Маргарет Трумэн - Убийство в ЦРУ
— Насколько я понимаю, просьба энтузиазма не вызвала, — сказал он.
— Не в этом дело, Арпад, просто…
— Просто я более ценен там, где нахожусь сейчас.
Она перевела дыхание и откинулась на спинку стула. С ее стороны было наивно полагать, что он не поймет, какова истинная причина, без всяких разъяснений. Он работает в организации КГБ, которая играет по тем же правилам, действует, исходя из тех же потребностей и той же разведывательной философии.
— Не делайте печальное лицо, Коллетт. Я все понимаю. И намерен продолжать действовать, как прежде. Но в случае нужды мне и моей семье приятно было бы знать, что такая возможность есть.
— Я благодарна вам за понимание, Арпад, и обещаю, что еще раз поговорю с нашими об этом.
— Весьма признателен. Что ж, как говорится: «На посошок»? Я выпью стаканчик, и в дорогу — пойду домой.
— Я с вами.
Они молча сидели за столом, потягивая выпивку. Улыбка пропала с его губ, ее сменила состарившая лицо грусть.
— Отъезд вашей семьи в Москву печалит вас больше, чем вы хотите признать, — прервала молчание Коллетт.
Он кивнул, не поднимая глаз от стакана. Потом хмыкнул, посмотрел на нее и сказал:
— Я никогда не рассказывал вам о своей семье, о моих дорогих детях.
— Да, — улыбнулась Коллетт, — не рассказывали. Только то, что дочь у вас красавица, а сын мировой парень.
Промелькнула тень улыбки — и снова грусть.
— Мой сын гений, очень способный мальчик. Он чувствует красоту и любит творения искусства. — Хегедуш подался вперед, голос его вновь зазвучал оживленно. — Вы бы посмотрели, Коллетт, как мальчик рисует, как он пишет красками. Красота, во всем такая красота! Стихи, которые он сочиняет… их поэзия глубоко трогает меня.
— Вы, верно, очень гордитесь им?
— Горжусь? Да. И беспокоюсь за его будущее.
— Потому что…
— Потому что в России ему вряд ли суждено развить свои таланты. Для девочки, моей дочери, все не так плохо. Выйдет замуж — она ведь хорошенькая. Для сына же… — Он покачал головой и залпом выпил остатки виски.
Кэйхилл почувствовала желание встать из-за стола, подойти к нему, обнять. Все его высказывания, поначалу отдававшие мужским шовинизмом, она стерпела, понимая, в каком обществе живет он и его семья. Подумав, сказала:
— Для вас было бы лучше, если бы сын остался здесь, в Венгрии, так?
— Да, здесь побольше свободы, но кто знает, когда это кончится? В Америке было бы лучше всего. Я человек не религиозный, Коллетт, но порой молюсь, не зная кому, чтобы сыну моему было позволено вырасти в Америке.
— Я уже сказала, Арпад, я постараюсь…
Но он прервал ее, не желая терять нить того, о чем говорил:
— Когда я впервые пришел к вам и предложил свои услуги, я говорил о том, как Советы уничтожили мою любимую Венгрию. Я говорил об отвращении к их системе, к тому, как эту чудесную страну они изуродовали навеки. — Арпад глубоко вздохнул, распрямил спину и кивнул головой, соглашаясь с чем-то затаенным в своих мыслях. — Я не был до конца откровенен, Коллетт. Я пришел к вам, потому что надеялся с вашей помощью отыскать путь, что привел бы мою семью — моего сына — в Америку. Вместо этого он едет в Москву.
Кэйхилл встала.
— Арпад, я сделаю все, чтобы помочь вам. Никаких обещаний, но — все, что смогу.
Он тоже поднялся, протянул ей руку. Она пожала ее.
— Благодарю вас, Коллетт. Я знаю, что вы сделаете то, о чем говорите. Я тут сильно подзадержался. Надо уходить.
Он получил деньги, и она, проводив его до двери, сказала на прощание:
— Арпад, будьте осторожны. Не рискуйте. Пожалуйста.
— Разумеется, не буду. — Он снова глянул в глубину комнаты. — Пленка и камера выключены?
— Полагаю, что да. Основное представление окончено.
Он увлек Коллетт в холл и выговорил шепотом, прямо ей в ухо, едва не касаясь его губами:
— Я влюблен.
— Влюблен?
— Недавно я встретил чудесную женщину и…
— Вот не назвала бы эту затею хорошей, — сказала Кэйхилл.
— Хорошая затея, плохая затея — это случилось. Она прекрасна, и мы стали… у нас роман.
Растерявшись, Коллетт не нашла ничего лучшего, как воскликнуть:
— А как же ваша семья, Арпад? Вы говорили, что так их любите, и…
Он ухмыльнулся глуповато, будто попавшийся на проказе ребенок, не знающий, как выпутаться. Глаза его избегали ее взгляда, сам он переступал с ноги на ногу. Потом, подняв на нее глаза, сказал:
— Любят по-разному, Коллетт. Право слово, это жизнь, а не социалистическое отклонение от нее. — Смешно, по-петушиному склонив голову набок, он ждал ответа.
— Нам следует поскорее снова встретиться и все это обсудить. А пока действуйте с еще большей осторожностью. Ни с кем не обсуждайте то, чем вы занимаетесь. Ни с одной живой душой, Арпад.
— С ней? — Он засмеялся горловым смехом. — Нам удается быть вместе так мало времени, что до обсуждения чего бы то ни было просто дело не доходит. Koszonom, Коллетт.
— Спасибо вам, Арпад.
— До следующего раза, до следующей кнопки на щите. Viszontlatasra!
Правило шестое. Всеми силами удерживайте своего агента от вступления в любовную связь — во всяком случае, с кем бы то ни было другим.
5
Коллетт Кэйхилл, прилетев рейсом компании «Малев» в Лондон, сразу направилась к телефонной будке и набрала номер.
Женский голос ответил:
— Кадоган-Гарденз одиннадцать.
— Меня зовут Коллетт Кэйхилл. Я была близкой подругой Барри Мэйер.
— О да, такое несчастье. Я так вам сочувствую.
— Да, все мы были страшно потрясены. Я только что прибыла в Лондон, хочу отдохнуть несколько дней, скажите, нет ли у вас свободных комнат?
— Есть. По правде говоря, номеров хватает. Ой, силы небесные!
— Что?
— Номер двадцать семь свободен. Мисс Мэйер его больше всего любила.
— Да, верно, она вечно про него рассказывала. Меня бы чудесно устроило.
— Вы не будете возражать?..
— Поселиться там, где она жила? Вовсе нет. Я буду у вас примерно через час.
Устроившись, Коллетт целый час провела в викторианской гостиной, представляя себе, чем Барри, находясь в Лондоне, занималась в последний день и последнюю ночь своей жизни. Смотрела телевизор? Выходила прогуляться по частному парку? Читала, дремала, созванивалась с друзьями? Бродила по чудным тихим улочкам Челси и Белгравии? Бегала по магазинам, выискивая что-нибудь для родни в Штатах? В конце концов такое занятие навеяло на Коллетт сильную грусть. Она спустилась в общую гостиную, порылась в кипе журналов и газет, затем окликнула прислужника.
— Слушаю, мэм, — сказал тот.
— Я была закадычной подругой мисс Мэйер, леди, которая останавливалась в двадцать седьмом номере и которая недавно умерла.
— Бедная мисс Мэйер! Когда б ни приезжала, она всегда была в числе тех гостей, что мне больше всего нравились. Настоящая леди. То, что случилось, нас всех ужасно огорчило.
— Мне хотелось бы знать, не было ли чего-то особенного в том, чем она занималась в день приезда, за день до того, как умерла?
— Особенного? Вряд ли, пожалуй, нет. В три я подал ей чай… минуточку, позвольте, да, совершенно точно помню: это было в три часа в день, как она приехала. В тот же вечер мы по ее просьбе заказали столик в «Дорчестере» для ужина.
— На сколько человек?
— На двоих. Да, по-моему, на двоих. Могу уточнить.
— Не стоит. Она взяла такси или за ней заехал кто-нибудь?
— Она отправилась на лимузине.
— Каком лимузине?
— На нашем. Круглые сутки он к услугам наших гостей.
— А из «Дорчестера» ее тоже лимузин забрал?
— Не знаю, мадам. Меня не было здесь вечером, когда она вернулась, но я могу разузнать.
— Если вас не затруднит, а?
— Вовсе нет, мэм.
Он возвратился через несколько минут и сообщил:
— Насколько всем удалось запомнить, в тот вечер мисс Мэйер вернулась чуть раньше десяти. Приехала она на такси.
— Одна?
Прислужник потупил взор:
— Не уверен, мадам, что было бы пристойно отвечать на подобный вопрос.
— Поверьте, я ничего не вынюхиваю, — улыбнулась Кэйхилл. — Просто мы так давно с ней дружили, и ее мать, она в Штатах живет, попросила меня разузнать все, что я смогу, про последние часы жизни дочери.
— Конечно, конечно. Я понимаю. Позвольте, я выясню.
Он вновь возвратился и сказал:
— Она была одна. Предупредила, что сразу ляжет спать, и попросила разбудить пораньше. В то утро она, если не ошибаюсь, улетала в Венгрию.
— Да, верно, в Будапешт. Скажите, а полиция сюда приходила, расспрашивала о ней?
— Сколько помню, нет. Приходили люди, взяли из ее номера вещи и…
— Что за люди?
— Приятели, коллеги по бизнесу, я думаю. Вы спросите об этом управительницу, они с ней разговаривали. Все взяли и ушли — десяти минут не прошло. Их трое было… а один задержался по крайней мере на час. Помнится, говорил, что хочет посидеть там, где мисс Мэйер провела последние часы, и подумать. Бедный малый, мне его было ужасно жалко.
