Полет в неизвестность - Сергей Дмитриевич Трифонов
С сорок четвертого года Барышников руководил 3-м отделом главка, занимавшимся борьбой с агентурой противника. Теперь же Абакумов вменил ему в обязанности еще и весь военно-промышленный комплекс Германии, доставшийся Красной армии после победы.
— Здравствуйте, товарищ Савельев. — Барышников ждал его, прохаживаясь по кабинету и просматривая на ходу какие-то документы. — Прошу садиться. Времени у нас с вами немного, а поговорить нужно о многом. — Генерал позвонил и заказал чай. — Давайте без чинов и званий, мы же с вами разведчики.
Савельев с удивлением обвел взглядом кабинет генерала. Все свободное пространство занимали какие-то ящики, ящички, коробки, баулы, портфели, плотно набитые трофейные рюкзаки.
— Не удивляйтесь, — улыбнулся Барышников, — это часть имущества вашей опергруппы. Ну, к делу.
В дверь постучали. Дежурный офицер поставил на стол два стакана чая в мельхиоровых подстаканниках, сахарницу и тарелку с сушками.
— Я читал ваше личное дело, поэтому без предисловий. Будем пить чай и говорить о целях вашей опергруппы, ее задачах, особенностях их выполнения, о возможных и непредвиденных проблемах, о ваших новых подчиненных, о немцах и еще о многом другом.
Глава 2
Десятого мая Баура доставили в Познань и поместили в 1-е хирургическое отделение эвакуационного госпиталя № 2805 при лагере № 173 ГУПВИ НКВД[3] с диагнозом «сквозное пулевое ранение правой голени с повреждением костей, осложненное газовой инфекцией». Через два дня его оперировали, ампутировав треть голени. Операция состоялась поздно вечером, а ранним утром, до операции и еще до врачебного обхода, два офицера НКВД (Баур уже понимал, что лазоревый цвет приборов фуражки, просветов на погонах и обшлагов мундира — признак принадлежности к грозному НКВД), майор и лейтенант, явились по его душу. Не представившись, майор уселся на табурет рядом с его постелью и через переводчика — лейтенанта сообщил о необходимости заполнить опросный лист на военнопленного обергруппенфюрера СС Ганса Баура. Баур заметил, что его звание — группенфюрер, что в авиации рейха никто не имел звание обергруппенфюрера СС, что… Майор раздраженно прервал его:
— Нам нет необходимости выслушивать ваши пустые лекции о фашистских чинах и званиях, у меня нет времени, поэтому отвечать на вопросы кратко, сжато, лаконично. Фамилия?
— Баур.
— Имя?
— Ганс.
— Отчество?
— В немецком языке нет отчеств.
— Не рассуждать, а отвечать на вопрос. Имя вашего отца?
— Ганс.
— Что, тоже Ганс? — Майор недоверчиво покосился на Баура.
— А чего тут странного? У вас, русских, каждый второй Иван. Так и у нас, немцев.
— Я сказал не рассуждать, а отвечать на вопросы. Год и место рождения?
— 1897, город Ампфинг, Бавария.
— Адрес проживания до призыва в армию?
— Я не призывался.
— Как так? Как же вы генералом СС стали?
— В 1915 году я добровольцем ушел на фронт. Проживали мы в Мюнхене. Там же я проживал все последующие годы.
— Какими языками владеете?
— Только немецким.
— Партийность?
— С 1926 года состою в НСДАП[4].
— Убежденный фашист, значит?
— Фашисты в Италии. Их лидером был Бенито Муссолини, а наша партия — партия национал-социалистов.
— Нацистов, значит. Нам все едино: фашисты, нацисты. Все вы нелюди. И не рассуждать! — Майор повысил тон.
За неполный час Баур ответил на все заданные майором вопросы, но подписывать опросный лист отказался.
— Я не привык подписывать документы, которые не имею возможности прочитать на немецком.
Раздраженный наглой выходкой военнопленного, майор засунул опросник в портфель, прошипев на прощание:
— Ничего, морда фашистская, у нас быстро научишься. Мы тебе поможем.
Придя в себя после операции и узнав об ампутации части правой ноги, Баур не впал в депрессию, как многие немцы, лежавшие с ним в госпитале и лишившиеся разных конечностей, не кричал от бешеной боли, не выл по ночам, не скулил перед медперсоналом, выклянчивая морфий. Он терпел. Его нижняя губа превратилась в кровоточащий кусок изжеванного мяса. Порой ему казалось, жизнь оставляла его, медленно, грамм за граммом, покидала искалеченное тело. Иногда, наоборот, жуткая физическая тяжесть наваливалась на грудь, шею, руки, душила, и казалось, будто дух его выскальзывал из этого кошмара, повисал в полуметре над ним и его, Баура, глазами наблюдал за мучениями, но глаза эти не выражали ни сострадания, ни жалости, ничего, просто наблюдали. Периодически приходя в сознание, Баур не вспоминал ни дом, ни семью, ничего того, что осталось там, в таком далеком довоенном и счастливом прошлом. Не думал он и о Гитлере, о службе в годы войны. Всякий раз мозг его включал картинку первого допроса во Франкфурте-на-Одере, во фронтовом госпитале для военнопленных. Молодые и красивые майор (потом подполковник) и его переводчица, лейтенант, угостившая Баура шоколадом и изюмом, все чаще возникали перед ним, а он с удовольствием беседовал с ними, не понимая, что это допрос. И эти слова майора-подполковника, как же он говорил? Ах, да, вот: «…Вас ждет нелегкая судьба военнопленного, которую обременят два обстоятельства: вы — личный пилот Гитлера, вы — генерал СС». И еще: «Рекомендую вести себя корректно и лояльно. Займитесь чем-либо. Вырезайте из дерева, клейте, вяжите, вышивайте, наконец. Делайте что угодно, но делайте». Эти слова русского контрразведчика лучше всякой анестезии действовали на Баура, помогали превозмогать чудовищную боль, заставляли думать и думать о способах преодоления унизительного положения военнопленного, мечтать об освобождении, о том, как он вновь вернется к работе, пусть инвалидом, пусть на земле, в учебном центре подготовки летчиков гражданской авиации,
