Валентин Иванов - По следу
Ничего, видно, теперь не поделаешь. И Клебановский подумал, что не зря Сударев приехал в воскресенье, да еще с утра: чтобы наверняка застать его дома.
На тихий степной городок начали опускаться первые сумерки. Клебановский медленно приоткрывал дверь в комнату, где спал гость. Он осторожно нажимал на ручку, но дрянная дверь нудно заныла на перекошенных немазаных петлях. Клебановский поморщился, однако же просунулся в щель.
Сударев лежал на спине, заложив руки за голову. Окно, затененное деревьями, выходило на запад, и закат давал достаточно света. Клебановский мог увидеть, что его гость лежит с открытыми глазами. Тогда он осмелился – распахнул дверь настежь и вошел со словами:
– Как отдыхалось? Пора бы уж и вставать.
– Благодарю, отлично, – вежливо ответил Сударев. Он поднялся ловким и сильным движением корпуса, сел на кровати, отыскивая ступнями ботинки.
Клебановский дотянулся до выключателя и зажег лампочку, висевшую на голом шнуре без абажура под низким потолком, вышел и прикрыл дверь.
Одеваясь, Сударев смотрел на картины. Сейчас их было лучше видно, так как днем света на эту стену падало маловато. Русские пейзажи не понравились Судареву. Он понимал в живописи – письмо было действительно неплохое, но уж очень чужды были сюжеты и настроение, владевшее художниками. А вот альпийские луга хороши. Эдельвейсы…
Сударев слышал, как в домике захлопывались ставни. Закрылись створки и на его окне, по деревянным доскам ударила железная полоса, и в дыру колоды окна просунулся металлический стержень с ушком для запора изнутри.
Выйдя в кухню, Сударев сразу заметил разительную перемену в обстановке. Пол был чисто подметен, а может быть, даже и вымыт. Следов кутежа не оставалось нигде. В ярком электрическом свете кухня-столовая имела вполне приличный вид. Обеденный стол застилала камчатая скатерть. На пестром чистом полотне стояли два прибора, один против другого. К столу были приставлены два стула, а остальные в чинном порядке выстроились вдоль стен. На середине стола – закуски, прикрытые белой салфеткой.
Преобразился и сам хозяин маленького домика. Он облачился в синюю пиджачную пару из хорошей шерстяной материи, солидную, хорошего покроя, сшитую по фигуре. Серый изящный галстук был повязан щеголеватым двойным узлом. Гладко выбритое лицо с припудренными круглыми щеками и расчесанными усами уже не казалось опухшим, но честно свидетельствовало о сытой жизни. Изменились и манеры Клебановского. Держался он уверенно, деловито.
Нельзя все время кричать на людей, одергивать их. Политика палки и пряника – система более разумная. Совершив для начала «хорошее вливание» Клебановскому, Сударев никак не собирался систематически третировать нужного человека. Сударев знал, что каждое сказанное слово осталось, произвело и будет производить действие. Повторение могло лишь ослабить эффект. И Клебановскому был протянут пряник. Гость пожелал хозяину доброго вечера, подошел к картинам, сделал несколько уместных комплиментов вкусу Клебановского.
– Прошу за стол, – пригласил хозяин, когда тема искусства оказалась исчерпанной. Он вежливо отодвинул стул для своего гостя.
– Посмотрим, что вы приготовили, – сказал Сударев, усаживаясь.
Решетчатое сиденье гнутого стула скрипнуло под тяжестью его крепкого тела.
Клебановский с шиком сбросил салфетку, открыв чисто и даже с некоторым изяществом приготовленную закуску: тонко нарезанный белый и черный хлеб на длинном блюде, масло, паюсную икру, зернистую икру, колбасу, сыр. В центре стояли две высокие бутылки вина, уже откупоренные, с толстыми пробками, торчащими из горлышек.
Хозяин налил в тонкие бокалы на высоких ножках желтое, ароматное, крепкое вино среднеазиатского виноделия.
Сударев пил маленькими глотками, по-любительски, оценил марку и похвалил выбор хозяина. После закусок Клебановский переменил тарелки и подал жаркое – противень с парой аппетитно подрумяненных уток в гарнире из сморщенных печеных яблок.
– Замечательно по виду! А как на вкус? – поинтересовался Сударев тоном, лестным для хозяина.
На десерт хозяин предложил гостю ломоть спелого сахарного арбуза и поставил на стол вазу с грушами, яблоками и сливами.
Одобрительные замечания Сударева и ответные реплики Клебановского разделялись интервалами молчания, которое, казалось, нисколько не стесняло сотрапезников. Сударев ел охотно и много, наслаждаясь процессом еды. Клебановский без излишней поспешности и с тактом выполнял обязанности радушного хозяина, удовлетворенного отменным аппетитом гостя.
Полакомившись крупными сливами, зеленовато-желтыми и темно-синими с белым налетом, гость положил себе на тарелку прозрачное яблоко и пару груш, которые тщательно выбрал, и поблагодарил хозяина:
– Отлично, право же, отлично! Давно не приходилось есть так вкусно. Ваши утки были прямо изумительно запечены!
Клебановский поклонился. Убрав все со стола, он уселся, отдыхая. Сударев спросил:
– А что у вас за друзья здесь?
Помедлив, Клебановский ответил:
– Народ, как говорится, ничего. Я днем сходил, одного предупредил. Сегодня вы его увидите. Остальных покажу завтра, послезавтра. Как будет удобно и когда вы захотите.
– Хорошо, хорошо! – одобрил Сударев. – А кого я увижу сегодня? Расскажите…
Прежде чем ответить, Клебановский достал папиросу из металлического портсигара с вытисненным на крышке изображением Кремля, закурил и положил открытый портсигар перед смаковавшим сочную грушу гостем. Затем доложил:
– Перед самой войной он был осужден за хулиганство в общественном месте – избил администратора кино. Отбывал наказание. Был досрочно освобожден и призван в ряды армии. Отстал от эшелона, умышленно, – был судим, получил десять лет с заменой фронтом. На фронт все же попал и был ранен… – Здесь Клебановский внушительно поднял брови. – Сам помог случаю. Как говорится, самострел, но с умом. Попал под подозрение, но ничего доказать не смогли. После войны был демобилизован, конечно. В Ростове-на-Дону участвовал в шайке, привлекался по делу крупного ограбления швейной мастерской. По недостатку улик, хотя при нападении было убито два сторожа, в основном вывернулся: отделался двумя годами с запрещением проживать в крупных центрах. В городе работает слесарем ремонтной артели.
– Трус, уголовник, – заключил Сударев.
– Не судите так просто, – возразил Клебановский. – Он, как говорится, натура широкая. Тесновато ему, жить хочется, а со всех сторон жмет. Я его изучил, подкармливаю два года. С оружием он обращаться умеет отлично. Держать язык за зубами учить не приходится. В остальном – будете судить сами.
– Слесарь… А на здешний завод вы его не пробовали пристроить?
Клебановский с некоторой досадой махнул рукой с папиросой:
– Не вышло. По совести сказать, он сам не пожелал. В артели с дисциплиной повольнее – удается погулять, когда очень захочется. На заводе у меня информатор имеется.
– Не слишком хорошо он информирует, ваш «информатор»! – чуть-чуть показал зубы Сударев, чтобы Клебановский не забывался.
Хозяин не принял вызова, и гость, считая упрек достаточным, сказал:
– Кто же еще у вас?
– Дальше примерно так… Есть один из крымчаков, высланных за связь с немцами. Думается мне, что избежал он куда худшего. За что точно – не знаю. Человек молчаливый, твердый – кремешок. Есть еще очень бывалый мужчина – из бывших богатых, потомок, можно сказать. Теперь катится по жизни колобком. Сумел сам имя переменить – за ним были лихие делишки по хозяйственной части. Он здесь пристал, спутав следы…
– И все? – спросил Сударев.
– Да, видите ли, в зависимости от чего… – протянул Клебановский. – Эти, как говорится, свои, проверенные. А так, вообще, есть и еще знакомые. У нас городок славится тихим. По народной мудрости, – съязвил Клебановский, – в тихом омуте черти водятся. Действую я с осторожностью, учить не приходится, слава богу. Да ведь и вообще народ ученый. Маскируются дружки, а я принюхиваюсь, чем пахнет. Сердце не камень – прорывается, человек показывает, что у него под кожей.
Клебановскому, естественно, хотелось поскорее узнать, с каким делом прибыл Сударев. И он пустил пробный шар:
– Те трое, о которых я рассказал, – народ свой, на все пригодны, люди решительные и злые. А в остальном придется судить в зависимости от задания, какая операция намечается.
Но Сударев ничего не сказал.
За обедом и за докладом Клебановского подошла ночь. Сударев поглядывал то на свои часы, то на часы-ходики, висевшие на стене. И когда стрелки начали приближаться к девяти, спросил:
– Не пора ли на вокзал?
– За вашими вещами? Не беспокойтесь, время есть, я рассчитал, – возразил Клебановский.
Сударев встал:
– Хорошо. Но я не могу таскать с собой портфель. Где его спрятать?
– Найдется надежное место.
