Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж
– Напротив, люблю еще больше, – возразила я, думая о том, как бы удалить его поскорей.
– Допускаю, что из меня плохой дипломат, – продолжал он. – Я всегда говорю, что думаю, а в дипломатии это не принято. Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы забрать тебя из театра и уехать с тобой куда-нибудь в тихое, красивое местечко, где мы могли бы не думать ни о чем, кроме нашей любви, и жить только друг для друга. Мир вокруг нас был бы прекрасен!.. А ты хотела бы уехать со мной?
– Ах, если б я могла! – вздохнула я. – Если б завтра же мы с тобой уехали вдвоем далеко-далеко, в красивое, тихое местечко… Но – кто знает, что ожидает нас завтра? А пока…
– А пока ты не собираешься отослать меня прочь от себя? – умоляюще спросил он нежным тоном с видом обиженного ребенка, что придавало ему особое очарование. – Ты не знаешь, что это такое – сначала видеть твою смерть на сцене, где я ничем не мог помочь тебе, где твоим возлюбленным был другой мужчина, а потом снова прикасаться к тебе, живой и теплой, родной и обожаемой! Ты должна разрешить мне поехать с тобой в твоей коляске, поцеловать там на прощанье и пожелать доброй ночи. Если ты даже очень утомлена, разве нельзя мне доехать с тобой хотя бы до ворот твоего лома?
Я отдала бы весь мой сегодняшний успех на сцене, если б могла сказать «да». Но вместо того должна была пробормотать извинение и сказать, что не хочу, чтобы нас видели за пределами театра, пока не будет оглашена наша помолвка. А что касается разрешения зайти ко мне домой, то он не стал бы просить этого, если б знал, как сильно болит у меня голова…
Мне было тяжело говорить это, а бедный Рауль так забеспокоился за меня, что сразу согласился немедленно уйти.
– Это огромная жертва с моей стороны, – сказал он, – отказаться от того, о чем я мечтал уже много дней подряд, и отпустить тебя одну именно в эту ночь.
– Почему «именно в эту ночь»? – быстро спросила я, так как моя трусливая совесть опять зашевелилась во мне.
– Только потому, что сейчас я люблю тебя больше, чем когда-либо, и – это, конечно, глупое чувство – мне кажется, что… впрочем, не будем говорить об этом.
– Ты должен сказать! – крикнула я.
– Ладно, скажу… лишь затем, чтобы услышать твои возражения… Видишь ли, этот последний эпизод пьесы… ну, мне показалось, что я могу потерять тебя навсегда. Ощущение какой-то опасности сдавило мне сердце – и ничего больше. Несколько по-женски, не так ли?
– Не по-женски, а по-дурацки, – сказала я отрывисто. – Отбрось всякие ощущения и думай лучше о завтрашнем дне. Завтра увидимся.
Когда я говорила это, внутренний голос издевательски подсказал мне: «Если вообще увидимся завтра или когда-либо». Я заткнула уши на этот голос и быстро продолжала:
– Прежде чем мы скажем «о ревуар», я покажу тебе одну вещь. Тебе она наверняка понравится, и твои смешные предчувствия развеются как дым. Подожди, сейчас я принесу.
Я побежала в актерскую комнату – рядом с будуаром, где Марианна убирала мой гардероб и озабоченно сновала взад и вперед, – милая, старая, преданная мне особа. Она была довольна моим шумным успехом, но без особого энтузиазма, потому что неизменно верила в мой талант и не допускала мысли о том, что я могу «провалиться». Для нее это было так же невозможно, как падение неба на землю.
Она не волновалась за меня… однако не чувствовала бы себя так безмятежно, если б знала, что охраняет не только мою «бижутерию», но и знаменитое бриллиантовое ожерелье стоимостью около полумиллиона франков.
– Оно лежало на самом дне моей шкатулки с ювелирными изделиями. Я знала, что там оно в полной безопасности, так как ничто на свете, кроме взрыва бомбы, не может заставить Марианну покинуть комнату в мое отсутствие; и даже в случае взрыва она будет пытаться взлететь на воздух с моей драгоценной шкатулкой в руках. Эту шкатулку мы всегда берем с собой в театр для украшения театрального реквизита и потом отвозим обратно домой.
Ничего не говоря Марианне, которая отчищала какое-то пятнышко с моего платья из третьего акта, и повернувшись к ней спиной, я вынула из шкатулки свои драгоценности одну за другой, пока луч электрического света не упал на бриллианты, и они засверкали, заиграли всеми цветами радуги. Поистине, это было волшебное зрелище! Я невольно залюбовалась их игрой, ведь я женщина и знаю толк в камнях!
Их было не так уж много. Колье было составлено из ряда бриллиантов, подобранных с большим вкусом в несколько плоских «кистей», каждая по шести камней, но даже самые маленькие из них, окаймлявшие золотую застежку, были величиной с рисовое зерно, а центральные, имевшие превосходную огранку в виде двух усеченных пирамид, сложенных основаниями, поражали прозрачностью, красотой и размерами – с крупную горошину. Они имели безукоризненную чистоту, я не могла найти в них ни одного дефекта – трещинки или пузырька. Каждый из них в отдельности представлял собою целое состояние, а все вместе они имели также и большую художественную ценность.
После первого трепета наслаждения я вынула это роскошное колье из шкатулки и опустила в лежавшую на столе маленькую изящно вышитую сумочку из розовой и серебряной парчи. Эту сумочку – нечто вроде дамского ридикюля – мне подарила на днях одна из моих поклонниц для ношения в ней кошелька, перчаток или носового платка. До сих пор я не пользовалась ею, но сейчас мне показалось, что это – очень удобный футляр для бриллиантового ожерелья.
И я тут же придумала способ, как вручить ее Раулю.
Вначале, перед спектаклем, я предполагала просто отдать бриллианты ему в руки и сказать: «Смотри, что у меня есть для тебя!» Но теперь переменила намерение: мне нужно было заставить его поскорей уйти из театра – уйти совсем далеко, чтобы избежать встречи с графом Орловским у театрального подъезда. То, что Рауль ревнив, меня не огорчало; ведь он сказал, что его ревность – это комплимент мне, что только бесчувственный влюбленный может не ревновать артистку, которая постоянно живет на глазах у всего света. Но я не хотела, чтобы Рауль ревновал меня к русскому атташе, так как знала, что при малейшем поводе это чувство выльется у него в бешеную вспышку и повредит его дипломатической карьере.
Если б я просто отдала ему бриллианты, он ни за что не ушел бы, а остался обсуждать со мной это необычайное событие и задал мне десяток вопросов, на которые я не смогла бы найти ответы; лишь повидавшись с Ивором Дандесом, я знала бы, что и как мне говорить…
Конечно, Раулю все равно нельзя было выложить всю правду. И все же мне хотелось, чтобы он получил бриллианты сегодня, потому что это развеяло бы его подавленное настроение и вызвало у него прилив бурной радости: он будет избавлен от долга герцогине де Бриансон! Пусть хоть он будет счастлив в эту ночь, несмотря на то что я прогнала его и не знаю, что ожидает нас завтра утром…
Я завязала на сумочке серебряные шнурки на два крепких узла, затянула их потуже и с сумочкой в руках вошла к Раулю в будуар.
– Здесь лежит что-то очень ценное, – сказала я с таинственным видом, улыбаясь. – Это мой подарок. Он понравится тебе, я знаю, и ты порадуешься за нас обоих. Мне стоило немало хлопот добыть для тебя этот сувенир. Приказываю: когда ты откроешь у себя дома эту сумочку, то тут же сядешь за стол и будешь писать мне большое-пребольшое письмо. Понял?
– Письмо? – недоуменно спросил он. – Зачем?
– В нем ты подробно опишешь свои впечатления от моего подарка, и можешь даже добавить к ним несколько ласковых слов, если пожелаешь. Это письмо я хочу получить завтра утром, как только проснусь. Итак, иди, мой дорогой, посмотри дома на приятный сюрприз и напиши мне! А я буду думать о тебе каждую минуту – во сне и наяву.
– А почему мне нельзя посмотреть сейчас? – капризно спросил Рауль, беря у меня розовую сумочку с той славной, неуклюжей манерой, с какой мужчина обычно берет в руки нежную дамскую вещичку.
– Потому что это сюрприз. Впрочем, ты и сам догадаешься, почему, – ответила я, поднимая к нему лицо для поцелуя.
– А я хочу сейчас!
– Имей терпение, и все будет хорошо. Ну иди же, мой милый мальчик, выполняй мой приказ!
Он больше не возражал и запихнул сумочку во внутренний карман макинтоша так небрежно, словно в ней не было ничего, кроме пары перчаток.
– Будь осторожен! – не могла я удержаться от восклицания, но не думаю, что он расслышал мои слова: он сжал меня в объятиях и принялся целовать так, будто чувствовал в моем сердце неизбывную тревогу и хотел погасить ее поцелуями…
Глава 12. Максина едет с врагом
Когда Рауль ушел, я приказала Марианне поскорей снять с меня платье из золотистой, тонкой, как паутинка, ткани, в котором умерла несчастная принцесса Елена, и надеть мне черное длинное платье, в котором такая же несчастная Максина приехала в театр. Я даже не стала тратить время на снятие грима.
Другие актеры и актрисы, следуя моему примеру, тоже заторопились. Они не стали готовить костюмы для следующей постановки, как мы обычно делаем, чтобы не суетиться перед началом спектакля или репетиции.
