Эндрю Каплан - Homeland. Игра Саула

– Что сказал Саул в ответ на обвинения?

– Хотите знать, сенатор? Саул ответил: «Кэрри уже взрослая, может о себе позаботиться». Как будто ничего не случилось. Подумаешь, пустячок!..

– Вот вы говорите, Билл, что Мэтисон вышла на след русского. Это вы в расчет не принимали?

– Мы не были в курсе, Уоррен. Тогда не были. Я собрал срочное совещание, прямо с утра, у себя в кабинете в Западном крыле. Там были я, директор ЦРУ и замы: Дэвид Эстес, начальник контртеррористического центра, Саул. Бо́льшую часть времени, правда, я орал на Беренсона, а он сидел, будто раввин, забывший надеть ермолку.

– Что он сказал?

– Что я опережаю события и нам надо подождать отчета Мэтисон.

Я ему: «Мы ведь даже не знаем, жива ли она!». Мы и правда не знали, где она, что она… Спецназ с трудом успел вернуться на базу. «Мы теряем контакты, агентов», – говорил я. Черт бы с ним, с увольнением, мне хотелось просто взять и треснуть Саулу по морде. А он… Он сидел, глядя на меня из-за стекол очков, такой себе бородатый Йода.

«Кэрри жива и действует», – ответил Саул.

Эстес спросил: «Откуда тебе знать?». Угадайте, что сказал на это Саул. Я вам скажу: «Она хороша».

Представляете? «Она хороша». Он повторяет эту фразу, словно мантру какую-то. Я ушам своим не поверил. Мы все тогда переглянулись; я готов был уволить Саула на месте. Чуть не сказал ему об этом, но потом…

– Что вас остановило?

– Причин две, Уоррен. Две причины, о которых никому из нас нельзя забывать. Помните конгрессмена Джимми Лонгуорта?

– Лонгуорта из Миссури? Кто же забудет Джимми Лонгуорта! Вы бы его видели, господин президент. Тот еще персонаж. И все же, Билл, при чем здесь он?

– Когда я только получил назначение в Вашингтоне, то разосрался с одним агентством. Джимми заглянул ко мне в кабинет с бутылкой «Джек Дэниелс» и двумя стаканами. «Малыш Билли, – начал он, – я тебе одну умную вещь скажу, и если не наберешься мудрости, то запомни хотя бы ее: старожила можно загнобить по самое не могу, но его нельзя увольнять». На мой вопрос: «Почему?» он ответил: «Старожилы знают, где собаки зарыты. Уволишь одного такого, и он уйдет. Молча уйдет, получит пенсию и пособие, а ты полгода спустя будешь объясняться перед каким-нибудь пронырой-репортеришкой из “Вашингтон пост” или даже большим жюри. На дно пойдешь со всей администрацией. До конца жизни себе карму испортишь. Вот почему».

– Так, а вторая причина?

– Мой предшественник на посту директора ЦРУ. Он сказал нечто, чего мне не забыть: «Самая большая беда Саула – патологическая честность, но главное, Билл – каким бы умником ты, член гарвардской “Фи-Бета-Сраки”, себя ни воображал, Саул вдесятеро хитрее и мудрее. А еще он, сволочь такая, самый умный на свете жид. В общем, когда закончишь на него орать – рано или поздно ты на него наорешь, на Саула все орут – выслушай, что он скажет. Внимательно выслушай».

В общем, в конце собрания я отправил Саула в административный отпуск. Прямо на месте. И знаете что?

– Что?

– Он просто посмотрел на меня, Уоррен, сквозь стекла очков и ответил: «Неплохая мысль». Потом встал и вышел. А мы остались чесать в затылке и гадать: что он имел в виду?!

– И все? Тогда как мы докатились до такого?

– И правда, Билл, как? Что произошло?

– Все просто, господин президент: мы получили отчет Мэтисон с кодовым маркером «трубкозуб». Буквально через двадцать минут, как Саул покинул мой кабинет. Тогда-то я и узнал настоящего Саула.

14 апреля 2009 года

Тем утром Саул Беренсон, шеф Отдела разведки по Ближнему Востоку ЦРУ, отправленный накануне после основательной и прилюдной головомойки вице-президентом США Уильямом Уолденом в административный отпуск, проснулся ото сна, который не посещал его с детства. Проснулся один, в пустом доме.

Его жена Мира уехала, вернулась в Мумбаи, что в Индии, еще два дня назад. Для посторонних, она отправилась навестить больную мать и продолжить работу в Обществе Красного Креста (управляемом ее семьей отделении благотворительной организации). На самом же деле Мира уехала потому, что в последнее время они с Саулом почти не разговаривали. В любом браке, размышлял Саул, собираясь в аэропорт, всегда есть легенда и подлинная история.

В аэропорт его взялся отвезти Сэнди Горник, угловатый кудрявый специалист (весьма успешный) из отдела по Ирану. Он специально взял отгул в офисе, чтобы подбросить шефа, а тот по дороге проболтался, дескать, летит к жене и ее родным в Мумбаи.

– Вы там прежде бывали, в Индии? – спросил Горник. До него дошел слух, как Саула чуть не выперли из конторы. Почти все в НСС (Национальной секретной службе) и абсолютно все на четвертом этаже в Лэнгли знали об этом. В кафетерии только о том и судачили. Сэнди, типичный карьерист, даже побаивался, как бы сегодняшняя поездка в аэропорт не стоила ему карьеры.

Впрочем, он принадлежал к тесному кругу своих, близких Саулу оперативников, которых было невозможно сбить с курса и которые буквально смотрели Саулу в рот, когда шеф соизволял поделиться капелькой шпионского мастерства – на ходу, спеша по бесконечным коридорам Лэнгли с очередного «дебильного» собрания на другое, где «вашингтонское искусство сушки мозгов достигает абсолютного, шедеврально убийственного пика».

– Один раз, – ответил Горнику Саул. – Семьи в Индии они такие… В общем, это как лечь в постель со стаей осьминогов. Куда ни повернешься, всюду руки. Поверь, жить с ними непросто.

– Уверен, семья вашей супруги будет рада, что вы наконец к ним приехали, – произнес Горник, надеясь, что выбрал правильный тон. Не хватало еще пожалеть шефа или дать ему понять, что ты знаешь о его вынужденном отпуске.

– Зато я не уверен.

Сэнди Горника, который всегда умел достойно ответить на девчачий троллинг в джорджтаунских пабах (но терялся в присутствии того, кто до вчерашнего дня был не просто шефом его шефа, а чуть ли не живой легендой Лэнгли), застали врасплох.

– Жаль, – сказал он, краснея.

– И мне, – ответил Саул, глядя в окно на дорогу. На том беседа закончилась.

Прикрытие Саул себе обеспечил.

К следующей встрече он думал подготовиться во время двухчасового перелета, но так и не раскрыл ноутбука. Официально он отправился в административный отпуск. «Официально, – добавил он про себя, – меня не существует». Саул просто глядел в иллюминатор на барашки облаков и зеленые с коричневым холмы Северной Каролины далеко-далеко внизу.

Он в буквальном смысле пребывал между и небом и землей. Лучше метафоры было просто не сыскать.

Увидит ли он еще когда-нибудь Миру? Ведь он отнюдь не в Индию летел. Саул не знал даже, вернется ли в Лэнгли. Впрочем, сейчас это все не имело значения. По-настоящему важной была информация от Кэрри – она изменила уравнение, ход всех событий на Ближнем Востоке.

Сон…

Опять, тот же самый. В детстве Саул видел его почти каждую ночь, а потом он вдруг перестал являться – в день, когда Саул заявил отцу, что не желает больше посещать старую синагогу в соседнем городке Саут-Бенд. Что не хочет проходить обряд бар-мицва[6]. Отец молча взглянул на него и, сев в машину вместе с матерью, взял и уехал в Саут-Бенд. Вот так, запросто. Он словно ответил сыну: «Хочешь – воюй теперь с Господом, Шаулель. Думаешь, отрекся от него – и все, конец? Думаешь, Богу нечем ответить?».

Это был даже не сон, кошмар. Саул – маленький мальчик – перенесся в Европу, в гетто. Вид напоминал черно-белый фильм о Второй мировой, разве что Саул не смотрел его, а сам в нем участвовал.

Стояла ночь. Саул укрылся на чердаке. Внизу ходили нацисты, гестапо. Они искали его. Слушая их речь, не понимая языка, Саул догадывался: говорят о нем. Нацисты знали, где он прячется.

Гестаповцы подбирались все ближе, комнаты внизу уже обыскали. На поводках они вели собак, немецких овчарок. Слышно было, как животные ищут след. Саул не знал, где его родители: в концлагере? мертвы? или еще живы? Он вообще не знал, кто куда подевался: евреев не стало, и вот уже несколько дней, недель он сидел в доме один, без еды, будто крыса; рыская по помойкам, в ночных переулках; слизывая испарину с грязных труб в угольном погребе. Но вот кто-то сдал его, и нацисты пришли.

Они переговаривались на немецком, языке, который Саул понимал лишь отчасти – он немного походил на идиш. Парализованный страхом, Саул не смел пошевелиться. Тут, совсем близко, прямо за дверью пролаяла собака. Дверь распахнулась, и чулан затопил свет.

– Heraus![7] – прокричал один из солдат. Все они были вооружены винтовками, но по-настоящему страшили Саула два типа в кожаных пальто: на руках – повязка со свастикой, на фуражках – кокарда в виде мертвой головы. Солдаты выдернули Саула в коридор и так сильно врезали по лицу, что из глаз искры посыпались. Стены вокруг завертелись. Потом его потащили вниз по лестнице; на ходу солдаты кричали на других обитателей дома.