Йоханнес Зиммель - В лабиринте секретных служб
«Боже мой! Одни заботы и неприятности! — подумал он. — Что же мне делать? Дебре приятный человек. Я могу доставить ему служебные неприятности, но я не могу бросить его в беде».
Взгляд Томаса скользнул по даме в красном. В этот момент она, бледная и очень расстроенная, поднималась из-за стола. Было ясно, что она все проиграла. Вот тут-то Томаса и осенила идея.
Через 10 минут он уже сидел с Эстреллой Родригес за прекрасно сервированным столом в ресторане казино.
Маленький женский оркестр играл мелодии Верди. Три официанта исполняли поистине балетные номера, подавая «печень по-португальски».
— Великолепно, особенно соус, — похваливал Томас, — вы не находите, мадам?
— Очень вкусно.
— Это благодаря томатному соку. Что-нибудь не так, мадам? Почему? Вы так строго посмотрели на меня.
Полная достоинств консульша ответила:
— Месье, я не хотела бы, чтобы вы впали в какую-нибудь ошибку. Моим убеждениям противоречит принимать приглашения от незнакомых господ.
— Мадам, джентльмен чувствует, когда он видит перед собой даму. Не забывайте, что я буквально принудил вас поужинать.
Консульша вздохнула и посмотрела на Томаса уже скорее сентиментально. «Давно ли умер ее супруг?» — думал Томас.
— В момент нервного расстройства и душевной тревоги надо обязательно есть что-нибудь калорийное. Вы, извините, много проиграли? — спросил он.
— Очень, очень много.
— Вы не должны играть, мадам, еще пару месяцев. Дама, которая выглядит так, как вы сейчас, должна проигрывать. И это естественно.
— Ах! — Декольте на платье Эстреллы выдавало ее волнение. — Вы вообще не играете, месье Леблан?
— В рулетку нет.
— Счастливец.
— Я банкир. Игра, на которую я не могу влиять умом, мне скучна.
Прекрасная Эстрелла вдруг заговорила страстно и нервно:
— Я ненавижу рулетку, я ненавижу себя, когда играю! Томаса все больше захватывала эта женщина. То она кротка, как лань, то в ней пробуждается яростная тигрица.
— Я ненавижу в этом мире рулетку и немцев.
— Простите, не понял.
— Рулетку и немцев, — повторила красавица.
— А!
— Вы француз, месье Леблан, поэтому, я думаю, выменя поймете.
— Безусловно, мадам, безусловно, а почему, собственно говоря, вы ненавидите немцев?
— Мой первый муж был немцем.
— Я понимаю.
— К тому же директором игорного банка. Надеюсь, мне не надо дальше продолжать?
— «Какой-то сумасшедший оборот беседы», — подумал Томас и сказал: Конечно, не надо. Нечто доставило бы мне большее удовольствие.
— А именно?
— Финансировать вашу игру в течение вечера.
— Месье Леблан…
— Если вы выиграете, мы разделим.
— Нет. Это полностью исключается. Я вас, вообще, незнаю, — начала было консульша и тут же замолчала. Наступила маленькая пауза. Спустя несколько минут она вновь заговорила:
— Хорошо, мы можем попробовать, но при условии, что разделим выигрыш, если я выиграю.
— Само собой разумеется.
Глаза Эстреллы начали загораться, дыхание стало прерывистым, щеки порозовели:
— Где же десерт? Ах, я так взволнована, я чувствую совершенно точно: теперь я выиграю, я хочу выиграть.
Час спустя темпераментная дама проиграла 20 тысяч эскудо, или 3 тысячи немецких рейхсмарок. Похожая на Марию Магдалину, потрясенная, она подошла к Томасу, сидевшему в баре.
— О Боже, как мне стыдно!
— Но почему же?
— Я не могу сейчас вернуть вам деньги, их у меня нет.
— Рассматривайте их как подарок.
— Невозможно.
В этот момент она выглядела, как ангел мести, изваянный из мрамора.
— За кого вы меня принимаете? Кажется, вы ошиблись во мне, любезный месье!
Будуар был полуосвещен лампочками под красными абажурами. На маленьком столике стояла фотография серьезного господина с большим носом в пенсне. Пожелтевший от времени адвокат Педро Родригес в маленьком формате поглядывал из серебряной рамки на свою вдову.
— Ах, Жан, я так счастлива!
— И я, Эстрелла, сигарету?
— Дай я докурю твою.
Он дал ей докурить и, погруженный в мысли, смотрел на прекрасную женщину. Полночь была далеко позади. В огромной вилле Родригес царила тишина. Слуги спали. Она подвинулась к нему и погладила его.
— Эстрелла, любимая…
Да, мое сердце.
— У тебя много долгов?
— До сумасшествия много. Вилла заложена, драгоценности тоже. Я все надеюсь выиграть и все выкупить.
Томас посмотрел на фотографию.
— Он много тебе оставил?
— Небольшое состояние… Эта проклятая, чертова рулетка. Как я ее ненавижу!
— И немцев?
— Да, и немцев.
— Скажи, дорогая, интересы какой страны ты представляешь?
— Коста-Рики. А почему тебя это интересует?
— Ты когда-нибудь выдавала костариканский паспорт?
— Нет.
— Но, вероятно, это делал твой муж.
— Да, он выдавал. Знаешь, с начала войны к нам никто не приходил. Я думаю, в Португалии не осталось ни одного костариканца.
— Любимая, но в доме, наверное, осталось несколько формуляров паспортов?
— Я не знаю. Когда Педро умер, я все бланки паспортов, штампы, печати сложила в чемодан и отнесла начердак. Почему это интересует тебя?
— Эстрелла, дорогая, потому, что я охотно выдал бы один паспорт.
— Паспорт?
— Или несколько паспортов.
— Жан, ты шутишь?
— Нет, совершенно серьезно.
— Что ты за человек?
— В основе неплохой.
— Но что мы должны делать с паспортами?
— Мы можем их продать, прекрасное дитя. Здесь достаточно покупателей. И они много заплатят, а с деньгами ты смогла бы… Надо ли продолжать?
— О! — воскликнула Эстрелла. Она долго думала. Затем спрыгнула с кровати и отправилась в ванную. Когда она вышла, на ней был халат.
— Одевайся!
— Что ты хочешь, мое сокровище?
— Отправиться на чердак.
Чердак был большой и захламленный. Эстрелла осветила его карманным фонариком, и Томас извлек из-под старого ковра деревянный сундук, крепко ударившись при этом головой о балку. Склонившись над сундуком, они вместе открыли крышку. Формуляры, книги, штемпеля, печати и паспорта лежали в нем беспорядочной грудой. Дрожащими пальцами Эстрелла взяла один, другой и начала их перелистывать. Все паспорта без исключения были старыми, покрыты пятнами, фотографии мужчин были крепко приклеены, страницы покрыты бесчисленными штемпелями и пограничными отметками. Срок действия их давно истек. Глубоко разочарованная Эстрелла произнесла:
— Ни одного нового паспорта, все старые и просроченные. С ними мы ничего не сможем предпринять.
— Напротив, — возразил Томас и поцеловал ее, — старые недействительные паспорта самые лучшие.
— Я не понимаю.
— Это очень просто, — ответил Томас Ливен, он же Жан Леблан.
Тогда он не чувствовал, что судьба готовит ему новые приключения, удары и опасности. Открыв крышку сундука, он выпустил джинна из бутылки.
Размеренным шагом с соломенной шляпой на голове, с большой кожаной папкой двигался 4 сентября 1940 года молодой элегантный господин по лабиринту Альфомы, старой части Лиссабона.
В крошечных кривых переулках со старыми дворцами в стиле рококо, выложенными разноцветной плиткой домами горожан играли босые, грязные дети, дебатировали смуглолицые мужчины и спешили женщины на рынок, держа на голове корзины с рыбой и овощами.
Белоснежное белье сушилось на бесчисленных веревках. Черные железные решетки блестели на высоких окнах. Отовсюду, где между стен были проемы, открывался вид на протекавшую невдалеке реку.
Элегантный молодой человек зашел в мясную лавку и купил солидный кусок телячьего филе. В лавке напротив он попросил продать бутылку красного вина, оливковое масло, бутылку мадеры, муку, яйца, сахар и всевозможные приправы. На сверкавшем тысячью красок рынке он купил фунт лука и две великолепные головки салата.
Перед рыночными торговками мужчина снимал шляпу и прощался с ними с обворожительной улыбкой.
Нагруженный покупками, он прошел по узкой и темной Рио до Поко дель Негрос во двор одного из полуразвалившихся домов.
Слепой певец сидел в солнечном углу двора, перебирая струны гитары, и пел высоким голосом. Томас положил монетку в шляпу певца и обратился к нему на португальском языке:
— Добрый день, скажите, пожалуйста, где живет Ренальдо—художник?
— Вы должны пройти во второй подъезд. Ренальдо живет на самом верху.
— Большое спасибо, — сказал Томас, вежливо помахивая шляпой.
Он поднялся по лестнице. На верхнем этаже было две двери, на одной из них он прочитал: «Ренальдо Перейра».
Томас постучал сначала тихо, потом громче. Никто не отзывался. Тогда он нажал на ручку, и дверь со скрипом отворилась. Через темную переднюю Томас прошел в большую мастерскую.
