Ушли клоуны, пришли слезы… - Зиммель Йоханнес Марио
— Я постараюсь вернуться как можно скорее, — сказал Барски, направляясь к двери.
— Не торопись, старик! Я подожду. Выкурю еще трубочку, почитаю. Да, Ян, я чуть не забыл!
— Что, Том?
— Ты же не откажешься сыграть со мной в теннис? В семь, как обычно?
18
— Слышать это было выше моих сил, — сказал Барски, глядя мимо Нормы и Вестена на очередное судно, поднимавшееся вверх по Аусенальстер. Там тоже танцевали на палубе.
— «Moon rivers»,[11] — проговорил он упавшим голосом, прислушавшись. — Итак, я запер Тома, пошел к профессору Гельхорну и рассказал обо всем. Мы, сами понимаете, работали, соблюдая высшую степень секретности, — как и все фармацевтические предприятия и исследовательские группы. Выглядит это примерно так: у каждого на рабочем месте стоит компьютер-терминал. В него закладываются все формулы, цифры и результаты опытов. Эти данные автоматически кодируются и переводятся на главный компьютер, который собирает всю информацию на отдельной плате. Информацию с главного компьютера может получить только тот, у кого есть код. Том его, конечно, знал. Ну и вот, Гельхорн велел мне собрать нашу команду и повторить при всех свой рассказ. Все были ошарашены. И решили, что пока мы не узнаем, что случилось с Томом, оставлять его без надзора нельзя.
— Даже домой и то не отпустим, — сказал Такахито Сасаки. — Надо его обследовать. С головы до ног. Мы как-никак в больнице! Обследовать — самым тщательным образом! Кто за это?
Все подняли руки.
— А кто ему это скажет?
— Я! — предложили одновременно профессор Гельхорн и Барски.
Оба они вышли в длинный белый коридор.
— Ты, разумеется, прав, — сказал Гельхорн. — Придется бедному Тому пройти всех врачей, одного за другим.
Барски открыл дверь лаборатории. Том по-прежнему сидел за письменным столом, положив на него ноги и покуривая трубку. При их появлении он встал.
— Быстро вы, — обрадованно проговорил он. — Добрый день, профессор!
— Здравствуйте, Том. Выслушайте меня спокойно! Ян вам уже намекнул: в последнее время вы очень изменились. Я считаю: то, что вы собирались сделать с результатами наших опытов, решительно против всяких правил. Это ненормально!
— Да? Почему? Я полагал, что это самая естественная вещь в мире. Но если вы считаете… и Ян тоже…
— Том, — сказал Гельхорн, — мы тут не в игрушки играем. Вы нездоровы. Мы не знаем, что с вами происходит. И поэтому мы предлагаем, чтобы вы прошли обследование. Чем скорее, тем лучше. А лучше всего — прямо сейчас. Надо выяснить, что с вами. Вы не возражаете, если мы пройдем к Лаутербаху и все обсудим?
Том улыбнулся.
— Раз вы настаиваете, я не против. Даже сейчас же. Но у меня нет пижамы. И бритвенного прибора.
— Ян привезет вам все необходимое. Ваша супруга дома, не так ли?
— Думаю, да. Я несколько минут назад говорил с ней по телефону, — и улыбнулся. Вечно эта улыбка! — Ты там разберешься, Ян. Да, привези мне, пожалуйста, две пачки данхилловского табака, ты знаешь, где он у меня стоит. Здесь почти не осталось. А можно мне будет взять кое-какие записи, несколько книг и писчую бумагу, профессор? У меня появилась одна недурная идея. Я хотел бы обдумать ее, не теряя времени из-за этого обследования… — Он с улыбкой положил руку на плечо профессора Гельхорна.
Барски ехал на своем серебристо-сером «вольво» по Герберт-Вайхманштрассе. Штайнбахи жили в прекрасной квартире на третьем этаже старого аристократического особняка, уцелевшего во время войны. Дверь открыла Петра.
— Привет, Ян!
Она поцеловала его в обе щеки. И улыбнулась. О Боже, подумал Барски, у нее та же улыбка, что не сходит с губ Тома.
— Проходи! У меня Дорис. — И Петра первой вошла в гостиную.
Барски увидел старинные фигурки из слоновой кости, которые Том купил в Египте, где они с Петрой отдыхали в прошлом году. На широкой овальной софе сидела Дорис. Она примерно одного возраста с Петрой, настоящая красавица, рыжеволосая и зеленоглазая. Барски поздоровался с ней, она грустно посмотрела на него и чуть заметно покачала головой. Он понял: Петре не следует знать об их разговоре по телефону.
— Так что стряслось? — спросила Петра с улыбкой. Опять эта улыбка! — успел подумать Барски, прежде чем ответил:
— Том не вполне здоров.
— Не вполне здоров, — медленно повторила Петра.
— Заболел он не сегодня и не вчера. Ты первая заметила. Вспомни о ночном происшествии! Или о его внезапном отвращении к Моцарту. Мы поговорили с ним и предложили немедленно лечь на обследование.
— Почему? — спросила Петра.
— Из-за этих самых странностей.
— Что ж, обследование так обследование, я не против!
Дорис заплакала.
— Перестань немедленно, не то мы все спятим! — прикрикнул на нее Барски.
Дорис хлюпала в платок.
— Что с тобой? Почему ты плачешь, Дорис? — спросила Петра.
— Ах, я… я… я вспомнила о Дюссельдорфе.
— Забудь свой дурацкий Дюссельдорф, — сказала Петра.
— А что случилось в Дюссельдорфе? — вмешался Барски.
— Было скучно, — ответила Петра. И улыбнулась. Барски закрыл глаза.
— Скучно! — воскликнула Дорис. — Знаешь, что натворила эта сумасшедшая, Ян?
— Что?
— Брось, не надо, Дорис! — сказала Петра.
— Нет, я хочу все знать. Что она сделала? — спросил Барски.
— Она отказалась возбудить дело против Хайдеке, ну, ты знаешь, коммерческого директора, который украл у нее целый миллион.
Отказалась… Черт побери, подумал Барски. То же самое. Точно то же, что и у мужа. Но почему?
Петра мечтательно улыбнулась.
— Почему же?
— Не кричи, Ян! Дорис тоже постоянно кричит на меня. Я ее не понимаю.
— А я не понимаю тебя, — сказал Барски. — Почему ты не подала на него в суд?
— К чему? Что я могла выиграть?
— Он украл у тебя миллион!
— У него этих денег больше нет. Следователь сказал, что у него сейчас ни гроша за душой. А вообще-то он симпатичный человек, этот Хайдеке. Он мне всегда был симпатичен. И теперь я должна ему насолить, подать на него в суд? Нет, правда, Ян, это было бы не по-людски.
— Не по-людски? Разве ты не понимаешь, что банк захочет получить свои деньги обратно, все равно от кого? У него была твоя доверенность. И если он некредитоспособен, банк возьмется за тебя. У тебя есть миллион?
— Конечно нет.
— Тогда как ты собираешься расплатиться?
— Ах, — сказала Петра с улыбкой, перебирая свои бусы. — Как-нибудь рассчитаемся. Ну, во-первых, у меня есть магазин. Продам его.
— За него ты миллион не получишь.
— Нет, ни при каких условиях. Но, может быть, половину. Вместе со всей обстановкой и складом.
— А другую половину?
— Знаешь, Ян, однажды мы с Томом были в Италии. И сняли там домик. Подружились с крестьянской семьей, жившей по-соседству. — И улыбка! — Это были очень бедные люди. Их вечно преследовали всякие беды и неприятности. Знаешь, что говорил дед, когда приходила новая беда? «Dio ci aiutera». Бог поможет! Зачем волноваться, дорогие мои! Dio ci aiutera.
— Вот так-то, — сказала Дорис Барски. — Разве это не ужасно, Ян?
— Ужасно? Что ужасно? — спросила Петра.
Барски поднялся.
— Я ведь твой друг, Петра?
— Да, конечно. А в чем дело?
— Ты тоже не вполне здорова, — безжалостно проговорил он. Только так и можно — безжалостно, подумал он. — Скорее всего, у вас с Томом общая болезнь. Окажи лично мне большую услугу, Петра.
— Какую угодно!
— Тогда уложи в саквояж не только пижаму Тома, его утренний халат и дорожный несессер, но и все, что необходимо тебе — на два-три дня в больнице.
— Почему — в больнице?
— Я хочу, чтобы ты тоже прошла обследование. Как Том. Вас могут положить в одну палату. Условия будут самые лучшие. А мы постоянно будем рядом.
— Я себя прекрасно чувствую, — улыбнувшись, сказала Петра. — Но если я этим окажу тебе услугу — я, конечно, лягу. Какие могут быть разговоры! Между прочим, следователь в Дюссельдорфе — просто прелесть!
