Операция «Канкан» - Анатолий Евгеньевич Матвиенко
У Дюбеля, вероятно, другое мнение, но разумности достаточно, чтоб промолчать.
Лемке кивает.
— Выбираем объект помельче. Инсценируем бытовое уголовное. Самый простой вариант — ограбление. Потом нужно деликатно намекнуть товарищам большевикам, что, если продолжат упорствовать по поводу Судет, следующие трупы будут из самой верхушки.
Он сидит ко мне вполоборота. Крючковатый нос нездорового цвета и серые круги под глазами делают похожим его на птицу-трупоеда. Быть может, я пристрастен. Если не считать Бориса, в Германии мне не встретилось ни одного субъекта, с кем бы по доброй воле посидел за кружкой пива.
Кстати, о пиве. Проезжаем городок, буквально у шоссе примостилось и увеличивается на глазах заведение, где можно дегустировать местное холодное. Лемке прикрикивает на Дюбеля, вздумавшего сбросить скорость, и мы вновь углубляемся в загородные ландшафты. Сады перемежаются с холмистыми неудобицами.
— …Нужно убрать двух или даже трех коммунистов, — не слезает со своего конька начальство.
— Лучше — евреев, — поддакивает Дюбель, впервые заслужив одобрительный кивок Лемке.
— Да, лучше. В любом случае, перед акцией мы согласуем детали плана с Берлином.
— Дело не в евреях, — я пытаюсь скрыть свои эмоции от предстоящего. Наверно, это плохо удается. — Несколько смертей коммунистов явно укажут, что цепочка убийств не случайна.
— Верно, ефрейтор. Значит, их нужно объединить. Где евреи — там деньги. Пожертвования или московские субсидии по линии Коминтерна, если его вконец не разогнали. Версия для полиции будет, что держателей партийной кассы хлопнули свои же крысы. Когда все уляжется, Готвальд получит намек, откуда выросли ноги. Нет возражений? Работаем!
Работа приводит нас в Брно. Лемке, уточняя последние штрихи операции на совещании в гостиничном номере, цедит:
— Раньше городской театр назывался Немецким, здесь ставились пьесы германских авторов. После войны неблагодарные славянские свиньи его переименовали. Сейчас это «Театр на стене» чеха Иржи Магена.
— Зато подступы и отход удобные, — вставляет Дюбель. Под желчным взглядом начальника торопливо гасит сигарету. Лемке — радетель правильного образа жизни и сохранения здоровья, даже если уже нечего сохранять.
Вечером здесь состоится премьера оперы «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева. В свите композитора ожидаются товарищи из ГУГБ. Кто-то из них передаст деньги чешским коммунистам. Дальше последует наш выход на сцену. Желательно — при минимуме зрителей.
Мне как самому представительному из группы поручено выследить в зрительном зале нужную пару чехов-коммунистов. В идеале засечь момент передачи денег. Так что до оперного искусства времени не остается.
А жаль. Спектакль талантлив. Я вообще-то не люблю Шекспира с его зоологической кровожадностью. Классика должна быть добрее, что ли. Постановка, на мой непросвещенный взгляд, слишком провинциальная, хоть Эва Шемберова (Джульетта) и Иво Псота (Ромео) стараются от души. Но Прокофьев — гений. Его музыку не испортить ничем. Плохо только, что не приехал на премьеру. Бдительные мужчины в штатском кучковались бы вокруг композитора, а так рассеяны по зрительному залу.
Переключаю внимание на объект. Анна и Иозеф Шульц хорошо видны в театральный бинокль с моего места на балконе. Анна в строгом черном платье с какими-то красными блестками вокруг шеи, ее муж в не менее строгом костюме. Тоже в черном. Угадали, что одеть в роковой вечер.
Чувствую, как дрожит рука. Эти люди живы… и уже мертвы. Даже если бы меня не было тут, неумолимая логика политической борьбы смахнула бы их с игровой доски, как ненужные пешки.
Но я здесь. Я буду участвовать в деле. Я продолжаю играть роль спящего агента и смотреть свой очень страшный сон. В нем, в отличие от театральной сцены, люди умирают реально. И навсегда.
Вот Ромео склоняется над мертвой Джульеттой. Пронзительный момент, несмотря на всю условность театрального действа. Анна цепляется за мужа. В бинокль не видно, но не удивлюсь, если у нее на глазах слезы.
Переживает за чужую смерть. Не знает, что скоро встретит свою.
Удалиться из зрительного зала я вынужден заранее, под гневное шиканье соседей. В фойе у выхода из партера занимаю наблюдательный пост, чтобы не пропустить пару Шульц.
Ждать приходится до четверти часа, привлекая ненужное внимание театральной обслуги. Долго не смолкают овации, они доносятся приглушенно. Наконец, двери распахиваются, публика начинает покидать зал. Через некоторое время вижу моих чехов. Дама оживленно щебечет с серьезным мужчиной в штатском, тот в дурно сшитом костюме темно-коричневого цвета, очень типичном для советских в Европе. Иозеф несет саквояж. Ходил в театр с объемистым саквояжем? Буду считать, что передача денег состоялась.
Следую за ними до выхода. Коричневый костюм отваливает, никто пару не ведет. Шульцы поворачивают налево и идут по аллее вдоль сада, сплошь заставленной конными экипажами и авто.
Передо мной мелькает Дюбель. Соучастник тотчас исчезает из виду, чтоб караулить жертв по пути.
Пожилым чехам около шестидесяти. Сосуд их жизни выпит почти до дна. Меня это должно успокаивать? Как-то не получается. Крутится дурацкая мысль, что лет через сорок или сорок пять так же выглядели бы Ромео и Джульетта, если не умерли бы от семейных войн, шли бы под руку, наслаждаясь ароматом цветения лип, теплым июньским вечером…
Они прошагали целый квартал к оставленной «Татре-12». Видно, специально бросили ее подальше ради вечерней прогулки. Неблагоразумно кидать машину далеко, когда тащишь изрядную сумму денег. Но что им грозит в тихом провинциальном Брно? Ничего, если не считать группы ликвидаторов из Абвера.
Толпа театралов рассосалась, но на улице еще хватает людей. Как улица называется? Вроде Колиште, плохо запоминаю чешские слова. Незаметно догоняю Иозефа. Когда он сбавляет шаг перед самой дверцей авто, из-за машины выныривает Дюбель и без размаха вгоняет нож ему в грудь. Подхватываю саквояж. Похоже, Анна ничего не успела понять. Через мгновение тот же нож вонзается ей в шею, поверх красных блестящих бусинок. Сейчас красного станет намного больше…
Дюбель бежит на северо-запад по Колиште. Вечерняя тишь взрывается трелью свистка, криками, топотом ног. Как из-под земли, вырастают двое полицейских, прохожие и я в их числе возмущенно машем вслед удирающему Дюбелю, один из блюстителей порядка кидается вдогонку, второй склоняется над чешскими Ромео и Джульеттой.
Ретируюсь, не желая быть записанным в очевидцы. Ручка тяжелого саквояжа с московской кассой жжет мне пальцы через перчатку. Где-то впереди Лемке должен подхватить бегуна-убийцу.
Он убийца? А я кто? Ничуть не в меньшей степени. И это только начало кошмарного сна.
Полные руки денег, паспорт во внутреннем кармане. Могу скрыться, махнуть на запад Европы или кружным путем вернуться в СССР и покончить… Нет, как раз теперь не могу. Пара Шульц пополнила список долга перед… Не знаю перед кем. Наверно, перед совестью. Я должен совершить нечто чрезвычайное, чтоб оправдать и сегодняшние смерти, и выстрел в толстого гэбэшника на казанской улице. Выполнить Особо Важное
