Дэн Абнетт - Инквизиция: Омнибус

— Конгрегация, — подумал Гхейт. — непохожая ни на кого.

— Элюсидиум Магус Арканис — произнёс он, жестом приглашая Кардинала войти.

Арканис со своим молчаливым помощником пересёк пределы пещеры. Он двигался как хищник, как ледяная змея ползущая по снегу, приближающаяся к своей жертве.

Если совет надеялся поразить своего посетителя, если они надеялись подавить его авторитет зрелищем солидарности и торжественности, смотря на входящего с коллективным неодобрением, если они надеялись в какой-то мере наглядно продемонстрировать своё численное превосходство, сравнивая свою многочисленность и его одиночество, тогда они жестоко ошиблись.

Он вышел на середину зала и улыбнулся.

— Здесь всё изменится. — сказал он.

На другом краю города, где-то на тёмных аллеях Охладителя, массивный человек нажал руну активации на рукояти энергетической булавы и сплюнул на землю.

— Я смотрю, — произнёс он — вы, детишки, не уважаете старших.

— Н-нет з-закона запрещающего это… — Придушенный ответ казалось пришёл от кучи дерьма, лежащей у ног дюжего мужчины; более тщательный осмотр показал бы, что это тело человека, скрючившегося в позе эмбриона от сильной боли, гематомы растекались по его щекам и глазницам, из носа текла тонкая струйка крови. Тело застонало.

Сегментированные пластины чёрных доспехов и сфера тёмного лицевого щитка мрачного гиганта слабо отражали свет. Он покачал головой и процедил:

— Тут я решаю что закон запрещает, а не ты. — Прозвучало это так, будто зубья шестерёнки выскакивают из зацепления.

Энергетическая булава засветилась голубым, отбрасывая ослепительно яркие блики на неуклюжую архитектуру аллеи и засыпанный обломками пол, вырывая из темноты силуэты двух людей. Тени поползли по стенам, мигая в такт мерцанию булавы.

Булава описала вертикальную дугу, увлекая тени за собой, и, зашипев при соприкосновении с черепом скрюченного человека и разбрызгивая яркий фонтан искр, раздробила голову как перезревший фрукт. Кусочки размочаленной кости и комочки мозга брызнули наружу, смешиваясь с внутричерепной жидкостью в густой суп. Человек держащий булаву нахмурился и со вздохом отключил оружие, раздражённый тем что запачкал свои доспехи.

Ещё один человек, также одетый в полночно-чёрную броню, вывернул с прилегающей к аллее улице и отдал честь.

— Маршал. Я слышал разряд. Помощь требуется?

Первый человек покачал головой и пнул безголовый труп.

— Нет. Я тут столкнулся с карманником, вот и всё.

Вновь прибывший слегка подтолкнул тело ботинком. На видимой части его лица расплылась ухмылка.

— Самооборона. Так, Маршал?

— Хе. Ты сам всё знаешь, уполномоченный. — Человек посмотрел на ауспекс, закреплённый у него на запястье и выругался.

— Проблемы, Маршал?

— Я опаздываю. У меня встреча с Плюрократией.

— Что-то серьёзное?

— Ничего. Напыщенные ублюдки не могут свои жопы обеими руками найти, не то что прижучить меня чем-нибудь стоящим внимания.

— У вас неприятности, Маршал?

— Ха! Караульные призваны охранять правопорядок и блюсти законы Императора, уполномоченный. Мы не выполняем прихоти жирных политиканов. Помни об этом. — Он снова пнул труп и плюнул в лужу крови и мозгов, растекающуюся по полу. — Вызови команду убраться здесь.

— Есть, сэр. И удачи с Плюрократией, сэр.

Маршал Делакруа стряхнул остатки крови со своей энергетической булавы и направился в тёмное переплетение улиц, которые окружали внушительную Апекс-Башню.

— Караульные сами создают свою удачу, Уполномоченный.

Великолепным и ужасающим взглядом Арканис прошёлся по собравшимся. Он ухмыльнулся, он моргнул и он заговорил.

— Я представляю Элюсидиум. — Сказал он.

Его голос заставил аудиторию замереть в благоговении. Голос оказывал не звуковое воздействие, он резонировал где-то внутри, запуская свои когти и жвала прямо в мозг.

— Думайте обо мне как о … путнике. Как о первопроходце. Я иду впереди неё, готовлю её путь, и Она всегда в шаге позади меня.

Арканис пробежался по аудитории взглядом — более опасным чем любое оружие — и остановил его на полукруге примации маги. Даже те из них, чьи лица носили выражение нескрываемого презрения, казалось были околдованы: брови хмурились от концентрации, глаза стекленели от силы вложенной в слова. Гхейт смотрел на это из дверного проёма, его сердце бешено стучало. Он почувствовал как воздух становится вязким. Психическая мощь нарушила затхлую атмосферу зала.

— Наконец. — Голос Кардинала вибрировал. Арканис излучал ту малую толику тепла, что его холодные черты лица могли выразить. — Наконец, Она здесь. Её час близок.

— Великая Небесная Матерь Грядёт. Благословенна будь!

— Благословенна будь! — Эхом повторила конгрегация. В этот момент, этим инстинктивным ответом на предложенную литанию, собравшиеся молчаливо наделили Арканиса всей полнотой власти, которая ему требовалась. Он взял Катакомбную Церковь под свой контроль без сопротивления, как будто он знал что всё так и будет.

Уверенность в его праве командовать — безусловность его власти — была почти осязаемой, и пока он говорил и говорил, Гхейт чувствовал что она заполняет его разум как наркотик.

Кардинал изложил План. Он пожурил слушателей за расслабленность и похвалил за решимость. Он подробно описал грядущие дни. Он держал речь с мастерством и грацией мечника, зарабатывая уважение до того как требовать результаты, обольщая слушателей до того как приказывать им.

Он поведал им как Благословенное Освобождение начнётся, каким образом они должны вносить свой вклад в дело его победы, где они должны разместиться и в каком количестве, с каким провиантом и экипировкой… Он не допускал ни малейшей неопределённости или альтернативы: он сказал им и они поверили.

Даже пурии, с их пониманием языка затуманенным основными инстинктами, казалось вдохновились речью. Они шипели из теней и трогали друг друга мягкими пальцами за панцири, шепчась в сумраке. Гхейт был благодарен тени в которой скрывался — он одновременно гордился своим наследием и боролся с ним.

Только Отец Выводка, распухший патриарх Катакомбной Церкви, не попал под влияние слов гостя. Он только извивался и мяукал, слишком занятый психическим обжорством на том пиру, что конгрегация невольно ему устроила, чтобы реагировать на что-либо разумно.

Скрытный паразитический культ Небесной Матки, одержимый чудовищным голодом и прятавшийся под замёрзшими улицами городского купола Гариал-Фолл, засуетился и зашевелился, сжимая оружие и расправляя когти, шепчась всё громче в такт словам Арканиса.

Затем толпа разошлась, получив приказы.

По человеческим стандартам мы — необычная порода. Наш род есть наша жизнь и наша жизнь предречена. Мы добровольно отдаём её во имя Матери и так обеспечиваем себе место рядом с ней.

Если мы должны умереть, пусть мы умрём. Если должны страдать, мы будем страдать.

Небесная Матерь не умрёт. Никогда.

Она разбрасывает своё семя перед собой, предвестников её прибытия, посланцев своего божественного замысла. Она сеет. Она растит. Затем мужчина или женщина получают семя. Их друзья, их любимые, их коллеги; они бы назвали это «инфицированием», если бы узнали. Хозяин заражается.

Он или она теперь контагии, освящённые плотским семенем. Ещё пока люди — по большей части — но упрощённые. Очищенные желанием служить. Небесная Матка дарует своим носителям Цель — дар невозможный для истлевшего Бога-Падальщика.

Хозяин размножается. Он берёт женщину или она берёт мужчину. Они находятся во власти инстинктов и не могут даже надеяться понять, что их соединяет; они очищены простотой своих желаний. Плодиться. Размножаться. Рождать. Их дитя уже не человек.

О да, мы — необычная порода.

Мы — раса евгенического слияния. Наш мир — это мир смешения: объединение, купаж, смесь. Ни то и ни это, мы — божественные полукровки.

Гибриды, все.

- Это был ты. Ты пригласил его сюда, не так ли? Я проверила записи передач.

— Я никогда и не пытался это скрыть. А мог бы.

Гхейту голоса казались искаженными. Просто одна из частей психического обмена, что заполнил комнату. Архимагус Джезахиль — первая среди маги Культа — гневно выпростала палец в сторону Магуса Крейсты, кусая свои бескровные губы. Единственная прядь чёрных волос, каскадом спадающая с её лысого черепа, скользнула по её плечам, покрытым изумрудно-зелёной мантией.

— Ты забываешься, Крейста. — Она яростно выплёвывала каждое слово. — Ты не имел права принимать такое решение.