Виктор Михайлов - Слоник из яшмы. По замкнутому кругу
Я застал Любу за работой, она гладила мужские брюки, была молчалива и сосредоточенна. Когда я вошел и поздоровался, она бросила на меня вопросительный взгляд и снова взялась за утюг. Впервые я видел ее с распущенными волосами, такую домашнюю, простую.
Она послюнила палец, попробовала, видимо, остывший утюг, вышла на кухню и вскоре вернулась. Скрестив руки на груди, Люба долго смотрела в окно и сказала как-то отсутствующе:
— Глажу Вадиму брюки, чтобы было в чем хоронить… — Затем резко повернулась ко мне: — Вы зачем пришли?
— Понимаю, что вам горько, но…
— Не нужно мне ваше сочувствие! Если бы не вы, Вадька жил бы!.. Был бы отцом Маришки! — Она опустилась на стул, положила голову на руки и разрыдалась.
— Люба, я пришел к вам по делу…
— Говорите. — Длинные пряди ее волос упали на лоб, но глаза были закрыты, и на сомкнутых ресницах дрожали слезы.
— В верхнем кармане Вадима был платок…
— Я сказала ему: «Дарить платок — к несчастью», а он: «Я не верю в приметы! Подари. Он нравится мне, точно первая радуга…»
— Вчера, когда он ушел из дома, платок был, как всегда, в тужурке?
— Вадим никогда не расставался с платком.
Я поднялся и уже в дверях сказал:
— Не могу, не имею права вас успокаивать. Держите себя в руках, у вас дочь, и вы ей нужны.
После Цветаевой я поехал в управление к Шагалову. Новое задание Гаеву и Луневу: проверить знакомую Ежова — Магду. Затем начать поиск черного «Москвича».
После обеда я занялся литературой, присланной мне Кашириным.
Мой отъезд был назначен на завтра в четырнадцать часов. Теперь Черноусов интересовал меня по-настоящему, к нему вело не только заключение экспертизы по жировому пятну на конверте, к нему тянулась ниточка немецкой биографии Ежова.
На следующий день я только справился у полковника по телефону о ходе дела. Не было ничего нового. Поглощенный книгой, я услышал телефонный звонок, когда он прозвучал в третий раз. Снял трубку и сразу узнал хриплый басок художника Осолодкина.
— Федор Степанович?
— Я, Касьян Касьянович!
— Простите, что отрываю от дела. Приперли обстоятельства.
— Готов служить, Касьян Касьянович.
— Срочно нуждаюсь в вашей консультации. Я вам помогал — платите должок. Берите машину и срочно ко мне! — Старик повесил трубку.
Зачем я понадобился Осолодкину?
Но все же я позвонил в управление и вызвал машину.
Когда мы подъехали к дому Осолодкина, хозяин стоял под ротондой. Вид у него был взволнованный. Он обрадовался моему приезду, сел в машину и дал водителю адрес, сказав:
— Сейчас все объясню. Вот какие дела, Федор Степанович. Я думал, все-то я знаю, во всяком деле собаку съел, да вот хвостом подавился. Ну, слушайте: люблю я писать лес после дождя. Погода хорошая с утра. Взял я этюдник, складной стул, поехал автобусом в Дачное. Там три километра по шоссе мачтовый лес. Свернул с шоссе, облюбовал полянку, поросшую молодняком. Присел. Стал разбирать этюдник, вижу, чьи-то ноги торчат из куста. Все-таки, думаю, сыро для отдыха. Подошел… Паренек лет двадцати пяти… Глаза открыты, и в них, жужжа, суетятся мухи… Что делать? Промолчать? Совесть не позволяет, а по милициям таскаться — силенки не те. Решил позвонить вам…
Левый борт куртки распахнут, и на рубашке у сердца большое пятно крови…
Лесом Осолодкин шел впереди, и я с трудом за ним поспевал. Вот и поляна, поросшая молодым ельником.
Это был Вадим Тарасов.
Левый борт куртки распахнут, и на рубашке у сердца большое пятно крови…
ВСЕХ СКОРБЯЩИХ
В оперативной группе криминалистов — судебно-медицинской эксперт Жуков, худой, аскетического вида человек с руками Паганини.
К машине, где я сидел в нетерпеливом ожидании, он подошел, держа на весу руки, согнутые в локтях, растопырив пальцы, и сказал отрывисто, резко:
— Дайте папиросу!
— Я не курю, Иван Матвеевич.
— Тогда достаньте у меня в левом кармане. — Он повернулся ко мне боком.
Я вынул из пачки «гвоздик», сунул Жукову в рот и, достав из другого кармана коробок, зажег спичку.
Он несколько раз пыхнул дымком, выплюнул папиросу и сказал:
— Удар тяжелым предметом в затылочную часть черепа, затем прокол…
— Шляпной булавкой, — вставил я.
— Длинным, узким колющим предметом! — педантично поправил он. — Конечно, это первое впечатление. Заключение экспертизы вы получите после вскрытия тела. Но я редко ошибаюсь, к тому же у нас есть печальный опыт… — произнес он многозначительно и пошел к своей машине, где у него оставался саквояж.
Почему мне так знакомо это единство метода преступления, гирька на сыромятном ремне и шляпная булавка? Гирька… Булавка… Предаваясь мучительным размышлениям, я перебрал в своей памяти все, что было знакомо за двадцать пять лет службы. Нет. Не было у меня такого за всю жизнь, и все же чертовски знакомо! Гирька и шляпная булавка! Почему, собственно, шляпная булавка, откуда я это взял? Иван Матвеевич очень осторожно говорит об орудии убийства — длинный, узкий колющий предмет. Почему мне приходит на ум дамская шляпная булавка?
— Ш-ш-шляпная… — Я произнес вслух, пришепетывая, как говорил, читая нам лекции, Георгий Михайлович Поминов, полковник в отставке, старый специалист по криминалистике.
Он читал нам в сорок четвертом лекции на сборах. А может быть, это ощущение знакомства и идет от полковника Поминова? «Нельзя установить разумное зерно истины при расследовании преступления, не зная метода, которым пользовался убийца. Каждый профессиональный преступник пользуется одним и тем же методом. История утверждает удивительную одинаковость способов преступления». Опираясь на теоретические высказывания крупного немецкого криминалиста Роберта Гейндля, он приводил примеры убийств, совершенных матросом Ост-Индийской компании в Лондоне и почти через столетие в Берлине. «Каждый преступник неизменно возвращается к избранному им способу убийства». Помнится, что Поминов коснулся и более близкого случая: в сорок втором году высадившийся с подводной лодки на побережье Америки гитлеровский агент убил полисмена; это была гирька на сыромятном ремешке и шляпная булавка. Именно она, эта шляпная булавка, фигурировала как вещественное доказательство в Федеральном суде, когда агент был схвачен после второго тождественного преступления. Агента приговорили к тридцати годам каторжных работ. Невольно возникает вопрос: если это он, то как спустя столько лет преступник мог оказаться в нашей стране? Помню, полковник Поминов читал нам выдержки из американских газет…
Мои размышления прервал капитан Трапезников. Он подошел к машине, рассматривая деревянные плашки.
— Вот, Федор Степанович, почти единственный след, оставленный преступником…
— Что это?
— Срезанные ножом торцы веток для маскировки убитого. Видите, какой срез? На ноже были зазубрины, они ясно видны невооруженным глазом.
— Вы сказали «почти»?
— Я имел в виду след протектора. Баллоны повышенной проходимости.
— Странно. Такой «Москвич» есть на учете?
— Нет. Номер фальшивый. Помните, Тарасов об этом рассказывал. Федор Степанович, поедете со мной или дождетесь бригады?
— Вы отправляетесь сейчас?
— Мне нужно срочно в управление.
— Я дождусь бригады…
В управлении я поручил Гаеву немедленно связаться по телефону с полковником Кашириным. Необходимо в библиотеке иностранной литературы поднять подшивки американских газет за сорок третий год; надо найти репортаж из зала Федерального суда по делу гитлеровского агента, обвиняемого в шпионаже, диверсии и убийстве.
Когда я зашел к полковнику Шагалову, чтобы проститься, он сказал:
— Федор Степанович, с вами поедет Лунев. Он будет в поселке Поворотном. От Всех Скорбящих это час ходьбы. Поселок по левую сторону шоссе, спросите дом Стромынского.
— Дом Стромынского… — повторил я.
— Ну, желаю удачи!
Мы пожали друг другу руки, и я вышел из кабинета.
Лунев где-то добыл мне видавший виды черный портфель, в который я напихал предметы туалета, смену белья, несколько книжек, рулетку, блокнот-миллиметровку и пенальчик с остро заточенными карандашами. Я тщательно проверил содержимое карманов, все чекистские документы запер в сейф. Взяв в руки плащ на теплой подкладке, портфель, критически осмотрев себя в зеркало, я остался доволен.
Не доезжая гостиницы, мы с Луневым выбрались из машины и подошли к подъезду, где меня уже дожидалась «Волга».
— Никитин, — назвал я себя водителю. — А как вас величают?
— Вано Трушин! — сказал он и улыбнулся. — Поехали?
— Поехали. Маршрут знаете?
