Арсений Замостьянов - Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов
Дворами и задворками, шлепая по грязи, они вышли к Кузнецкому – аккурат к дому Пронина, который давненько не видел свой дом с задней неоштукатуренной стороны. У Пронина имелся ключ от черного хода. Именно туда он и увлекал есаула. За эту ночь они пешком исходили пол-Москвы.
– Покажу тебе мой дом. Только старайся никому не попадаться на глаза. А то мне придется тебя арестовать.
– А ты не желаешь меня арестовывать?
– Не желаю. Не по-товарищески это. Ты мне нужен свободный. А, кстати, на каком языке ты общался с Бронсоном?
– С Вилли? Да он по-русски научен. С горем пополам, но балакает. И понимает все.
Подтвердились подозрения Пронина. Переводчик Бронсону был нужен только для солидности. К тому же ему было выгоднее держать в секрете свои познания в русском языке.
Они на цыпочках вошли в квартиру. Агаша уже проснулась и копошилась на кухне. Заслышав масляное шипение сковородки, Прокопий раскис. Оно и ясно, голод не тетка.
– Подкрепимся сейчас! – подмигнул ему Пронин.
– Хорошо живешь, чисто. Хотя баре в прежнее время поинтереснее устраивались, с выдумкой. В сравнении с ними бедновато у тебя.
– Да уж куда нам. Государство предоставило мне квартиру для работы и для отдыха от работы. И ничего лишнего.
Они прошли в пронинскую комнату.
– Текинский? – спросил есаул, взглянув на ковер.
– Слышу голос знатока! Да ты садись в кресло. Сейчас борща отведаем. Не возражаешь с утра-то, после бессонной ночи?
Куда там возражать! Пронин пробрался на кухню и знаками показал Агаше, что ей не следует показываться гостю.
Когда Иван Николаевич с кастрюлей в руках вошел в комнату – Прокопий спал, беззащитно отбросив голову назад. Пронин постелил на журнальный столик салфетку, достал из серванта две тарелки. Себе налил один половник, а гостю – полную тарелку.
– Прошу к столу! – крикнул Пронин, и есаул тут же открыл глаза.
Борщ ему пришелся по душе.
– Не наш, однако, не донской, но с чувством сварен.
– Ну теперь-то я тебя купил? Теперь-то расскажешь про американца?
– Легко живешь, Пронин! Думаешь, за тарелку борща я мать родную продам?
– Не мать родную, а заезжего пройдоху, который роет яму на товарища Сталина.
– Думаешь, для меня Сталин – икона? Думаешь, за Сталина я буду врагам глотки перегрызать? Нет, Иван, мы с тобой с разных берегов... Не моя это власть.
– Чем же тебе товарищ Сталин не по душе?
Казак аккуратно вытер губы льняной салфеткой. Он уже отдышался после борща и теперь поглядывал на коньячные рюмки, которые между делом наполнил Пронин.
– Давай сначала выпьем! Ты мой гость, и я хочу выпить за твое здоровье! А потом расскажешь мне про товарища Сталина.
– А вот коньяк у тебя лихой! – крякнул есаул, осушив рюмку. – Шустовский?
– Да шут его знает. Из Армении прислали. Пьется вроде неплохо, а шустовский или какой другой – это дело двадцать пятое. Если не хочешь говорить про Бронсона – я тебе налью вторую тарелку. А работник ипподрома не имеет права толстеть! – пригрозил Пронин.
– На ипподром я никогда не вернусь. Надоело лакеем-то быть, в грязи ковыряться.
– Тогда выпьем за упокой души конюха Назарова. Он, кажется, безвозвратно покинул этот бренный мир!
Вторая рюмка легла на душу казака как ласковая и надежная старая знакомая.
– Бронсона я раньше не знал. Откуда? И слыхом не слыхал про него. А тут месяц назад пришел ко мне один старый знакомый. Из тех, кто с вашей властью нипочем не смирятся. Сказал: мол, приезжает человек. Иностранец. Нужно ему послужить. На ипподром он придет вполне легально. Через неделю появился Бронсон. Действительно, легально. Гость Советского Союза. Проявил интерес к лошадям, со мной познакомился. Ну, я ему наши конюшни показывал, кое-что рассказывал про лошадок-то. Это для виду. А по правде...
Казак замолк. Пронин решил не наливать третью рюмку, а вышел на кухню за чаем.
– Чайку теперь в самый раз! – хлопотал он вокруг Соколова. – Совсем согреешься.
Прокопий отхлебнул крепкого горячего чаю и продолжил откровенничать:
– Вот ты о Сталине спрашивал... Я ему не судья. Чувствую, крепкий он мужик. Такому так просто шею не свернешь. Сколько мы с Бронсоном проговорили – о Сталине ни разу речь не зашла. Он о своих делах только намеками говорил. Я понимал, что готовится покушение, готовится взрыв. Думал, в правительстве, в райкоме каком-нибудь. Про Сталина я и предположить не мог. Как бы он до Сталина добрался, интересно знать?
– Вполне легально, как ты изволил выразиться. Есть договоренность о встрече Бронсона со Сталиным.
– Это что же – он такая шишка? Сам Сталин его знает! Чудеса в решете. Но я понять не могу, на что он рассчитывал? У Сталина охрана вышколенная, с оружием к нему не пропустят. Да ты это лучше моего знаешь.
– Знаю. Я вовсе не уверен, что он собирался убить Сталина. Скорее – скомпрометировать. Хотя и террористический мотив нельзя отбрасывать, – Пронин говорил задумчиво, как будто беседовал с самим собой. – Чего он от тебя хотел, этот Бронсон?
– Спрашивал, какие связи я сохранил. Готовы ли мы принять оружие, взрывчатку. Принять и использовать в ближайшее время. Он собирался организовать даже учения – ни больше ни меньше. Под Москвой есть рабочий клуб – почти заброшенный. Мы должны были средь бела дня уничтожить сторожа и взорвать домик с колоннами.
– Средь бела дня взорвать рабочий клуб? Какой клуб, где?
– В Алабушеве. Акция намечена на послезавтра. Там днем народу не бывает.
– Но сторожа все-таки нужно убить... Маленький человек становится жертвой.
– Что, нос воротишь? Грязненькие мы? А вы, конечно, кровушку не проливаете.
– Не будем спорить. Сторож не должен погибнуть. Взрыв я вам разрешаю, но сторожа мы эвакуируем.
Казак нахально улыбнулся:
– А он что – твой друг или родственник, этот алабушевский сторож?
– Он мой начальник. Ради него, собственно говоря, я служу.
– А, опять пропаганда. Ты предупреждай, когда начинаешь свою комиссарскую песню. Я в это время коньяк жрать буду.
– Как знаешь. А только сторожа там не будет. Своим ты должен как-то объяснить его отсутствие. Чтобы комар носу не подточил. Клуб отдаю вам на заклание. Теперь слушай внимательно. На мои вопросы отвечай быстро и кратко. Сколько боевиков в вашей подпольной группе?
– Не ведаю.
– Плохой ответ. Совсем плохой.
– Но я действительно не знаю, сколько у нас сабель. И никто не знает. Каждый знает нескольких. А сколько нас по России – одному богу известно.
– Хорошо. А скольких ты знаешь?
– Не больше шестерых. Не считая студентика одного, который по мелким поручениям у нас на побегушках.
– Студентика знаем. А твои шестеро – москвичи?
– А черт их разберет. Про одного точно знаю, что москвич. На Ордынке живет в огромной коммуналке. Еще один вроде издалека добирался. Ему до Москвы часа четыре на поезде. А откуда – не ведаю.
– А тот, который москвич, тощий и на голову тебя выше?
– Поручик пехотный. Да, это он тебе записку передал.
– Не передал, а подкинул. Чем занималась ваша шестерка? Откуда про вас могли узнать за границей?
– Крупных дел не было. Мы готовились, собирались с силами. А про делишки я тебе говорить не буду. Быльем поросли.
– Меня ваши старые дела не занимают. У меня одна цель – Бронсон. И ваша банда меня интересует только в связи с Бронсоном. Почему он вышел на вас? На тебя лично? Ты что у нас – звезда международного масштаба, как Панчо Вилья или Гарибальди? Представляю себе суматоху в самых высоких кабинетах Лондона, Вашингтона и Парижа. «Куда сунуться в Москве в поисках головорезов? – Ну, конечно, на ипподром, к Прокопию Соколову, который выступает под псевдонимом Назаров». «Кто в Москве способен противостоять Сталину? – Есть такой человек. Бравый есаул по имени Прокопий, такой на весь мир один».
– Не очень-то ты постарел, Иван. Повадки все те же. Такой же зубоскал. Помнишь, как мы с тобой красных рубали под Бухарой? А что, если я сейчас подробно вспомню те боевые вылазки? Станут ли ваши разбираться, что ты служил у белых по заданию Реввоенсовета? Или сначала расстреляют, а потом начнут разбираться?
– Нет, Прокопий, я знаю, ты не клеветник. Ты уж скорее пристрелишь меня, чем станешь стряпать поганые бумаги.
– Годы идут, люди меняются. Ты поживи пятнадцать лет при конюшне – не только доносить, воровать научишься.
– А почему ты не направился за кордон? Почему оказался в Москве, где полным-полно нашего брата чекиста? – спросил Пронин деловито.
– Кривая вывела. У батьки моего золотишко было. Он в 19-м году казначеем был. Знаю, что схоронил золотишко в тайном месте. А в двадцатом их всех поубивало. Я мог податься за кордон. И деньги были. Но золотишка пожалел.
– Значит, жадность есаула сгубила? Бывает.
– Вот именно, что сгубила. Золотишка-то я не нашел.
