Роберт Ладлэм - Ультиматум Борна (пер. П. В. Рубцов)
Итак, Брендон Патрик Пьер Префонтен взмахом руки подозвал такси, чего он не делал в трезвом состоянии уже по меньшей мере лет десять, и велел скептически настроенному шоферу везти его к магазину мужской одежды «Луи» в Фандей-Холл.
– Что, разжился фальшивками, старина?
– У меня их хватит, чтобы дать тебе на парикмахера и на мазь от прыщей, парень. Давай, трогай, Бен Гур. Я спешу.
После того как он показал продавщице пачку стодолларовых купюр, та стала необыкновенно любезной и разложила перед ним кипу дорогой одежды. Средних размеров чемодан из блестящей кожи вскоре приобретет повседневный вид. Префонтен скинул поношенный костюм, рубашку и ботинки и надел все новое. Не прошло и часа, как он снова стал таким, каким был много лет назад – достопочтенным Брендоном П. Префонтеном. (Он всегда опускал второе П. – Пьер[7] – по вполне понятным причинам.)
На другом такси он доехал до своей меблированной комнаты на Джамайка-плейнс, где забрал самое необходимое, включая паспорт, который всегда держал наготове, чтобы в случае чего быстро исчезнуть (это всегда предпочтительнее тюремных стен), и отправился в аэропорт Логан. У таксиста на этот раз и мысли не возникло поинтересоваться, сможет ли он уплатить по счету. Одежда, само собой, никогда не определяла сущность человека, подумал Брендон, но она козырь, если кто-то не верит карте помельче... В справочном бюро аэропорта Логан он выяснил, что на остров Монсеррат совершают рейсы из Бостона три авиакомпании, и купил билет на ближайший рейс. Брендон Патрик Пьер Префонтен, конечно, летел первым классом.
* * *Стюард авиакомпании «Эр Франс» медленно и осторожно катил инвалидное кресло сначала по пандусу, а затем на борт реактивного «Боинга-747» в парижском аэропорту Орли. В кресле сидела престарелая надменная дама, нарумяненная сверх всякой меры. На голове у нее была огромная шляпа с перьями австралийского попугая. Она смахивала бы на чучело, если бы не ее огромные глаза под буклями седых волос, неровно окрашенных хной, – глаза живые, проницательные, с искорками смеха. Они словно говорили каждому встречному: "Забудьте о том, mes ami[8], я нравлюсь ему и такой, и только это имеет для меня значение, а что касается вас и вашего мнения, так мне до него меньше дела, чем до кучи merde[9]". Она имела в виду старого человека, осторожно идущего рядом с ней, временами любовно, а может для равновесия, прикасавшегося к ее плечу. В этом касании было что-то лиричное и интимное, известное только им двоим. Если кто-нибудь вгляделся бы в лицо старика, то заметил, что временами у него на глазах появляются слезы, которые он мгновенно смахивает, чтобы женщина не успела это заметить.
– Il est ici, топ capitaine[10], – объявил стюард старшему пилоту, который встречал пассажиров у трапа самолета. Капитан приложился губами к левой руке дамы, встал по стойке "смирно? и торжественно отдал честь седому старику, на лацкане пиджака которого виднелась ленточка ордена Почетного легиона.
– Для меня это большая честь, мсье, – сказал капитан. – Я командир этого экипажа, а вы – мой командир. – Они обменялись рукопожатием, и летчик продолжил: – Если мы можем чем-нибудь скрасить вам этот полет, скажите, мсье, без стеснения.
– Вы очень любезны.
– Мы все у вас в долгу – все, вся Франция.
– Да что вы, кто я такой...
– Едва ли можно так сказать о человеке, которого выделил сам великий Шарль[11] и назвал настоящим героем Сопротивления. Такая слава с годами не блекнет. – Капитан щелкнул пальцами, делая знак стюардессам, стоявшим в по-прежнему пустом салоне первого класса: – Побыстрее, девушки! Позаботьтесь о бесстрашном воине Франции и его жене.
После этого убийцу, имевшего множество псевдонимов, проводили к широкой перегородке слева, где женщину осторожно пересадили с кресла на место у прохода; он расположился возле иллюминатора. Тут же были откинуты столики и откупорена в их честь охлажденная бутылка «Кристаля». Капитан поднял бокал и произнес тост, еще раз приветствуя супружескую чету, после чего вернулся в кабину; женщина лукаво подмигнула своему мужу. Через несколько мгновений в самолет пустили остальных пассажиров, многие из которых доброжелательно поглядывали в сторону престарелых «мужа и жены», сидевших в первом ряду. По салону разносился шепот: «Настоящий герой... Сам великий Шарль... В Альпах он лично уничтожил шестьсот бошей, а то и всю тысячу!»
Когда реактивный самолет разбежался по взлетной полосе и, с глухим шумом оторвавшись от нее, взмыл в воздух, престарелый «герой Франции», все подвиги которого во времена Сопротивления, как он сам помнил, сводились к тому, чтобы воровать, выжить во что бы то ни стало, обижать свою жену да избегать всяких трудовых повинностей, вынул из кармана документы. В паспорте на должном месте была его фотография, и только она была ему знакома. Остальное – фамилия, имя, дата и место рождения, специальность – все чужое, не говоря уже о внушительном списке наград. Они не имели к нему никакого отношения, но на тот случай, если кому-нибудь взбредет в голову справиться о каком-нибудь факте его биографии, надо было их повторить, чтобы тактично кивать в нужный момент. Его заверили, что человек, которому первоначально принадлежали имя и все эти регалии, был одинок, у него не осталось в живых родственников и близких друзей. Он съехал со своей квартиры в Марселе, якобы отправившись в кругосветное путешествие, откуда, судя по всему, никогда не вернется.
Связной Шакала посмотрел на имя – он обязан вызубрить его наизусть и реагировать всякий раз, когда его произнесут. Это нетрудно: имя весьма распространенное. Поэтому он повторял его про себя вновь и вновь: Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер Фонтен, Жан-Пьер...
* * *Звук! Резкий, скрежещущий. Он был странным, не нормальным, выбивался из обычных глухих ночных гостиничных шумов. Борн выхватил из-под подушки пистолет, вскочил с кровати и прижался к стене. Звук повторился! Одиночный громкий стук в дверь его номера. Он встряхнул головой, стараясь припомнить... Алекс? «Стукну один раз». Все еще в полусне, Джейсон, пошатываясь, подошел к двери и прислонил ухо к деревянной обшивке.
– Кто там?
– Открой эту чертову дверь, пока меня кто-нибудь не увидел! – раздался из коридора приглушенный голос Конклина.
Борн открыл дверь, а отставной оперативник торопливо прохромал в номер, размахивая тростью так, словно она была ему ненавистна.
– Парень, ты совсем потерял форму! – воскликнул он, присаживаясь на край постели. – Я барабанил в дверь почти две минуты.
– Я не слышал.
– Дельта бы услышал, и Джейсон Борн тоже. А вот Дэвид Уэбб...
– Подожди еще денек, и ты больше не увидишь никакого Давида Уэбба.
– Это все разговоры! А я хочу, чтобы ты не болтал, а был в хорошей форме.
– Тогда сам перестань болтать и скажи, зачем пришел. Я даже не знаю, сколько сейчас времени.
– Я последний раз смотрел на часы, когда встретил Кэссета: было 3.20. Мне пришлось продираться сквозь кусты и перелезать через чертовски высокий забор...
– Что-о?
– Что слышал: перелезать через забор. Попытайся проделать это, когда у тебя протез... Знаешь, когда я учился в школе, я как-то выиграл спринтерский забег на пятьдесят ярдов.
– Ладно, хватит лирики... Что случилось?
– Эге... я вновь слышу Уэбба.
– Что случилось? И, пока собираешься с мыслями, скажи мне: кто, черт побери, этот Кэссет, о котором ты все время твердишь?
– Единственный человек, которому я доверяю в Вирджинии. Ему, да еще Валентине.
– Кому?
– Они из группы аналитиков, но надежные ребята.
– Что-о?
– Неважно. Господи, временами я мечтаю о том, чтобы надраться до чертиков...
– Алекс, почему ты здесь?
Конклин, сидя на кровати и все еще сердито сжимая трость, посмотрел на него снизу вверх.
– Я навел справки о наших филадельфийцах.
– Так вот в чем дело! Кто они такие?
– Нет, я здесь не поэтому. Я имел в виду, что это любопытно, но я здесь совсем по другому поводу.
– Тогда по какому? – хмуро и озабоченно спросил Джейсон, подходя к стулу возле окна и усаживаясь на него. – Мой эрудированный друг, побывавший в Камбодже и еще кое-где, не станет лазить через заборы в три часа ночи, если у него нет на то серьезных причин.
– Они были.
– Мне это ничего не говорит. Пожалуйста, рассказывай.
– Это Десоул.
– При чем тут душа[12]?
– Не душа, а Десоул.
– Ничего не понимаю.
– Он хранит все коды в Лэнгли. Не может произойти ничего такого, о чем он не знает; и ни одно расследование не проходит без его участия.
– Все равно не понимаю.
– Мы по уши в дерьме.
– Мне от этого не легче.
– Снова слышу Уэбба.
– Слушай, может, ты хочешь, чтобы я из тебя жилы вытянул?
– Ладно, ладно. Дай мне собраться с духом. – Конклин бросил трость на ковер. – Я не мог довериться даже грузовому лифту. Пришлось остановиться двумя этажами ниже и подыматься пешком.
