Дональд Гамильтон - Устрашители
— Времени у меня в избытке. Могу и потерять немного.
— Разумеется.
Взывать к ее пониманию было бессмысленно, и все-таки следовало попробовать. А вдруг нечаянно брошенная удачная реплика спасет меня от недвусмысленно обещанных пыток?
— Видите ли, доктор, меня беспокоит не то, что вы приметесь убивать время, но то, что попутно возьметесь медленно и весьма неприятно убивать меня. Понятия не имею, кем был раньше, зато уверен: героем никогда не числился. Пожалуйста, поймите. Я не намерен гордо стискивать зубы и терпеть истязания, коль скоро способен избежать их. Любой ответ, который ваш покорный слуга в состоянии дать, вы получите немедля, едва лишь зададите вопрос. Не ломайте себе голову, не изобретайте утонченных способов воздействия — не отказывайтесь верить очевидному: я просто не в силах припомнить многого, чрезвычайно многого. Глаза женщины сузились.
— Истязания? Кто заводит речь об истязаниях, мистер Мэдден? И, кстати, откуда мирному респектабельному фотографу знать об утонченных способах воздействия?
— Чушь! — вздохнул я. — Ваш подручный Дуган отнюдь не из молчаливых, любит пригрозить. И привез меня сюда под прицелом крупнокалиберного кольта. И треснул по голове, когда я попытался уйти. Вы лично минуту назад уведомили, что сумеете сделать меня покладистым и уступчивым, ежели упрусь. Покладистым! Да любой порядочный телезритель ответит вам, что значит сделать покладистым — особенно в эдаком заведеньице! Я ведь памяти лишился, доктор Сомерсет, а не рассудка!
С минуту она пристально глядела на меня. Покорному слуге, похоже, удалось произвести впечатление — правда, совсем крохотное. Возможно, даже посеять зерно сомнения. Оставалось лишь надеяться и выжидать.
— Кто такой Хелм? Застигнутый врасплох, я машинально переспросил:
— А?
Женщина перегнулась вперед, упираясь локтями в крышку бюро, сверля меня глазами.
— Вы только что пообещали ответить на любой вопрос, на который в силах ответить. Некто позвонил в клинику Принца Руперта и назвал это имя. Кто такой Хелм? Я скривился:
— Получается, в палате стояли микрофоны, а линию прослушивали? Очень мило... — И пожал плечами: — Понятия не имею, кто такой Хелм, но Хелм — это я.
— Объяснитесь.
— По мере возможности, — молвил я осторожно. — Во сне возвратились отрывочные картины детских лет, пожалуй даже, благодаря тому непонятному звонку. Я знаю, что был подростком по имени Мэттью Хелм, учился в школе с понедельника до пятницы включительно, а по субботам и воскресеньям охотился вместе с отцом. Еще припоминаю, что был юнцом по имени Хелм и снабжал фотоснимками половину местных и столичных газет. Затем — огромный пробел, клиника Принца Руперта и заверения: ты — фотограф-анималист, именуемый Полем Горацием Мэдденом; приходишь в чувство после ужасной авиационной катастрофы. О самой катастрофе ни аза не помню. Помимо незначительных, мелких подробностей, упущенных сейчас, это всеобъемлющая информация, которую вы сумеете выудить под нажимом первой, первейшей и даже наипервейшей степени. Поскольку я просто ничего больше не помню, доктор.
Доктор осведомилась решительно и прямо, точно все мои пространные речи пролетели мимо ее слуха:
— Где Вальтерс?
Прошу любить и жаловать. Их интересует последний полет Герберта Вальтерса. И ежели дело сводится именно к этому пункту, мне предстоят пренеприятные деньки...
— Судя по рассказам, Герберт Вальтерс, или просто Герб, работал на компанию, известную как Северная авиационная. По рассказам же, я летал с ним довольно часто. В тот несчастный раз мы поднялись на «де хэвиленд бивере» и направились к северу. Говорили, что ни Герберта, ни аэроплана отыскать не удалось. По крайней мере, до вчерашнего дня. Предположительно, парень утонул вместе с машиной, но, конечно же, при настоящей опасности мог и с парашютом выпрыгнуть, предоставив пассажира его собственной судьбе... Не знаю. Честное слово.
— Вальтерс чрезвычайно важен для нас. И надлежит выяснить, что произошло с мистером Гербертом Генри Вальтерсом.
Она не уточнила понятия «мы», а любопытствовать казалось невежливым. Я лишь беспомощно пожал плечами:
— Знал бы — выложил бы немедля.
— Знаете.
— Да, пожалуй, но только в чисто техническом смысле. Где-то в памяти, вероятно, хранятся магнитные записи, пленки, дискеты... Но как добраться до них?
— Поживем — увидим... господин Мэдден. Увидим, до чего можно добраться, до чего нет. Чудовище воззрилось на Дугана.
— Покуда все. Отведи этого человека в «Гиацинт». Предупреди Томми Траска о предельной бдительности... Непрерывной и неусыпной. А! Еще минутку, мистер Мэдден. Маленькая экскурсия перед недолгим расставанием.
Я поднялся и двинулся вослед женщине, через приемную, в кабинет, который мы совсем недавно покинули. Достойная дама отомкнула тяжелую, металлическую, звуконепроницаемую дверь в противоположной стене и предоставила мне обозреть своеобразный интерьер потайной комнаты. Интерьер производил изрядное впечатление. От подробностей воздержусь, упомяну только, что пыточная камера была обустроена людьми образованными и опытными. Никаких средневековых дыб, кобыл, испанских сапог... Сдавалось, основную работу исполняет электрический ток. Наличествовало кресло с ремнями и зажимами. Туда усаживали. Имелся продолговатый стол с ремнями и зажимами — на него укладывали для пущего удобства допрашивающих.
Слабый запах, стоявший в паскудной камере, я определил бы как миазмы страдания, однако по сути здесь разило общественным сортиром.
— Вот она, милая спаленка, — умудрился выдавить покорный слуга.
Доктор Сомерсет затворила тяжкую дверь.
— Правила начали действовать, мистер Мэдден, а посему тщательно взвешивайте грядущие ответы... Ну-с, Дуган, забирай его в «Гиацинт» и сдавай Томми с рук на руки.
— Слушаюсь! — Дуган подтолкнул меня. — Нет, парень, теперь уж другим путем. Угловая дверь, вот она...
Коттеджи — верней, палаты — звались «Астра», «Бальзамин», «Вербена», «Гиацинт» и так далее, вплоть до «Жасмина». Именно так звались ужасные, белые, зарешеченные, опрятные внешне конуры, где одних лечили, а других мучили, одних исцеляли, других истязали...
Странно, я нашел эти названия чуть ли не столь же устрашающими, сколь содержимое звуконепроницаемой комнаты.
Глава 8
В действительности все получилось не так скверно, как ожидалось. А скорее всего, я был в очень уж плохом состоянии, чтобы полностью оценить искусство доктора Сомерсет и ее присных. Обычно считают, будто измученного, изнуренного субъекта сломить гораздо проще, нежели здорового — однако на сей раз возникло исключение из общего правила.
Я оказался чересчур слаб, и воспринимал происходящее почти в качестве очередной главы из больничного кошмара. А уж к туманным и болезненным больничным кошмарам успел чуток притерпеться за две недели.
На размышление покорному слуге отвели целые сутки, да еще и следующую ночь в придачу. Большую часть упомянутого времени я провалялся в постели и прилежно отоспался впрок, велев себе не думать о плохом. Даже последний болван понял бы свойство предстоявших собеседований, касавшихся участи поганого воздушного извозчика, про которого я и впрямь ничегошеньки не припоминал. Зачем же брать неприятности взаймы у будущего, размышляя над ними загодя?
На второй вечер меня принялись приуготовлять. Словно для операции: очищающие пилюли, клистиры, полный запрет есть и пить. Поутру — дальнейшие меры, долженствовавшие уберечь аккуратную и чистую камеру от моих непроизвольных и неблаговонных выделений. Укол под лопатку. В обычной клинике это была бы инъекция успокоительного или обезболивающего снадобья, но я подозревал, что по кровеносной системе начала блуждать «сыворотка истины»... Скополамин?
Словечко выпрыгнуло на поверхность сознания откуда-то из глубины. И я отверг его. Ибо, неведомо когда, слыхал, будто скополамин полагают нынче старомодным и малополезным препаратом. В подобном вертепе наверняка сыскались бы средства поновее и получше.
Иглу вводил доктор Кэйн. После чего меня усадили в кресло на колесах — это почетное задание поручили светловолосому Томми Траску — и резво покатили к главному корпусу, где господин Дуган исполнил обязанности швейцара, гостеприимно распахнул боковую дверь и пропустил все честное шествие в чертог Торквемады.
Несколько безумцев (или наркоманов), отрешенно слонявшихся меж деревьями на обнесенных колючей проволокой лужайках, не обратили на покорного слугу ни малейшего внимания. А возможно, размыслил я, и глядеть-то не на что. Возможно, я по-прежнему валяюсь на койке в Принце Руперте и вижу дурацкий цветной сон. Ведь немыслимо же! Тебя прилюдно и с великой помпой везут в доморощенное гестапо, а окружающим хоть бы хны! Ни ухом не ведут, ни глазом не моргают!
Хотя, пожалуй, в этом рассуждении я был не прав. Обитатели санатория попросту не желали показаться грубыми и бестактными. Буйнопомешанного, которого даже пришлось помещать в надежно охраняемый «Гиацинт», направляют на первую лечебную процедуру... Ведь нельзя же пялиться без зазрения совести, надобно пощадить беднягу!
