Джон Пристли - Затемнение в Грэтли
Дверь открыла испуганная женщина, похожая на серую мышку. Я объяснил, что пришёл по делу к её жильцу, мистеру Олни.
— Комната мистера Олни на втором этаже, вверх по лестнице и направо, — сказала она робко. — Но он ещё не возвращался.
Мы уже стояли в тесной прихожей с тем душным запахом шерсти, который я замечал во многих маленьких домах Англии, как будто в них хранятся залежи старых одеял. Из первой комнаты слышались громкие выкрики — там было включено радио.
— Я думаю, вы можете пройти наверх и подождать, — продолжала хозяйка. — Он мне прислал записку, что к нему придёт один человек, — это на случай, если он немножко запоздает.
— Он знал, что я приду.
— Да, видимо, знал. А вот про даму ничего не написал.
— Про какую даму?
— Ну, как же… — Она понизила голос. — Его там дожидается ещё какая-то дама. Доктор… как её… фамилии-то я не запомнила.
Это было неприятно — конечно, если только женщина наверху не окажется товарищем по работе. Олни не сказал ни слова о том, что при нашем разговоре будет присутствовать какая-то женщина. А я предпочёл бы, чтобы вообще не было никаких женщин.
— Ладно, всё равно, — сказал я. — Пойду наверх.
Внезапное появление имеет иногда свои преимущества. Я поднялся по лестнице быстро и бесшумно и сразу, без стука, ввалился в комнату Олни. Поэтому я успел заметить, что сидевшая там женщина торопливо сунула в карман бумажку, которую держала в руках. Движение было инстинктивное, но факт оставался фактом. И видно было, что она в большом смятении.
— Простите, если я вас напугал. Но я опоздал к мистеру Олни, и…
— Его нет дома, — сказала она, тяжело дыша и явно желая выиграть время. — Я… я его жду.
Это была женщина лет тридцати пяти, с тонким строгим лицом и яркими зеленовато-карими глазами. В этих умных глазах я прочёл тревогу и какую-то неуверенность. Её, видимо, ужасно злило, что её застали здесь.
— Пожалуй, сниму пальто, — сказал я. — Тепло.
В комнате и в самом деле было тепло, потому что в камине горел жаркий огонь. И вообще эта комната, судя по всему, отлично заменяла Олни гостиную. Она была довольно большая и, несмотря на убогую, обшарпанную мебель, уютная. Помню, я подумал: хорошо бы подыскать себе жильё в таком же роде.
Женщина посмотрела на часы и сдвинула брови.
— Мне, собственно, нужно увидеться с ним всего на одну минуту, — начала она.
— Не беспокойтесь. Я могу подождать, пока вы с ним поговорите.
— Вы, кажется, сказали, что он просил вас прийти раньше?
— Да, в половине десятого. Не хотите ли сигарету?
— Нет, спасибо. Я не курю.
Тем и кончилась наша вежливая предварительная беседа. Я закурил и, лениво блуждая глазами по комнате, время от времени украдкой посматривал на соседку. Доктор «как её», видимо, была сильно чем-то встревожена и первым делом попыталась избавиться от бумажки, которую держала в руках.
— Между прочим, разрешите представиться, — сказал я самым непринуждённым тоном. — Моя фамилия Нейлэнд. Я канадец, только что приехал в ваш город. Хлопочу о службе. Инженер. Мистера Олни я встретил сегодня на авиазаводе.
— Вот как! — Она улыбнулась, и лицо у неё сразу стало другое. — Возраст? Семейное положение? Хобби?
— Анкета? Прекрасно, я не возражаю. Возраст — сорок три. Вдов. Хобби — уженье рыбы на мух, исторические романы и путешествия, кино и не слишком серьёзная музыка. Вот вам исчерпывающие сведения.
Опять её лицо осветила улыбка, и очень приятная. Но ненадолго. В следующую минуту она уже насупилась, как будто желая прекратить разговор. Но я смотрел на неё и выжидающе ухмылялся. Не для того же я ей сообщил всё о себе (и ведь истинную правду, если не считать маленькой лжи насчёт службы), чтобы сидеть здесь, так ничего и не узнав о ней.
— У меня практика в Грэтли, — сказала она важно и прибавила с оттенком невольного вызова: — Я доктор Бауэрнштерн.
И всё. Больше не было шутливых вопросов о семейном положении и хобби. Доктор Бауэрнштерн. И при этом ни малейшего следа иностранного акцента! Может быть, она не англичанка, очень возможно, что шотландка, но, судя по произношению, ни в коем случае не немка. Я читал и слышал о немцах с безупречным английским произношением, а встречать таких до сих пор не приходилось. Они принадлежат к той же фантастической категории, что и гениальные сверхшпионы, действующие в десяти обличьях, и герои преступного мира, стоящие во главе разветвлённых организаций.
— Пожалуй, мне не стоит больше ждать, — промолвила доктор Бауэрнштерн, не глядя на меня. Она сидела на краешке глубокого старого кресла, я развалился в таком же по другую сторону камина. Я делал всё для того, чтобы она стала чуточку доверчивее и общительнее, но у меня ничего не выходило.
— Не хотите ли что-нибудь передать через меня? Я его дождусь.
— Дело в том, что… — Она нерешительно помолчала, всё глядя куда-то в сторону. Потом посмотрела на меня в упор блестящими испуганными глазами — так иногда смотрят люди, которые собираются преподнести вам вопиющую ложь. — Мистер Олни — мой пациент, и я прописала ему вчера лекарство, а потом подумала, что… да, я в этом теперь уверена… что оно не вполне подходит… во всяком случае, его можно заменить лучшим. Ну, я и зашла к нему… по дороге домой… чтобы сказать об этом… Вот и всё.
— Понимаю. — Я рискнул взять быка за рога. — Так этот неудачный рецепт вы и спрятали в карман, когда я вошёл?
В лице её и так было мало румянца, а тут оно побелело, как бумага. Но ненадолго. Через минуту она уже овладела собой и притворилась оскорблённой и рассерженной — любимая уловка всех женщин, независимо от того, получили они медицинское образование или нет. Она, разумеется, встала и начала застёгивать пальто. Я тоже встал, благоразумно пряча усмешку.
— Когда вы так стремительно вбежали сюда, — сказала она, и голос её звучал словно откуда-то издалека, — я читала письмо, и, естественно, вы меня испугали…
— Знаю, я уже извинился. Кроме того, мне не следовало спрашивать о том, что меня совершенно не касается. Должен признаться, что я невежа и слишком любопытен.
— Да, — подтвердила она, собираясь уходить. — Я заметила, что вы очень любопытны… Нет, не потому, что вы задали этот вопрос. Вас выдают глаза. Они у вас очень беспокойные, очень пытливые и очень печальные. Вы несчастливы — и поделом. Прощайте.
И раньше чем я успел что-либо сказать или обдумать следующий шаг, она была уже в коридоре. Застигнутая врасплох, эта доктор Бауэрнштерн напоминала затравленного зайца, но, когда она владела собой, она всякого могла оставить в дураках. Я утешал себя тем, что узнаю всё о ней от Олни, ибо, был он её пациентом или нет (а он по многим причинам мог предпочесть её другим врачам), он, во всяком случае, должен знать о ней что-нибудь. Я же успел только прийти к выводу, что эта женщина живёт в каком-то постоянном мучительном напряжении, что она умна и что она мне антипатична.
Но где же застрял Олни? Было уже десять часов. Мне не сиделось на месте, и я стал ходить из угла в угол. Комната была так же «типична», как наружность и поведение Олни, когда я встретил его сегодня на заводе. Ни единой книги, ни единого листа бумаги, которые могли бы навести на мысль, что в комнате живёт не заводской мастер. Я лишний раз увидел, какой умница этот Олни, и мне ещё больше захотелось поговорить с ним по-настоящему.
Приблизительно в четверть одиннадцатого я услышал внизу звонок и затем голоса. Кто-то пришёл. Я осторожно выглянул и увидел полицейского сержанта. В следующую секунду я его узнал. Это был тот самый тип с выступающим подбородком, которого я видел сегодня на заводе Чартерса и который почувствовал ко мне такое нерасположение. Он поднимался по лестнице.
У меня было меньше двух секунд, чтобы принять решение. Если я останусь здесь, избежать разговора не удастся. Надо выбирать: встретиться с ним лицом к лицу или поскорее исчезнуть отсюда. Если он увидит меня здесь, это возбудит в нём такие подозрения, что либо полиция начнёт следить за мной с утра до вечера, либо я должен буду открыть ему, кто я и что делаю в Грэтли, а этого мне не хотелось. Конечно, рано или поздно придётся свести знакомство с местной полицией, но чем меньше эти назойливые остолопы знают обо мне, тем лучше для моего дела, а стало быть, для дела обороны и объединённых наций.
Итак, выход один — улизнуть. Я вскочил на окно, затемнённое длинными тяжёлыми шторами, нырнул в щель между ними, пролив луч света на затемнённый мир, поднял нижнюю раму и, уцепившись за подоконник, повис в воздухе, а затем вытянулся, разжал руки и упал.
Будь внизу камни, я, вероятно, попал бы в больницу и пролежал месяца два в гипсе, но я рискнул, надеясь, что окно выходит на немощёный задний двор или в садик, и оказался прав, но всё же тяжело и гулко шлёпнулся на землю. Я упал в сад, и снег, ещё лежавший там сугробами, смягчил удар.
