Виктор Михайлов - Слоник из яшмы. По замкнутому кругу
— Понимаю.
Возле дома, взвизгнув, затормозила машина, в калитку вошел Вано Трушин, спросил, здесь ли я, и передал мальчугану синий конверт. Мишка в столовой вручил мне пакет.
Я вскрыл конверт.
Уважаемый Федор Степанович!
Сегодня в Управлении культуры облисполкома в семь часов вечера состоится заседание добровольного Общества по охране памятников старины.
Повестка дня:
Обсуждение плана восстановительных работ по реконструкции бывшего Харитоновского дворца — памятника культуры начала девятнадцатого века.
Прошу Вас временно прервать Вашу командировку и вернуться в Свердловск.
С приветом.
Инспектор Гаршин.
Я дал письмо Яковлишину, он прочел и спросил:
— Вы что же, не вернетесь?
— Вернусь. Сколько я должен вам за питание?
— Да что вы, помилуй бог, Федор Степанович!
— Давайте не будем ссориться! Рублей по пять за день? — Я положил на стол пятнадцать рублей и быстро пошел к двери. — Мы не прощаемся!
В доме, где я остановился, забрал портфель, плащ, расплатился с хозяйкой и пошел в церковь; Яковлишин уже был там и успел рассказать о моем внезапном отъезде. Художники простились со мной, спустился с лесов и Ковалихин. Я сел в машину, и Трушин включил скорость.
Очевидно, были важные новости, если полковник Шагалов срочно вызывал меня.
Всю дорогу до Свердловска я нервничал. Как назло, под Верхней Пишмой спустил баллон. Вместе с Трушиным мы быстро поставили запаску и к восьми часам вечера добрались до города. Водитель затормозил возле облисполкома. Я забежал в подъезд, выждал, пока Трушин уехал, решив, что до управления придется добираться пешком, вышел на улицу и увидел «газик» Машкова.
Полковник Шагалов был в кабинете.
— Вот и вызвал вас, Федор Степанович, как договаривались, — сказал он, направляясь ко мне навстречу. — Пришел ответ из Москвы на запрос о Черноусове и Ежове. Читайте!
Я вынул из пакета документ и прочел:
…на ваш запрос сообщаем:
Среди документов гитлеровского архива, поднятых в этом году со дна озера Теплиц-Зее имеется переписка концентрационных лагерей, в том числе письмо, в котором упоминаются фамилии Черноусова Н. Ф. и Ежова К. 3.
«Вахмистру и рядовым эйнзацгруппы «С-7», принимавшим участие в акции «Кугель» по освенцимскому транспорту от 26 января 1944 года:
унтершарфюреру СС Гансу Штопке,
рядовым Н. Черноусову, С. Рауху, Ф. Лундману, К. Ежову и Р. Вазе
выдача особого рациона спиртных напитков с медицинской точки зрения разрешается.
Гарнизонный врач войск СС гаубтштурмфюрвр СС запаса — подпись".
Под акцией «Кугель» (пуля) надо понимать расстрел военнопленных.
Научный сотрудник архива напитан Лесота.
Документ как бы все расставил по своим местам. 27 ноября 1941 года под Тихвином Черноусов и Ежов Перебежали к врагу. Перебежчики становятся пособниками врага, их направляют в эйнзацгруппу. Когда же Советская Армия подходит к рубежам Пруссии, Черноусова и Ежова, как ценные кадры «вервольфа», переправляют в Кульмский лагерь военнопленных. Они получают задание: после освобождения лагеря частями Советской Армии вернуться к месту постоянного жительства и, приспособляясь всеми силами, ждать появления человека из Германии. Следовательно, агент, получив явку к Ежову и Черноусову, был переправлен через границу. Так «Маклер» приобрел крышу и легализовался.
— Думается, Владимир Иванович, пришло время оформить постановление, получить санкцию прокурора на арест и обыск. Не позже завтрашнего дня я дам вам третьего… Все равно сегодня вы уже не успеете связаться с прокуратурой. Где Лунев?
— На срочной экспертизе. Мне звонил эксперт, жаловался на его настойчивость…
— Да, действительно экспертиза срочная… Что с Авдеевым?
— Никаких изменений.
— Наблюдение за Ежовым и Магдой?
— Также ничего существенного. Кстати, «Магду» зовут Мелания Егоровна, фамилия ее Тутошкина. А как у вас?
— У меня новостей полно, но давайте наш разговор отложим. Помните, в цепочке Авдеев — «Маклер» не хватало нескольких звеньев. Кажется, они вырисовываются, и цепь будет замкнута.
В кабинет вошел Лунев, радостный, возбужденный.
— Федор Степанович, полная идентичность! — сказал он, протягивая мне заключение экспертизы.
Я прочел документ и, передавая его Шагалову, невольно включился в состояние Лунева.
— Вот вам и третий — Донат Юколов! Можно с уверенностью предъявить ему обвинение в убийстве Тарасова. Вот что, Евгений Корнеевич, разыщите капитана Гаева, объясните ему, как добраться до общежития стройуправления. Пусть он срочно привезет ко мне в гостиницу Александра Саввича Дзюбу. И скажет Дзюбе, что он очень нужен, что разговор будет коротким и после мы его домой доставим на машине. Дзюба вас знает, поэтому я поручаю это Гаеву.
В гостинице я принял ванну, побрился и, чувствуя себя бодрым и свежим, приготовился к встрече. Ждать пришлось недолго. Постучав, в номер вошел Гаев с Дзюбой; он был в блузе, изображенной на этюде, тельняшке и в чем-то вроде робы, но на «молнии» и с вязаным воротником. Его густые вьющиеся волосы с проседью были мокры от начинающегося дождя.
Спросив разрешение, Дзюба набил трубку, раскурил и удобно устроился в кресле.
— Я должен извиниться перед вами, Александр Саввич, что побеспокоил в поздний час, но время не терпит. Скажите, в середине апреля ваш портрет для выставки писал художник?
— Писал.
— Сколько сеансов вы ему позировали?
— Три.
— Где он вас писал?
— В комнате общежития.
— Вы живете в этой комнате один?
— Нет. Со мной проживает молодой рабочий Семен Авдеев.
— Авдеев присутствовал при сеансах живописи?
— Он следил с интересом.
— Говорил в вашем присутствии художник с Авдеевым?
— Нет. Но я обратил внимание на какую-то общность меж ними.
— В чем она заключалась?
— Парень оказывал художнику мелкие услуги, хотя это было не в его характере. Авдеев груб и заносчив.
— А мог парень общаться с художником помимо вас?
— Мог. На второй сеанс я задержался: вышел конфликт с бригадиром из-за нарядов. Я послал Авдеева предупредить художника. Когда вернулся, подходил к двери, то слышал какой-то разговор, но с моим приходом он прекратился. После третьего сеанса было поздно, художник опасался идти один, и парень вызвался его проводить. Вернулся он часа через два. Я спросил его: «Что так поздно?» Авдеев ответил: «Трепались!»
— На сколько вы опоздали во втором сеансе?
— Примерно на час.
— Вы знаете имя и фамилию художника?
— Донат Юколов.
— Вы могли бы узнать его по фотографии? — Я разложил перед ним снимки бородачей.
— По-моему, этот… — Он взял со стола фотографию Юколова.
— Вас не затруднит написать все, что вы мне сказали?
— Если надо…
— Надо, Александр Саввич, очень надо. Вот вам бумага, перо. Садитесь к столу.
Раздался звонок телефона. Гаев поднял трубку.
— Одну минуту. — И обратился ко мне: — Вас, Федор Степанович.
— Звонит полковник Каширин, — услышал я. — Можно его переключить на ваш телефон в номере?
— Пожалуйста, переключайте.
Наступила длительная пауза, во время которой я наблюдал за Дзюбой. Он отлично справлялся со своей задачей, писал легко, почти не задумываясь, попыхивая трубкой.
Наконец женский голос сообщил: «Будете говорить с Москвой».
— Федор Степанович? — услышал я голос Каширина. — Задал ты нам работенку!
— Простите, Сергей Васильевич, обстоятельства! — Я пододвинул к себе лист бумаги. — Слушаю вас.
— Хельмут Мерлинг, гамбургский немец. Прибыл в США в 1930 году; через два года принял американское подданство и работал в городе Цинциннати на шелкоткацкой фабрике художником по рисунку тканей. В 1940 году Мерлинг, вызванный телеграммой о смерти отца, выехал в Германию. В Берлине он два года учился в гитлеровской «академии» шпионажа и диверсии, а в сорок втором был заброшен в. Америку. В газете «Джексонвилл Стар» опубликована фотография Мерлинга. Мы сделали копию в пяти экземплярах и завтра утром высылаем со всеми материалами авиафельдсвязью. Я сообщил только существо дела, а подробности узнаешь из фотокопий репортажа. Три газетных подвала.
— Все ясно. Главное я записал. Спасибо! Утром буду звонить!
Я положил трубку. Дзюба уже ждал меня. Написал он грамотно и довольно подробно.
— Очень вам благодарен, Александр Саввич. Понимаю ваше естественное любопытство, но еще некоторое время не могу его удовлетворить. Очень вас прошу не разглашать нашего разговора. Авдеев ничего не должен об этом знать.
