Виктор Михайлов - Бумеранг не возвращается
— Цех этот маленький, люди наперечет. Первого января на основании приказа министерства инженер Ладыгин переведен в Южноуральск. Остальные работники на местах, — также немногословно ответил Глеб Иванович.
— Личное дело инженера Ладыгина я могу посмотреть? — с возрастающим интересом спросил Никитин.
Не отвечая на вопрос, Родионов встал, тяжело опираясь на палку, и, позвонив в отдел кадров, попросил принести в спецчасть личное дело Ладыгина.
Когда Родионов вернулся и сел на диван, Никитин спросил его:
— Вы не могли бы дать мне краткую характеристику Ладыгина?
— Молодой, способный инженер, но без огонька. Замкнутый человек.
Характеристика оказалась действительно краткой. В дверь постучали. Родионов встал, открыл дверь и принял у сотрудника отдела кадров личное дело. Передав папку Никитину, он сказал:
— Устраивайтесь за моим столом.
Никитин не без волнения открыл папку, взглянул на фотографию Ладыгина и невольно произнес:
— Та-ак!..
В данном случае «та-ак!» звучало, как «эврика!» Архимеда в момент открытия им первого закона гидростатики.
С небольшой, шесть на девять, фотографии Ладыгина, наклеенной в верхнем правом углу анкеты, на него смотрел Мехия Гонзалес, младший компаньон «Гондурас Фрут компани». Сходство было так разительно, особенно в первый момент, что Никитин даже спросил стоящего позади него Родионова:
— Это фотография инженера Ладыгина? — и, не дождавшись ответа, рассмеялся. Вопрос был нелепым.
Чем больше Никитин всматривался в фотографию Ладыгина, тем яснее вставала перед ним мрачная картина Глуховского леса: тело, неожиданно настигнутое смертью, рдеющее кровавое пятно около поднятой руки… Уцелевшая сторона лица трупа, если можно было бы снять с нее трагическую маску смерти, была частью вот этого лица, смотревшего с фотографии, наклеенной на анкету инженера Ладыгина.
Никитин просмотрел анкету, автобиографию, несколько копий приказов-поощрений, приказ министра о переводе в Южноуральск, последний приказ по заводу и, захлопнув папку, сказал:
— Скажите, Глеб Иванович, инженер Ладыгин по собственной инициативе перевелся в Южноуральск?
— Ладыгин был человек необщительный, ни с кем своими планами он не делился, поэтому ответить на ваш вопрос я не смогу. Думаю, что министерство могло перевести Ладыгина как специалиста в связи с расширением промышленного опыта по наплавке сверхпрочных сталей, — ответил Родионов и в свою очередь спросил сам:
— Личное дело Ладыгина вы возьмете с собой?
— Да, обязательно.
— Тогда я пока оформлю вам вынос папки через проходную, — сказал он и, сев за стол, придвинул к себе книжечку пропусков.
Результаты исследования вещественных доказательств, материалы экспертизы и неожиданное открытие, сделанное им сегодня здесь на заводе, давали Никитину возможность заново переосмыслить многие обстоятельства дела.
Наблюдая через окно скучный пейзаж заводского двора, Никитин, раздумывая, приходил к заключению, что убит был не Мехия Гонзалес, а инженер Ладыгин, документами которого воспользовался Гонзалес для того, чтобы проникнуть на Южноуральский завод.
В то время как в силу небольшого внешнего сходства и ловко подтасованных обстоятельств тело Ладыгина под видом трагически погибшего Гонзалеса было отправлено за океан, настоящий Гонзалес с документами инженера Ладыгина выехал на Урал. Логический ход событий подсказывал, что сообщником Гонзалеса при осуществлении этого плана был Уильям Эдмонсон. Испытывая прочность построенной им гипотезы, Никитин попытался ее опровергнуть: зачем понадобилась Гонзалесу вся эта инсценировка с несчастным случаем на охоте, этот сложный громоздкий прием? Не проще ли было бы накануне отъезда Ладыгина в Южноуральск убить его, скрыть труп и, завладев его документами, выехать на Урал? «Нет, это было невозможно!» — думал Никитин. Не мог же из Москвы бесследно исчезнуть младший компаньон коммерческой фирмы «Гондурас Фрут компани»! Перебросить агента через границу самолетом? Рискованно. Зачем подвергать опасности поимки и разоблачения на границе агента, выполняющего столь важное задание разведки?
Так аналитическое мышление Никитина медленно, кирпич за кирпичом, возводило прочное здание истины. Но еще многое и ему было неясным. Перебирая все факты этого сложного, запутанного дела, Никитин вспомнил: «Лоскут кожи на тыле кисти левой руки…» — и, не возлагая больших надежд на ответ, спросил Родионова:
— Что было на кисти левой руки Ладыгина?
Родионов с изумлением посмотрел на Никитина и, молча пожав плечами, вновь было взялся за отложенную работу, но, подумав, сказал:
— На кисти левой руки… Левой руки… Была татуировка! Четыре буквы: «Таня», — вспомнил он.
— Та-ак! — с удовлетворением произнес Никитин. И, действительно, так было обнаружено недостающее, последнее звено в цепи умозаключений.
— Вы не можете себе представить, Глеб Иванович, как это важно! Вы не знаете историю этой татуировки? Кто эта Таня? Где она?
— Нет, помнится, я как-то раз заметил Ладыгину по поводу этой татуировки: «Варварский способ записи на память!» Он смутился и сказал, если не ошибаюсь: «…Увлечение юности…» Я вам говорил, Ладыгин был всегда застегнут на все пуговицы.
Заехав в деканат Московского высшего технического училища имени Баумана, Никитин получил список распределения студентов, окончивших в сорок восьмом году механико-технологический факультет. Он взял этот список для того, чтобы с кем-либо из инженеров, окончивших с Ладыгиным институт, уточнить факты его биографии. Но, внимательно изучая список в машине по дороге на квартиру Ладыгина, Никитин прочел: «…8. Мельникова Татьяна Николаевна; 9. Ладыгин Григорий Иванович…»
— Доронин, поворачивай обратно в институт! — распорядился Никитин.
Вернувшись в деканат, он попросил личное дело студентки Мельниковой. А пока из архива извлекали нужное ему дело, Никитин у декана механико-технологического факультета узнал то, о чем ему не мог сообщить Родионов.
В сорок восьмом году Мельникова и Ладыгин кончили механико-технологический факультет МВТУ имени Баумана. Зная об их юношеской любви и планах на будущее, декан факультета проявил много усилий для того, чтобы они получили направление на один завод.
Дипломная работа Ладыгина попала на рецензию одному из работников главка. Консультант обратил внимание на дипломанта и предложил ему остаться в Москве для работы в конструкторском бюро главка. Заманчивые перспективы работы в Москве соблазнили Ладыгина, он принял решение, но долгое время, до последнего часа, трусливо скрывал его от Татьяны.
Он не сказал ей об этом даже в тот знаменательный час, когда они получили путевки. Ладыгин сказался больным и не поехал, а после отъезда Татьяны оформился на работу в Москве.
Внимательно прочитав личное дело Мельниковой, Никитин выяснил, что Таня так же, как и Ладыгин, окончила ореховогорскую школу-десятилетку, вместе с ним в один и тот же день держала вступительные экзамены, училась с ним на одном курсе, кончила институт и вместе с ним должна была уехать на Южноуральский завод.
«Вот оно, «увлечение юности»!» — вспомнил он фразу Ладыгина, приведенную начальником спецчасти завода.
Не теряя времени, Никитин разыскал в районе Самотеки дом, где жил Ладыгин, и со двора по мрачной, неряшливой лестнице поднялся в квартиру номер три. Он долго стучал, пока не открылась дверь соседней квартиры и на пороге показалась дородная высокая женщина в красном хлорвиниловом переднике. Рукава ее байкового халата были засучены до локтей. Растопырив пальцы, тыльной стороной руки в мыльной пене она заправила выбившуюся из под косынки прядь волос и спросила:
— Вам, гражданин, кого?
— Мне нужен инженер Ладыгин, — ответил Никитин.
— Ладыгин уехал третьего дня в командировку на Урал, а Клавдия не иначе сегодня вернется. Извините, у меня постирушка, — сказала она и захлопнула дверь.
Никитин еще раз осмотрел дверь, за которой, быть может, скрывались важные доказательства построенной им версии, и вдруг заметил в глубоком прорезе почтового ящика торчащий уголок розового конверта.
Уже спускаясь по лестнице во двор, Никитин подумал, что вот в этом розовом конверте, возможно, есть новые, неизвестные ему факты, но элементарная чистоплотность не позволяла протянуть руку и взять это письмо. «Верно ли это? — думал он. — Адресат розового конверта мертв, а письмо, быть может, значительно подвинет следствие вперед».
Раздумывая над тем, как ему поступить, Никитин остановился посредине двора этого старого, еще уцелевшего от французского пожара дома и оглянулся: забор был сломан, двор отделяли от улицы чахлые деревья желтой акации. На заиндевевших ветках деревьев мерзло распластанное выстиранное белье.
