О. Пинто - Друг или враг?
— Всему этому может быть одно объяснение, — заметил я. — Вероятно, немцы заранее знали об отправке этой лодки. И их информировали вы. А когда лодка вернулась обратно, немцы, по-видимому, подумали, что пусть лучше пассажиры разойдутся; ведь как-никак они были вашими друзьями, а вы в свою очередь были другом немцев.
Пульхоф холодно улыбнулся.
— Это было бы возможно, если бы я был другом немцев. Но, как я уже вам сказал, я никогда не был и не буду другом этих свиней. Вы можете верить или не верить мне, но я говорю правду.
— Правда иногда необычнее вымысла, — прервал я его. — Я не раз слышал об этом. Ладно, оставим пока этот вопрос и перейдем к следующему. Можете радоваться: это последний вопрос, который я собираюсь задать вам. Поговорим еще о лодках. Они все сильнее интересуют меня.
Через два месяца после того как произошел случай, о котором мы только что говорили, вы снарядили другую лодку. Она отплыла от побережья Северной Голландии. Но, как и предыдущая, потерпела аварию, и ее прибило обратно почти туда, откуда она отправилась. Но на этот раз, едва пассажиры ступили на берег, их арестовали. Мне известно, что один из арестованных после длительного допроса, не выдержав пыток, рассказал всю правду об этом побеге. Он сообщил, что вы организатор этого побега, и даже сказал немцам ваш домашний адрес. Как вы знаете, гестаповцы немедленно арестовывают каждого, кто хоть в малейшей степени вызывает у них подозрение. И если на кого-то указывают и все улики против него, то за его жизнь нельзя дать и ломаного гроша. Однако вы спокойно продолжали заниматься своими делами. Гестаповцы не только не арестовали вас, но и не удосужились вызвать вас для допроса. Почему, я вас спрашиваю?
Пульхоф по-прежнему оставался спокойным.
— Это еще один необъяснимый случай. Может быть, немцы рассчитывали, что я наведу их на след какого-нибудь важного лица, собиравшегося бежать из Голландии. Или они думали, что я не мог действовать в одиночку, и поэтому не трогали меня, надеясь со временем раскрыть всю организацию.
— Ваше объяснение не лишено логики. Но давайте рассуждать логично и дальше. Если немцы действительно следили за вами, то через несколько месяцев они могли заметить, что вы готовите побег новой партии, с которой хотите бежать и вы сами. Надо полагать, они не дали бы человеку, находящемуся у них на подозрении, выскользнуть из их рук. И они, конечно, арестовали бы вас до того, как вы попытались бежать. Однако вы здесь. Вывод можно сделать только один: немцы не держали вас под наблюдением.
Так я допрашивал Пульхофа несколько дней. Снова и снова возвращался я к этим трем необъяснимым вопросам. Необъяснимым, если только не прийти к заключению, что он был заодно с немцами, которые покрывали его. За все это время Пульхоф ни разу не потерял спокойствия.
Он сам не понимал, как ему удалось бежать, однако все время повторял, что никогда не был немецким агентом. Я решил прекратить эти бесплодные допросы и сказал Пульхофу, что в скором времени будет вынесено решение.
IVЯвляясь начальником технического бюро иностранного отдела полиции при голландском правительстве в Лондоне, я был единственным человеком в этом отделе, который имел опыт работы в контрразведке. Следовательно, мое решение по любому расследуемому делу было окончательным и всегда утверждалось министром юстиции Голландии.
Таким образом, на мне лежала большая ответственность даже в том случае, когда было ясно, что подозреваемый не виновен, или, наоборот, когда он сам во всем сознавался. Эта ответственность возрастала, когда приходилось сталкиваться с запутанным делом. Мое слово было решающим. И я не хотел, чтобы из-за моей ошибки пострадал невиновный человек. Но я также не мог допустить, чтобы немецкий агент из-за моей оплошности продолжал работать на немцев.
Расследование дела Пульхофа стоило мне многих бессонных ночей. Из девяти вопросов, которые я задал ему, я получил удовлетворительные ответы только на шесть. На остальные три вопроса Пульхоф не смог дать сколько-нибудь удовлетворительных и логически обоснованных ответов. (Они не найдены и по сей день.) Казалось бы, вывод мог быть только один: Пульхоф — немецкий агент и только поэтому ему удалось избежать наказания. Но, если он был немецким агентом, немцы имели достаточно времени использовать его.
Прошло более двух лет с тех пор, как первая снаряженная Пульхофом лодка с беглецами достигла Англии. За ней пришло еще пять. На всех этих лодках до Англии добралось восемьдесят семь человек, не считая людей, прибывших на последней лодке вместе с Пульхофом. Немцы не предполагали, что война продлится до 1944 года, и, естественно, они должны были активизировать, работу организации Пульхофа значительно раньше. Однако у нас не было ни малейшего основания считать, что кто-либо из людей, связанных с ним, был немецким агентом. Мой опыт изучения методов немецкого шпионажа говорил мне, что вряд ли немцы были настолько дальновидными, чтобы терпеливо ждать более двух лет, прежде чем пустить машину в ход. Если Пульхоф являлся немецким агентом, немцы должны были знать, что наша контрразведка наверняка заинтересуется, почему ему удалось безнаказанно уехать в Англию, хотя было известно, что один из соучастников Пульхофа выдал его. Чтобы рассеять наши подозрения, гестаповцы по крайней мере должны были бы для виду арестовать Пульхофа или хотя бы допросить его. Они, вероятно, даже попытались бы инсценировать его «побег» так, чтобы по прибытии в Англию он выглядел вдвойне героем — человеком, который, рискуя жизнью, организовывал группы для побега из оккупированной Голландии и который с трудом вырвался из рук гестапо.
У меня на этот счет было свое особое «мнение». Опытные контрразведчики могут подтвердить, что после долгих лет работы в контрразведке у них развивается какое-то необъяснимое шестое чувство, которое нередко дает им возможность инстинктивно определять виновность или невиновность подозреваемого. Нельзя, конечно, всецело полагаться на это чувство, но оно часто подсказывает пути решения очень сложных на первый взгляд проблем. Впоследствии к правильному решению можно прийти путем дедукции.
Именно благодаря этому шестому чувству мне удалось разоблачить Христиана Линдеманса, «арнемского предателя», что было для меня большой победой и одновременно большой трагедией. Сейчас я «чувствовал», что Пульхоф невиновен. И я сам не понимал, почему был убежден в этом, ведь Пульхоф не смог ответить на три вопроса. По-видимому, что-то в его поведении убедило меня в этом, может быть, даже его спокойствие. Как я уже говорил, Пульхоф был очень умным человеком. Он мог не только отвлеченно мыслить, но и действовать. И я не сомневался, что такой умный человек, если бы он действительно был немецким агентом, обязательно подготовил бы убедительные ответы на мои три вопроса. Ведь он знал бы, что любой опытный следователь рано или поздно нападет на эти слабые места в его показаниях, и поэтому заранее нашел бы убедительные ответы. Итак, неспособность Пульхофа дать удовлетворительные ответы на все мои вопросы помогла ему стать невиновным в моих глазах. Однако в большинстве случаев именно неспособность подозреваемых ответить на все вопросы следователя помогла доказать их виновность.
После долгих раздумий я пришел к выводу, что Пульхоф невиновен.
Я написал министру юстиции длинный доклад, в котором описал этот случай со всех точек зрения и обобщил все «за» и «против». В заключение я указал, что убежден в невиновности Пульхофа и поэтому считаю, что он должен быть освобожден. Однако я добавил, что, поскольку сейчас доказать невиновность Пульхофа невозможно, а освободить его следует, ему до конца войны ни при каких обстоятельствах нельзя разрешать выезд из Англии. Я советовал использовать его на какой-нибудь административной должности при голландском правительстве в Лондоне, где он благодаря своим исключительным способностям, несомненно, будет полезен и где в то же время будет под постоянным наблюдением. Нет никакой необходимости ограничивать его свободу передвижения в Англии, но ни при каких обстоятельствах (я снова подчеркнул это) не следует разрешать ему покидать Англию, пока продолжается война.
Как я и предполагал, Пульхоф был освобожден и назначен на административную должность. Насколько мне известно, ему прямо ничего не сказали о запрещении выезда из Англии. Вначале я поддерживал с ним связь. Он был очень доволен своей новой работой. В это время был открыт второй фронт. Меня назначили начальником голландской контрразведывательной миссии при штабе верховного главнокомандующего, и вскоре я выехал на континент. Перед отъездом я просмотрел все имевшиеся у меня дела, чтобы еще раз убедиться, что они закончены. Взяв дело Пульхофа, я бегло просмотрел все подшитые к нему документы и на последнем листе, где говорилось о его освобождении и назначении на работу, я провел длинную черту, показывая тем самым, что считаю дело законченным. Но я оказался плохим пророком.
