Тайна Орлиной сопки. Повести - Левин Минель Иосифович
Через несколько дней начальник заставы вызвал Серебренникова.
— Созвездие Ориона, — сообщил он.
Серебренников на всю жизнь запомнил этот случай.
А что касается Ориона, так «помкомвзвода» действительно составляет его пояс…
Майор с трудом оторвался от звездного неба и подошел к столу. Все здесь лежало так, как и оставил: подшивка окружной газеты, журнал «Пограничник» с вкладкой в разделе «Практика партийно-политической работы», новый роман Стельмаха.
Серебренников перелистал календарь, отставший за время его отъезда на две недели, и записал на чистой страничке, что нужно сделать завтра. Потом запер полевую сумку в сейф и вышел из кабинета.
Домой шел медленно, наслаждаясь тишиной. Он любил звездные ночи, такие, как сегодня. Знал, какая из звезд сейчас вспыхнет ярким, мерцающим светом, какая начнет тускнеть, растворится в черном бархате южной ночи.
На веранде горел свет. Майор открыл дверь и увидел жену. Ни о чем не спрашивая, она пошла навстречу, прижалась к нему.
— Опять я тебя разбудил? — спросил он тихо и нежно.
— Ты не виноват, — улыбнулась Нина Терентьевна. — Я проснулась сама.
И в этот момент постоянно включенный репродуктор подал условный сигнал тревоги.
До рассвета майор Серебренников пробыл в своем кабинете, готовый выполнить любой приказ. Он чувствовал себя бодро и, хотя не переставал думать о том, что сейчас происходит на заставе капитана Ярцева, быстро разобрал скопившуюся за время отлучки почту.
Первый, робкий луч солнца побежал по настольному календарю. Серебренников потянулся за этим лучом. Понедельник, двадцатое июля. Не может быть!
Рука повисла в воздухе, и на лице появилась растерянность. Двадцатое июля — день рождения старшего сына, а он завертелся и совсем забыл об этом…
Далеко, в Свердловске, где живет первая жена майора, стоит за токарным станком (подумать только!) очень похожий на Серебренникова парнишка. Майор вдруг представил себе его совсем маленьким. Закутанный в одеяльце, улыбается беззубыми деснами. И нет
ему дела до ранних осенних заморозков, до звенящих буферами пульманов, которые отправлялись в тревожную военную ночь.
Вспомнить, что было дальше, помешал телефонный звонок.
Нина Терентьевна больше не ложилась, ждала его и вот не выдержала, позвонила.
— Ты спи, не волнуйся. Ничего особенного. — Он слышал ее дыхание, и, казалось, не только слышал — ощущал обветренной, шершавой щекой, прижатой к трубке. И тогда сказал взволнованно: — Ниночка, а ведь у Юрика сегодня день рождения…
— Я уже дала телеграмму от всех нас. — Ее мягкий, грудной голос всегда действовал на него успокаивающе. Майору вдруг захотелось сказать жене что-то очень трогательное, такое, чего еще никогда в жизни не говорил. Но в трубке щелкнуло, и дежурный телефонист предупредил:
— Разъединяю для оперативного. Приказ об отбое…
Опять Нина Терентьевна встречала Серебренникова. Он на цыпочках прошел в соседнюю комнату, где поперек кровати раскинулся семилетний Витька.
Застава казалась вымершей. Лишь часовой маячил на вышке, да повар возился возле раскаленной печи. Изредка во дворе появлялся дежурный, переговаривался с часовым и снова исчезал в канцелярии.
Спали все: и солдаты, и сержанты, и начальник заставы. В конюшне дремали кони, в вольерах — служебные собаки.
Солнце повисло над заставой, охватило жарким пламенем крышу. Ветер сдул песок во дворе и обнажил глину. Задымились дувалы. Перед казармой застыло одинокое деревце джиды с уныло опущенными ветвями. Редкие, покрытые пылью листья овальной формы вы
глядели ненастоящими. Другой растительности на заставе не было, и пограничники старательно ухаживали за джидой. Но она, словно избалованное дитя, росла хилой и совсем не давала тени.
Грузовая машина с цистерной привезла на заставу воду и замерла, будто разморенная жарой.
Часовой наблюдал за рекой. Он видел, как на сопредельной стороне, в Фирюзеваре, грузились баржи. К причалу то и дело подъезжали неуклюжие автомобили с красными в два яруса кузовами. Миновав глинобитные постройки, они выстраивались в очередь перед пирсом.
На советском берегу разместился выжженный солнцем поселок Реги-Равон из нескольких десятков сборных домиков. В одном из них разместился поселковый Совет, в другом — библиотека. На окраине поселка недавно построили клуб. От него сбегала к реке густо припудренная пылью тропинка, перехлестывала вспаханную землю и обрывалась возле наблюдательной вышки. Здесь жители брали воду.
Узкоколейная железная дорога огибала поселок, раздваивалась возле единственного в Реги-Равоне кирпичного здания вокзала. На тупиковом пути уныло стояли приспособленные под жилье вагончики. Стрелки и семафор казались игрушечными, а вся дорога словно выполненной в миниатюре.
За семафором отходила ветка к пристани. Цистерны останавливались под сливными кранами резервуаров нефтебазы, а платформы скатывались к причалу. Плавучий кран нетерпеливо вытягивал шею и наклонялся к барже, чтобы через минуту взметнуть стрелку с подхваченными бревнами или контейнерами и осторожно опустить их на берег.
Часовой видел, как по тропинке, размахивая ведрами, сбежала девушка. Неожиданно дорогу ей загородил пограничник. Она поставила ведра на песок, прижала руки к груди. Пограничник покачал головой. Девушка сердито подхватила ведра, спустилась к реке и, набрав воды, вдруг вылила ее на себя.
В Фирюзеваре надрывно загудел пароход. Часовой связался с дежурным по заставе:
— Товарищ сержант, «Медуза» отчаливает.
— Хорошо, — ответил дежурный. — Сообщаю на контрольно-пропускной пункт.
Вышка на фланге заставы была деревянная, с крутой лестницей. В дощатой будке с узкими окошками трудно было повернуться. Будку опоясывала смотровая площадка с низким барьером, к которому были прикреплены стрелка для определения курса самолета и брезентовое ведерко с водой.
С трех сторон к вышке подступали пески, с четвертой — камышовые заросли: они зеленой каймой оторачивали берег.
Река гнала вниз на юго-запад подернутые пятнами мазута и нефти воды. Подгоняемые течением, кружились смытые с берегов коряги. Кое-где река расширялась, заливая поросшие тугаями островки.
Вдоль дозорной тропы, постепенно забирая влево, тянулись телеграфные столбы. В хорошую погоду было видно, как они, перевалив через холмы, пристраивались к линии железной дороги.
На одном из холмов, который мало чем отличался от других, кружился, словно заведенный, дельфин. То ли у него были перебиты плавники, то ли просто не хватало сил, но ему никак не удавалось приподнять свое тяжелое, будто налитое свинцом тело. В действительности это был не дельфин, а самая обыкновенная локаторная установка.
Горячий воздух обжигал лица, дышать было трудно. Николай Бегалин, солдат первого года службы, то и дело спрашивал у старшего наряда:
— Какая сейчас температура?
Ефрейтор Ковалдин отвечал спокойно:
— Градусов тридцать пять, не больше. — На самом деле было под пятьдесят, но так, ему казалось, Бегалину легче будет переносить жару.
Буксирный пароход отошел от Фирюзевара, стал медленно пересекать реку. За ним покорно потянулись трюмные баржи.
Теперь наряд сосредоточил внимание на буксире и баржах. Из-за острова на большой скорости вылетел пограничный катер.
Ковалдин повернул бинокль в сторону пристани. Там уже стояла досмотровая группа во главе с офицером.
Начальник отряда полковник Заозерный сидел в своем кабинете за огромным столом, обтянутым зеленым сукном. Перед ним лежала оперативная карта. Чтобы она поместилась на столе, полковник убрал чернильный прибор и слегка потеснил бронзовую фигурку Дзержинского — подарок друзей по шахте «Комсомольская». Преподнесли в тот самый день, когда после событий на озере Хасан и Халхин-Голе он уезжал на границу по комсомольскому призыву…
