Виктор Михайлов - На критических углах
— Просвет будет, товарищ подполковник, вот верю, что будет! — с большой силой убеждения сказал Данченко.
IX
В ОТКРЫТЫЙ ГРУНТ
Остап Сердечко еще не спал: у Славы был кризис. Он и жена всю ночь просидели у кровати сына, хотя и были бессильны чем-нибудь помочь ему. Затемно Сердечко побрился, надел комбинезон и, взяв велосипед, вышел на улицу.
В семь часов утра начинался летный день, надо было до начала полетов проверить и опробовать все агрегаты самолета.
Было безветренно. На востоке занималась заря, но серая предутренняя мгла еще окутывала землю.
Погруженный в свои мысли, Сердечко стоял на крыльце дома. Ему вспомнились дни войны. Тогда он еще служил в бомбардировочной авиации, а Катя ждала ребенка, первенца. Их самолет Пе-4 ходил на Кенигсберг, был подбит и, не дотянув до аэродрома, совершил вынужденную посадку в тылу у врага. Получив извещение о смерти мужа, Катя тяжело захворала и родила мертвого ребенка. Когда экипаж их самолета перешел линию фронта, Остап Сердечко был эвакуирован в тыловой госпиталь. Катя приехала к нему, и Остап не узнал жены — в глазах ее словно застыла горесть тяжелой утраты. Прошло много лет, и только рождение сына вернуло ей былую жизнерадостность, принесло в их дом новое, казалось, прочное счастье, и вот теперь… — Сердечко тяжело вздохнул, спустил с. крыльца велосипед и уже было хотел перекинуть ногу через седло, как вдруг заметил идущих к дому людей.
— Остап Игнатьевич? — вглядываясь в темноту, спросил Комов. — Доброе утро! Я к вам с подполковником медицинской службы. Можно зайти?
Сердечко от неожиданности растерялся. Так ничего и не ответив, он открыл дверь, пропустил доктора Вартаняна и Комова в дом, сел на велосипед и поехал на аэродром. С приходом врача у Сердечко появилась надежда. Усталости как не бывало. Он энергично нажимал на педали, думая о том, что хорошо, когда рядом с тобой отзывчивые, душевные люди!
С особой тщательностью и старанием техник-лейтенант Сердечко проверял агрегаты самолета. Придирчиво, не доверяя прибористам, контролировал их работу. Он был похож на старого настройщика роялей, который, подкручивая ключом колок и ударив по клавише, долго и внимательно вслушивается в дрожащий звук струны. Здесь камертоном*6 было его тонкое чутье техника, его внутреннее ощущение самолета, то, что музыканты называют абсолютным слухом. Большой, грузный, с тяжелыми, казалось, негнущимися пальцами рук, Остап Сердечко делал самую точную, самую тонкую работу. Он даже чинил секундомеры и реставрировал арифмометры.
Ровно в шесть тридцать пришла машина. Летчики направились к своим экипажам, и только Астахов остался в автобусе. Развалясь на одном; сидении, перекинув ноги на другое и подложив под голову парашют, Астахов еще долго лежал, наблюдая за тем, как медленно поднимался солнечный луч: еще холодный и несмелый, он только золотил предутреннюю мглу.
Жизнь Астахову давалась легко. Родители его прошли суровую школу жизни. Его мать, в то время как отец воевал на фронтах гражданской войны, ходила по людям стирать, шить, работала судомойкой в столовой. Позже, когда родился и подрос Геннадий, отец, приучая его к труду, часто ссорился с матерью. Словно наседка, она защищала сына, говоря: «Еще будет время, наш сынок потрудится». Родители дали Геннадию все, чего не имели сами — веселое, беззаботное детство и светлую юность.
Геннадий учился без зубрежки и без труда, за счет незаурядных способностей и отличной памяти. Среди сверстников он был героем и вожаком, зачинщиком юношеских проказ, удачливым и смелым. В летную школу Астахов был принят одним из первых. В самостоятельный полет его пустили первым. Летную школу он окончил с отличием. И та легкость, с которой он шел по жизни, сложила и упрочила его самоуверенный нрав, его самолюбивый, эгоистический характер. Астахов считал, что все окружающее существует для него. Он брал все, ничего не давая взамен.
Астахов лежал в автобусе до тех пор, пока подполковник Ожогин не вылетел на разведку погоды. Затем, не торопясь, он подошел к своему самолету и спросил у Сердечко:
— Ну, как, старина, дела?
— Нормально, товарищ старший лейтенант, — ответил техник, приветствуя командира.
Небрежно ответив на приветствие, Астахов направился к группе летчиков, расположившихся на траве: он знал, что на Остапа Сердечко можно было положиться.
Сердечко поднялся на стремянку и взглянул в сторону, откуда должен был появиться Комов. Длительное отсутствие замполита его начинало беспокоить, тем более, что майор никогда не «опаздывал на предполетное построение.
Разведчик погоды шел на посадку. Подрулив к стоянке, подполковник Ожогин вылез из кабины и направился к поджидавшему его командиру полка.
— В пятидесяти километрах юго-западнее точки, — докладывал он полковнику Скопину, — грозовой фронт. Метеорологические условия усложнились, облачность шесть баллов, видимость три — четыре километра.
— Становись! — скомандовал майор Толчин и, когда летчики застыли по команде «Смирно», сделав несколько шагов навстречу Скопину, доложил: — Товарищ полковник, вторая эскадрилья выстроена для получения предполетных указаний!
Сердечко заметил майора Комова. Замполит быстро подошел и поздоровался с командиром. Заметив тревожный взгляд техника, Комов улыбнулся и обнадеживающе кивнул ему головой.
Подполковник Ожогин перед строем сообщил результаты разведки. Командир еще раз уточнил задачи экипажей в связи с изменившимися метеорологическими условиями и, предупредив о строгости выполнения по времени плановой таблицы полетов, ушел на командный пункт.
Второе звено выполняло задание на перехват «противника» при помощи наведения на цель с командного пункта. Астахов собрал летчиков своего подразделения и, еще раз уточнив порядок выполнения задачи, доложил командиру эскадрильи о готовности звена.
Ровно в шесть часов пятьдесят минут над стартовым командным пунктом взвилась зеленая ракета — летный день начался.
Летчики звена были в самолетах. Двигатели запущены и опробованы.
Механик вытащил колодки из-под колес, и Астахов стал выруливать к старту, как вдруг заметил, что педали руля направления стоят не на привычном месте. Астахов резко убавил обороты, нажал на тормоз и, открыв фонарь, погрозил кулаком технику, бегущему со стремянкой в руке к самолету.
— Кто летал на моем самолете?! — крикнул Астахов.
— Командир эскадрильи майор Толчин, — еще не понимая что случилось, ответил Сердечко.
— Какого же черта вы не поставили педали по моим ногам?!
— Забыл, товарищ старший лейтенант, — силясь перекричать рев двигателя, ответил Сердечко. Подставив стремянку, он поднялся к кабине, перегнулся через борт и потянул за одно стопорное кольцо, затем за другое, в то время, как Астахов, нажав на педали, поставил их по ноге.
— «Забыл!» — передразнил его Астахов: — Копаешься, как жук в навозе! — И, закрывая при помощи техника фонарь, он бросил ему в лицо тяжелое, площадное ругательство.
Сердечко спустился вниз, взял стремянку и отступил в сторону. Едва не задев его крылом, Астахов стал выруливать к старту. Сильная струя горячего воздуха ударила техника в живот, он покачнулся, но не почувствовал удара. Оглушенный незаслуженным оскорблением, он шел к стоянке, волоча по рулежной дорожке стремянку.
Торопливо, стараясь наверстать потерянное время, самолеты взлетели, набрали высоту, собрались в звено и ушли в юго-западном направлении.
Проследив за взлетом звена, майор Комов подошел к техник-лейтенанту и сказал:
— Остап Игнатьевич, не волнуйтесь! Славка спит, температура нормальная, кризис миновал, — но увидев, что с ним творится что-то неладное, спросил: — Что с вами?
— Орел клюнул навозного жука… — с горечью сказал Сердечко и, опустив плечи, устало пошел в сторону, сел на траву.
Штурман наведения капитан Якушин уже дважды запрашивал Астахова, почему звено не вышло на курс.
Подле большого круглого стола, закрытого поверх карты-десятикилометровки прозрачной калькой, планшетист ждал первые данные с радиолокационной станции. Держа в одной руке остро заточенные цветные карандаши, другой рукой придерживая подвижную линейку, он напряженно вслушивался в наушник телефона.
За плотной светонепроницаемой занавесью, в полной темноте, сидел подле индикатора кругового обзора штурман наведения. Азимуты на сферической поверхности индикатора напоминали меридианы, а концентрические окружности были похожи на параллели, идущие к экватору. Постоянная фиксация у центра местных помех, отраженных от аэродромных сооружений, была так похожа на материк Антарктиды, что индикатор производил впечатление светящегося глобуса со стороны Южного полюса.
