Михаил Бойков - Рука майора Громова
Холмин вздохнул и сказал:
— Уговорили. Тем более, что «рука майора» меня все-таки интересует. Только прошу меня не пугать комендантскими камерами и тому подобным. Я этого не люблю. Если же это еще раз повторится, то я сам попрошусь под пулю. Я говорю серьезно и надеюсь, что вы мои слова не забудете.
Разговаривая так с начальником отдела НКВД, Холмин несколько лукавил: его мысли противоречили словам. Всеми мыслями он был на воле и с Ольгой, и садиться в тюрьму ему никак не хотелось. Резкими заявлениями и требованиями он пытался, хотя бы немного, сбить чекистскую спесь с Бадмаева и оградить себя от неприятных неожиданностей в ближайшем будущем. Это ему удалось. Начальник отдела загудел примирительно:
— Хватит вам про старое вспоминать. Давайте лучше работать.
Холмин поднялся с «подследственного стула».
— Работать, так работать. У вас в отделе есть химическая лаборатория?
Бадмаев удивленно мотнул подбородком.
— Химическая? Нету. Мы не химики.
— Жаль. Такую лабораторию иметь не вредно.
— Да зачем она вам понадобилась?
— Чтобы сделать химический анализ вот этой тряпки.
— Опять ты со своей тряпкой, браток. Возишься с пустяками, — хрипло и неодобрительно прошептал Гундосов.
— Эта тряпка может иметь большое значение в борьбе с привидениями, гражданин полковник, — назидательно сказал Холмин.
— Товарищ полковник, — поправил его начальник отдела.
Холмин протестующе поднял обе ладони вверх.
— Ну, уж нет. Отныне я к вам буду обращаться исключительно, как заключенный. Никаких товарищей, а, только граждане.
— Как хотите. Мы не обидимся, — равнодушно прогудел Бадмаев…
* * *Утром Холмин отправился к своему приятелю, студенту химического техникума Васе Проценко. Они дружили еще со школьной скамьи и студент-химик несказанно обрадовался приходу того, о ком давно распространился слух, как о высланном в концлагерь «без права переписки». От радости даже веснушки порозовели на заострившемся носу и вокруг впалого рта, изможденной, «образцово-показательно-изголодавшейся» васиной физиономии.
Он бросился к приятелю с распростертыми объятиями и беспорядочными восклицаниями, перемешанными с такими же вопросами:
— Шура! Шурец! Ты живой? Вот это да! Не загнали в концлагерь? Вырвался из тюрьмы? Ну, поздравляю! Как живешь? Где обитаешь? А я уж думал, что от тебя осталась одна углекислота. Или аммиак, в крайнем случае. Ух, Шурка!
Холмин еле успевал отвечать на его вопросы. Однако, кроме радости, встреча с приятелем доставила Васе Проценко и огорчение, которое он не замедлил высказать:
— Надо бы тебя, Шура, угостить, да нечем. В карманах моих — ни копья. Нищ, как безработный химик. А в нашей студенческой столовке тебе, как не прикрепленному к ней, пожевать не дадут. Кормежка там, правда, неважнец, с большой примесью Н20, но все так, и в рот можно взять.
Холмин вынул из кармана две сторублевки.
— Держи, Вася. Одну на закуску с выпивкой, а другую — тебе на расходы.
Приятель замахал на него руками.
— Что ты? Что ты? Но надо. Обойдемся и без этого. Такую крупную сумму я тебе и отдать-то не скоро смогу. He раньше, чем окончу техникум.
— Бери, бери. Не то рассержусь, — настаивал Холмин. — Я тебе деньги не дарю, а за работу плачу.
— За какую работу? — удивился Вася.
— Химический анализ мне нужно сделать.
— Анализ чего?
— Крашеной тряпки. Вот этой.
Вася взял тряпку, посмотрел, понюхал и сказал:
— Так это же холстина, театральный грим и клей. Какого тебе еще анализа нужно?
— Верно! — воскликнул Холмин. — Теперь я вспомнил.
— Что вспомнил?
— Знакомый запах. Ведь мы с тобой вместе в школьном драмкружке состояли. Хорошее время было. Помнишь?
— Как же…
Свои воспоминания они продолжили в ближайшей пивной за выпивкой и закуской.
Глава 3
Кто видел расстрелянного?
— До сих пор я все еще не получил ответа на один важный вопрос о майоре Громове, — сказал Холмин Бадмаеву и Гундосову, в который уж раз безуспешно обсуждая с ними события последних дней, вызвавшие в отделе НКВД беспрерывную, непрекращающуюся панику…
Обычная повседневная, — вернее повсенощная, — работа отдела приостановилась; чистка, как в городе и районе, так и среди работников НКВД, сошла почти на нет, количество арестов и расстрелов значительно сократилось, следственные дела затягивались. Столкнувшись с непонятным, вызывающим ужас и не укладывавшимся ни в какие рамки диалектики явлением, — с призраком майора Громова, — энкаведисты стали искать спасения в бегстве от него. Следователи приставали к начальству с просьбами об отправке их в служебные командировки но району; телемеханики боялись допрашивать подследственных и, добывая у знакомых врачей справки о болезни, не являлись на «работу». Дело дошло до того, что Бадмаев был принужден трех следователей и двоих теломехаников посадить под арест на десять дней, а остальным пригрозил судом за «попытку дезертирства с фронта борьбы против врагов народа.»
Появление призрака усилило и увеличило существовавшие в среде работников отдела суеверия. Многие из энкаведистов, не веруя в Бога, полагали, что черти, все таки, пока еще «не ликвидированы, как класс» и им, энкаведистам, приходится выполнять именно «чортову работу». Встреча с «рукой майора Громова» подтвердила основательность подобных суеверий, превратив их в твердые, неопровержимые убеждения. В результате, отдел НКВД был полностью терроризован призраком расстрелянного майора.
Из всех энкаведистов только один полковник Гундосов продолжал сомневаться в существовании чертей. Впрочем, свои сомнения уполномоченный Ежова выражал не особенно энергично, а «случай с призраком из загробного мира» никак объяснить не мог, хотя несколько раз и пытался. Он тоже был напуган встречей с «рукой», но не до такой степени, как Бадмаев, нервно-вздрагивавший при каждом упоминании о ней. У полковника было значительно больше выдержки и чекистской закалки, чем у майора. Глаза Гундосова никогда не отражали волнующих его чувств; они всегда были холодными, внимательными, щупающими и оценивающими и, даже в моменты испуга или гнева, их обычное выражение не изменялось…
Замечание Холмина о майоре Громове вызвало у начальника отдела нервную дрожь. Помотав подбородком, он недовольно загудел:
— Ваших вопросов, гражданин агент, хватило бы на самую длиннейшую анкету. Сколько же можно спрашивать? И когда, это кончится?
— Без вопросов следствия не бывает. Сами знаете, гражданин начальник, — ответил Холмин.
— На какой вопрос ты не получил ответа, браток? — спросил его Гундосов.
— Это было приблизительно за четверть часа до того, как мы обнаружили труп коменданта в его камере. Я спрашивал тогда: кто видел Громова расстрелянным?
— Да многие видали, — прогудел Бадмаев.
— Кто, например?
— Ну, комендант….
— Старый комендант убит, а новый не видел. Кто еще?
— Тогда… наш врач. Он констатирует смерть каждого ликвидированного.
— Можно с ним побеседовать?
— Да зачем это вам?
— Для пользы дела, гражданин начальник.
— Давай-ка, браток, вызови сюда своего лекаря. Кстати, и я на него погляжу, — тоном приказа сказал Гундосов начальнику отдела.
Бадмаев снял трубку с одного из телефонов, стоявших на столе.
— Говорит Бадмаев… Кто это? Товарищ Демент? Зайдите ко мне на минутку…
Вызванный явился спешно. Не прошло и двух минут, как перед столом, в кабинете начальника отдела, уже стояла фигура в белом халате. Это был человек лет пятидесяти с бородой лопаточкой, — густой, но аккуратно подстриженной, — и с очень редкими волосами, прилизанными и уложенными в подобие прически на макушке. Лицо обладателя так неравномерно распределенных волос выражало ожидание, угодливость и беспокойство; черные, быстрые глазки испуганно помаргивали под стеклышками золотого пенснэ.
Бадмаев указал на него Холмину.
— Это наш доктор. Спрашивайте, что вам нужно, гражданин агент.
— Скажите, доктор, вы помните такого заключенного — Виктора Михайловича Громова? — спросил Холмин.
Фигура в белом халате услужливо повернулась к нему.
— Кто же его не помнит? Конечно же, помню.
— Бы видели его расстрелянным?
Борода-лопаточка растерянно затряслась и ее обладатель произнес, запинаясь:
— Вы знаете — не пришлось. Обстоятельства, понимаете, не позволили.
— Как это не пришлось? Про какие обстоятельства вы толкуете, товарищ Демент? — загудел Бадмаев. — Ведь вы же констатировали смерть Громова.
Белый халат метнулся к нему.
— Позвольте объяснить, товарищ начальник… Дело в следующем. Я констатировал смерть Громова… заочно.
