Юрий Дольд-Михайлик - Гроза на Шпрее
В ту ночь Григорий заснул лишь под утро. Дела Марианны они уладили еще до полуночи, но, взбудораженные только что пережитым, радостью встречи после долгой разлуки, они с Матини говорили и говорили, даже погасив свет и лежа в кроватях. В чем-то очень разные, в чем-то очень похожие, они после воспоминаний, после того как были обсуждены практически все возможности устройства Агнессы и Иренэ, тут же окунулись в гущу философских и моральных проблем и, продираясь сквозь чащи и колючки противоречий, искали выхода для человечества, которое медленно, но неуклонно толкали в пропасть новой войны возродившиеся темные силы.
Встреча у тайника
Матини и Григорий торопливо завтракали, не замечая обиженного вида и недовольных взглядов Стефании.
Старая экономка, узнав вчера вечером, что у них будет ночевать лучший друг добрейшего Матини, спозаранку сбегала за продуктами и, не считаясь с затратами, накупила столько всякой всячины, что едва дотащила до дому. Зато завтрак получился королевский: салат с креветками, жареная рыба, цыплята, такие молодые и нежные, что хоть губами ешь, пышные булочки прямо из духовки, мягкий, словно масло, овечий сыр, душистый мед… И этакую роскошь, с такой любовью приготовленные кушанья, они глотают с совершенно отсутствующим видом, будто все эти лакомства обычная вещь, словно сейчас не послевоенное время с его бешеными ценами и черным рынком, а те далекие благословенные дни, когда вас за полы тащили к палаткам с мясом, птицей, овощами, молоком, и лира оставалась лирой сегодня, завтра, послезавтра и через десять лет.
Впрочем, Матини хитрил, притворяясь, что не замечает Стефанию. Прислуга давно стала для него родным человеком, и сейчас он думал о том, как бы поделикатнее уговорить ее уехать раньше, чем они намечали еще вчера утром.
— Стефания, я еще не успел рассказать вам, как мне вчера неслыханно повезло! — весело, но не очень искренне воскликнул доктор. — Представьте себе, не успел я открыть больницу, а у меня уже есть первая пациентка.
Старая женщина подозрительно взглянула на Матини. Она чувствовала: разговор этот затеян неспроста.
— И почему бы ей не быть? На даровщинку кто не побежит! Всем ведь известно, что к синьору доктору можно прийти, не имея ни гроша в кармане, да еще лекарство получить, — на всякий случай язвительно бросила она.
— Не то, Стефания, на этот раз речь идет о настоящей синьоре. Я даже получил часть денег, — не совсем уверенно солгал Матини.
— С чего бы это она так расщедрилась?
— Хочет быть первой, чтобы как можно лучше устроить больную дочку. Возможно, нам завтра же придется выехать.
— Завтра? — Стефания упала на стул. Все бросить, сняться, словно птицы небесные, которые не сеют и не жнут. — Вы как хотите, а я не поеду. Камнем лягу, и никакая сила не сдвинет меня с места. Из-за каприза какой-то привередливой синьоры бросить все, нажитое честным трудом…
— Что ж, — Матини поднялся, вытирая губы салфеткой. — Придется ехать одному. Уложите чемодан, — ради этого убожества, — он обвел комнату рукой, — я не могу ставить под угрозу свою практику на новом месте. Такая реклама для больницы, и вдруг лишиться ее.
— Реклама? — теперь голос Стефании звучал неуверенно.
— Конечно! Вы же не думаете, что я ради денег решил поломать свои планы? — Матини произнес это так гордо, что Григорий едва удержался от смеха.
Стефания, совершенно сбитая с толку, что-то бормоча себе под нос, ушла в кухню. Матини весело подмигнул другу.
— Теперь все в порядке. Ручаюсь. Итак, я сейчас заеду к Умберто Висконти, погляжу на Марианну, потом двинусь на Кола ди Риенцо. Когда мы встретимся?
— Чтобы не связывать себя по рукам, давайте вечером.
— Хорошо. У меня сегодня масса дел. Надо еще отправить кое-какое оборудование и мягкий инвентарь.
— Не могу себе представить вас в роли владельца больницы.
— Я тоже. Эти деньги свалились на меня, словно с неба. Внезапно умер дальний родственник, настолько дальний, что даже имени его у нас в семье не упоминали. Он умер в Бразилии бездетным, и юридически я оказался единственным наследником. Поначалу я не хотел брать эти деньги, но когда узнал, что они станут достоянием нашего милого правительства, решил — э, нет! До смерти не забуду, сколько я натерпелся от всех тех, кто пришел к власти. Теперь открою собственную небольшую больницу-санаторий и смогу заняться научной работой.
— Рамони рассказал мне, что охота на участников движения Сопротивления была запланирована неофашистами и широко применялась сразу после окончания войны. Одним выстрелом они убивали двух зайцев: отвлекали внимание от настоящих коллаборационистов и убирали с дороги людей прогрессивных взглядов. Как видите, случай с вами не единственный, да и вообще это не случай, а планомерное осуществление тщательно разработанных планов. Чтобы сломить врага, Матини, надо бороться, а не самоустраняться от борьбы, как стремитесь сделать это вы.
— Мы возвращаемся к нашему вчерашнему спору. И если продолжим его…
Стефания появилась на пороге, вся уже охваченная азартом предотъездной суеты. Пока она советовалась с Матини, что упаковывать в первую очередь, Григорий позвонил на виллу Рамони.
Как он и думал, Витторио еще не приехал. Джузеппе по телефону предупредил горничную, что появится только к вечеру. Все складывалось наилучшим образом: впервые Григорий и Лидия окажутся на вилле одни, и у них будет достаточно времени, чтобы разыскать списки, а возможно и еще какие-либо интересные документы, относящиеся к деятельности МСИ. Лидия знает, кому и куда все передать…
Сегодня с утра, впервые с тех пор, как Гончаренко приехал в Италию, небо над Римом не то чтобы потемнело, а просто утратило прозрачную ясность и казалось выцветшим, мутноватым. Неприятный, обжигающий ветер хлестал по лицу, куда ни повернись. У Григория разболелась голова; вообще после контузии в Сен-Реми он тяжело переносил ветреную погоду. Пришлось заехать в аптеку, купить патентованные порошки от головной боли и тут же принять один из них.
— Сирокко! — сочувственно сказал провизор. — В такие дни выручка увеличивается. Радоваться бы надо, но как порадуешься, если сам не находишь себе места.
В саду возле виллы горячий ветер трепал деревья и кусты. Потеряв упругость, обмякшие, увядшие, даже кое-где свернувшиеся листочки свисали с веток. Цветник наклонился в одну сторону, чашечки цветов низко припали к земле, пряча яркие головки в гуще прикорневых лапчатых листьев. Только войдя в дом, Григорий вздохнул с облегчением.
— Лидия, пять минут отдыха и стакан воды!
За время своей работы в комендатуре Кастель ла Фонте Лидия хорошо изучила привычки Гольдринга. Она знала: десять-пятнадцать минут полного покоя действуют на него магически. Поэтому и теперь, подав воду, она тихонько вышла.
Григорий глотнул, полузакрыл глаза и вытянулся в кресле, расслабив мышцы… Сон и не сон. Бытие и небытие… Подспудно мысль бьется так далеко, что не поймешь, откуда долетают ее едва слышные импульсы: из глубины существа? Из внешнего мира?
Такую способность абстрагироваться от своего «я» Григорий выработал путем длительных тренировок еще в спецшколе. Толчком послужил эпизод, казалось бы, ничем не связанный с задуманным. Случилось так, что курсант Гончаренко оказался на операционном столе. Григорий долго старался побороть болезнь, и обычный аппендицит превратился в гнойный, начался перитонит. Операцию пришлось делать под общим наркозом. Все, что ей предшествовало, Григорий воспринимал с апатией и равнодушием измученного болезнью человека.
Но вот накладывают маску. Он пробует шевельнуться, чтобы сбросить ее. Начинает задыхаться. Запах эфира. Приказ считать. Счет. Один, два, три, четыре… И так до шестнадцати, потом он сбивается. Восемнадцать… Двадцать три… Пробует исправить. Двадцать… девятнадцать… семь… Провал. Небытие…
И вдруг свершилось чудо. Тело оставалось мертвым, даже не мертвым — его просто не было. И вообще ничего не было. Только глубокий черный мрак, в котором пульсировала мысль Григория. Графически четкая, совершенно свободная, единственная реальность в темной бездне, существующей за границами обычных для нас измерений времени и пространства!
Наверно, все это длится миг, а может быть, минуту. Постепенно мрак рассеивается, сереет, до слуха доносятся короткие властные приказы хирурга, который торопит ассистентов. Григорий все еще не ощущает собственного тела, но только что пережитое чувство безгранично свободного полета уже не возвращается.
Поправившись, Гончаренко старался восстановить удивительное состояние, в котором пребывал к концу операции. Постепенно он приучил свое тело подчиняться велениям разума, а потом стал управлять и работой мозга, как ему того хотелось. Как бы настраивая его на нужную волну то интенсивного мышления, то полного покоя.
