Джон Ле Карре - Идеальный шпион
— Сядьте, пожалуйста, на лифт, Мэри, — сказал молодой человек на европейско-американском, протягивая ей полоску бумаги. — Квартира шесть, пожалуйста. Шесть. Наверх поедете одна. Все уяснили?
— Шесть, — сказала Мэри.
Он улыбнулся.
— Когда человек боится, он иногда как бы все забывает.
— Безусловно, — сказала она.
Она подошла к двери в подъезд, он улыбнулся и помахал ей.
Она открыла дверь и увидела старинный лифт — дверцы его были открыты, и старик привратник тоже улыбался. Они, видно, все ходили в одну школу, где учат обаянию. Она вошла в лифт и сказала привратнику: «Шестой, пожалуйста», и тот пустил кабину вверх. Когда входная дверь поехала вниз, Мэри на мгновение в последний раз увидела молодого человека, который, все еще улыбаясь, стоял во дворе, а за ним стояли две хорошо одетые девушки и сверялись с бумажкой, которую держали в руке. На бумажке в ее руке значилось: «Шесть, герр Кёниг». «Странная штука, — подумала она, засовывая бумажку в сумку. — Со мной получается как раз наоборот. Когда я боюсь, я ни черта не забываю. Например, помню номер машины. Или номер второго „мерседеса“, шедшего за нами. Или что на шее у водителя лежала прядь крашеных черных волос. Или что девушка была надушена „Опиумом“, — Магнус всегда настаивает, чтобы я ездила с ним в поездки под открытым небом. Или что на левой руке молодого человека было толстое золотое кольцо с красной печаткой».
Дверь в квартиру была открыта. Медная дощечка под номером гласила: «АО Интерганза Австрия». Мэри вошла, и дверь закрылась за ней. Снова девушка, но уже не хорошенькая. Угрюмая сильная девчонка с плоским, славянского типа лицом и резкими манерами человека, не принадлежащего ни к какой партии. Насупясь, она кивком головы показала Мэри, куда идти. Мэри вошла в мрачную гостиную — там никого не было. В дальнем конце комнаты были другие двери — тоже раскрытые. Мебель была старовенская, подделка. Она вдруг почувствовала эротическое возбуждение, какое владело ею на собрании Ассоциации жен. «Он сейчас велит мне раздеться, и я послушаюсь. Он подведет меня к кровати с четырьмя колонками и красным балдахином и велит лакеям изнасиловать меня — ради собственного развлечения». Но в следующей комнате не было кровати с четырьмя колонками — это была такая же гостиная, только в ней стоял письменный стол, два кресла и кофейный столик с кучей старых номеров журнала «Вог». Больше там ничего не было. Разозлившись, Мэри повернулась, намереваясь отлаять плосколицую славянку. И вместо девчонки обнаружила его. Он стоял в дверях и курил сигару — Мэри на какой-то миг была озадачена тем, что не чувствует запаха, в то же время она нутром понимала, что ничто в нем никогда не способно ее удивить. В следующее мгновение аромат сигары приблизился, и она уже пожимала его вялую руку, словно они всегда так здоровались, встречаясь при полном параде в венских квартирах.
— Вы смелая женщина, — заметил он. — Вас ждут скоро обратно или вы как-то иначе договорились? Что мы можем сделать, чтобы облегчить вам жизнь?
«Все правильно, — подумала она с чувством нелепого облегчения. — У агента прежде всего спрашивают, каким временем он располагает. Затем спрашивают, не нужна ли ему срочно помощь. Магнус в хороших руках». Но она ведь это уже знала.
— Где он? — спросила она.
Он обладал достаточной властью, позволявшей ему допускать провал.
— Если б мы только знали, так мы оба были бы счастливы! — снизошел он до откровенного признания, словно в ее вопросе было отчаяние, и своей длинной рукой указал на кресло, настаивая, чтобы она села.
«Мы, — подумала она. — Мы — словно мы равные, а ведь командуешь ты. Неудивительно, что Том влюбился в тебя с первого взгляда».
* * *Они сидели друг против друга: она — на золоченой софе, он — в золоченом кресле. Девушка-славянка принесла на подносе водку, корнишоны и черный хлеб; ее обожание было непристойно — так усердно она приседала и улыбалась до ушей. «Одна из его Март, — подумала Мэри. — Магнус называл их его секретаршами». Он налил в рюмки, осторожно беря каждую по очереди, чистой водки. И, глядя на Мэри поверх края рюмки, выпил за нее. «Так делает и Магнус, — подумала она. — И научился он этому у тебя».
— Он не звонил? — спросил он.
— Нет. Он не может.
— Конечно, не может, — сочувственно согласился он. — Магнус же знает, что дом на прослушивании. А не писал?
Она отрицательно покачала головой.
— Разумно поступает. Его ищут повсюду. Они безмерно злы на него.
— А вы?
— Как я могу злиться на человека, которому я стольким обязан? В последнем своем сообщении он говорил, что не желает больше видеть меня. Сказал, что считает себя свободным от всех обязательств и — до свидания. Я искренне позавидовал ему. Какую же он вдруг обрел свободу, что не желает ее с нами делить?
— Он и мне сказал то же самое — я имею в виду насчет того, что он теперь свободен. Он, по-моему, сказал это нескольким людям. В том числе — Тому.
«Почему я говорю с ним, как со старым любовником? Что же я за проститутка, если могу сбросить с себя верность мужу, как платье?» Потянись он к ней и возьми ее за руку — она бы не воспротивилась. Привлеки он ее к себе…
— Надо было ему прийти ко мне, когда я ему говорил, — продолжал он все тем же раздумчивым, упрекающим тоном. — «Кончено, сэр Магнус, — сказал я ему тогда (так я его обычно называл). — Извини уж».
— Это было на Корфу, — сказала она.
— На Корфу, в Афинах, всюду, где я мог с ним разговаривать. «Присоединяйся ко мне. Мы оба свое отслужили, ты и я. Пора нам, старикам, уступать поле деятельности следующему, рвущемуся в бой поколению». Он со мной не соглашался. «Неужели ты хочешь быть вроде тех несчастных стариков актеров, которых буквально стаскивают со сцены?» — сказал я. Он меня не слушал. Так твердо он был уверен, что выйдет чистым.
— И чуть не вышел. А может, даже и вышел. Так он считал.
— Бразерхуд выиграл для него немного времени — только и всего. Даже Джек не в силах был вечно сдерживать прилив. А кроме того, Джек теперь присоединился к шакалам. Ярость обманутого покровителя и с адом не сравнить.
«Это он привил свой стиль Магнусу, — подумала она, узнавая нечто знакомое. — Стиль, каким Магнус хотел писать свой роман. Это он научил Магнуса быть выше человеческих слабостей и, презирая свою смертность, смеяться, словно бог, над собой. Он сделал для Магнуса все, за что бывает благодарна женщина, — вот только Магнус был мужчиной».
— Его отец, похоже, был человеком весьма таинственным, — сказал он, раскуривая новую сигару. — В чем там было дело, вы не знаете?
— Не знаю. Я никогда с ним не встречалась. А вы?
— Множество раз. В Швейцарии, где Магнус жил студентом; отец у него был известным английским морским капитаном, пошедшим на дно со своим кораблем.
Она рассмеялась. «Да поможет мне небо, я же смеюсь. Теперь я обрела нужный стиль».
— О да. А когда я в следующий раз услышал о нем, он уже был крупным финансовым тузом. Щупальцы его протянулись во все банкирские дома Европы. Он чудом не потонул.
— О Господи, — пробормотала она. И снова разразилась безудержным очищающим смехом.
— Поскольку я в ту пору был немцем, я, естественно, почувствовал огромное облегчение. Меня действительно мучила совесть, что мы потопили его отца. Вы не знаете, что есть в вашем муже такого, из-за чего всегда испытываешь муки совести в связи с ним?
— Его потенциал, — не думая, сказала она и сделала большой глоток водки. Она дрожала, и щеки у нее пылали. А он спокойно смотрел на нее, помогая ей тем самым взять себя в руки. — Вы — его другая жизнь, — сказала она.
— Он всегда говорил, что я — самый давний его друг. Если вы знаете, что это не так, пожалуйста, не разрушайте моих иллюзий.
Постепенно рассудок ее прояснился.
— Насколько я понимаю, это место занимал некто по имени Мак, — сказала она.
— Где вы слышали это имя?
— Я видела его в книге, которую он пишет. «Мак, дорогая моя, это самый мой давний друг».
— И все?
— О нет. Там гораздо больше, Маку отведено немало места на каждой пятой странице. Мак то и Мак это. Когда они нашли фотоаппарат и книгу шифров, они нашли также засушенные на память маки.
Она надеялась сбить с него спесь, а получила взамен благодарную улыбку.
— Я польщен. Он прозвал меня этим причудливым именем — Мак — много лет тому назад. Я был для него Маком большую часть нашей жизни.
Каким-то чудом ей удалось не сдаться.
— Так кто же Пим? — спросила она. — Коммунист? Быть не может. Слишком уж это нелепо.
Он развел длинными руками. И снова улыбнулся — заразительно, мгновенно предлагая ей разделить его недоумение.
— Я задавал себе этот вопрос много раз. А потом подумал: ну кто в наши дни верит в брак? Магнус из тех, кто ищет. Разве этого не достаточно? В нашей профессии, я уверен, большего нельзя и требовать. Могли бы вы выйти замуж за убежденного идеолога? У меня был дядя, который одно время был лютеранским пастором. Он нагонял на нас смертельную скуку.
