугала.
— Вы ее любите? — спросил Пфефферкорн.
Пол отвернулся от экрана, на котором был представлен график девальвации западнозлабской валюты в 1983 году. Помолчав, он выключил лазерную указку.
— По-моему, мы все уже выяснили.
— Хочу еще раз услышать.
— Люблю.
— Сильно?
— Для составления полного отчета потребуется некоторое время.
— Как скоро вы сделали ей предложение? Через шесть месяцев?
— Через девять.
— А до того? Сколько времени шла обработка?
— Люди женятся по самым разным причинам, — сказал Пол.
Пфефферкорн промолчал.
— Всем сердцем ее люблю, — сказал Пол.
— Кто знает.
— Но раньше-то знали.
— Нет.
— Тогда вы ничего не потеряли, а только приобрели, поскольку я раскрыл карты.
Пфефферкорн промолчал.
— Не забудьте Карлотту, — сказал Пол.
— Я помню.
— Все это ради нее.
— Знаю.
Помолчали.
— Что на самом деле произошло с Биллом? — спросил Пфефферкорн.
— Несчастный случай на воде, — сказал Пол.
Напольные часы прозвонили.
— Вам пора на урок. Вибвиана говорит, вы делаете успехи.
Четырнадцатый год злабского отрочества стал вехой несчастий: от глистов умер умственно отсталый, но горячо любимый старший брат, сосед-злыдень палкой насмерть забил любимую козочку, Пфефферкорн завалил годовой экзамен по «Василию Набочке» и потерял невинность с пожилой проституткой, удостоившись ее язвительных насмешек, ибо извергся еще до проникновения. Зато выучил сослагательное наклонение.
— Чувствую себя пустышкой, — сказал Пфефферкорн.
— Что и требовалось.
66
Накануне отъезда наставники устроили Пфефферкорну выпускной бал. Вибвиана играла на гармони и пела народные песни из «Василия Набочки». Вдребезги пьяный Сокдолагер полез к ней целоваться. Пфефферкорн заехал локтем ему под дых, отчего здоровяк рухнул на колени, хватая ртом воздух. Пфефферкорну аплодировали, отметив изрядную плавность его движения. Гретхен украсила его рубашку искрящейся золотистой наклейкой в виде метеора с надписью «Суперстар!».
Наутро Пфефферкорн проснулся в безлюдном доме. Впервые за все время выдалась спокойная минутка, позволившая задуматься о предстоящем испытании. Несмотря на тщательную подготовку, никто, даже Пол, не мог уверенно сказать, что с ним произойдет после пересечения границы Западной Злабии. Пфефферкорн понял, что лихорадочный график занятий преследовал двойную цель: натаскать для тяжелой секретной работы в зоне зреющих боевых действий и отвлечь от размышлений о том, что он вряд ли вернется живым.
Послышался гул подлетающего гидросамолета.
Пфефферкорн взял сумку на колесиках и прошел в кухню. Сложив ладони ковшиком, попил из-под крана — быть может, в последний раз. Потом вытер руки о штаны и пошел на причал.
Гидросамолет клюнул носом, дважды подскочил на озерной глади и, приводнившись, подрулил к мосткам. Пфефферкорн не шевельнулся. Лететь вовсе не хотелось. Было страшно, одиноко и похмельно. Однако признаться в этом он не мог. Его задание не допускало слабой кишки, но требовало мужества. Пфефферкорн вперился в небо. Тяжелым взглядом человека, тяжело утверждавшегося в тяжелых истинах. В душе его происходили тяжелые перемены. Тяжелым движением он сорвал с рубашки золотистую наклейку и отдал ее ветерку. Отныне все лычки надо заслужить. Пфефферкорн стиснул ручку сумки и решительно зашагал навстречу судьбе.
4
ДХИУОБХРИУО ПЖУЛОБХАТЪ БХУ ЖПУДНИУИУИ ЖЛАБХВУИ!
(Добро пожаловать в Западную Злабию!)
67
Отель «Метрополь» смахивал на состарившуюся актрису, которая не желает признать, что вышла в тираж, и упорно терзает публику, появляясь в ролях «инженю». Королей и властителей, сто пятьдесят лет назад нежившихся в постели примы, сменила череда аппаратчиков, шпиков, репортеров и сомнительных типов, а набеленный фасад, некогда кокетливо смазливый, покрылся налетом сажи. Прислуга, не уведомленная о новой пьесе, по-прежнему щеголяла в малиновых ливреях, а истасканных шлюх, слонявшихся по вестибюлю, на полном серьезе величала «мадам».
